Зимний поцелуй
Прыг-скок, прыг-скок — мысли так и шустрили, так и мелькали, будто вприпрыжку, на бегу, хотели меня похвалить — какая умница, сообразила и не расстраиваюсь, не заморачиваюсь, что не поехала, скажем, в Баварию — ее засыпало снегом, в Австрию, где закрыли многие лыжные трасы, Францию, где какой-то курорт обесточили, в Польшу, где натиск «зеленых» столь массивный, что традиционный для поляков карп с праздничных столов начисто исчез и не обещал вернуться. Я дома со своим тихим и слишком скромным безвизовым паспортом, думаю, в полной безопасности, к тому же, не сижу где-нибудь в аэропорту сутками. Для полной картины безмятежности хорошо бы добавить — как чудесно, что у меня нет счетов в банках (все давно в чужих карманах), что, как в детстве, помню, мама, увидев, что к моим детским рукавичкам прикоснулась моль, воскликнула с каким-то особым удовольствием: «Я же говорила — они настоящие, шерстяные». Мама тут же хотела вынести их на уличную мусорку, но времена были бедные и, аккуратно заштопав, простирав в каком-то хитром составе, вернула к жизни. Оптимизму в такой концентрации (уточню, как минимум, в третьем поколении), во много раз превосходящем все санитарные нормы, свойственна открытость новому опыту, и механика отношений с чем-то шарманистым легко выстраивается из всего, что под рукой, а удовольствие, знаю точно, само поспешит в сети. Удовольствие ведь тоже ищет свое удовольствие, и важно приласкать и его, а не черпать, как из бездомного колодца.
Жизнь свободная от чужих ожиданий, панический страх зависимости, конечно, ограничивает в определенной степени осуществление желаний, но высвобождает некую безостановочную ребячливость, по сути, неуязвимую, так как она ни с кем не соревнуется, а подпитывается, как из звонкого родничка. Именно на такой смотрела я в первый день нового старого года в Пуще-Водице. Трамвайчик (кстати, трамвайную колею проложили сюда еще в 1904-году и к ее изгибам я так и не привыкла, а воспринимаю как изысканный сюжет) привез нас в своем полупустом теплом вагоне, как всегда мягко и с особым комфортом, поясню — без всякой толчеи. Была уверена, что из-за буреломного засилья от упавших деревьев будет трудно насладиться лесом, но другой мотив задышал, будто в затылок. Мы увидели роскошно обустроенный чистый парк, по сути, — продолжение леса. Конечно, парк был и раньше, но другим. Удивилась — в этом киевском дачном предместье дорожки ухоженного лесного уголка были расчищены старательней, чем центральные улицы города, при нас, обратила внимание, четыре или пять рабочих стучали по снежному настилу, не давая ему угнездиться, другие тропки и дорожки уже были чистыми. Деревянный, изогнутый коромыслом мостик с беседкой соединил два берега речки, приведя нас к новым скамейкам с таким выверенным дизайном, что, кажется, не отказалась бы и дома такую поставить. На другом берегу появились деревянные беседки со столами и мангалами рядом. И никого вокруг, мне даже показалось, что я в норвежском «хюгге», маленьких незатейливых домиках в горах, где норвежец, имея богатый дом, стремиться побыть в тишине, безлюдье и безмолвье. Может, я в гостях у какой-нибудь барыни, мелькнула смешная мысль, ведь знаю: сейчас я — барыня и есть, потому что этот чудный парк — для всех. Мой спутник Алек Пилипенко, такой же легкий на подъем, как мне кажется, знаток всего-всего, тут же развел костер в мангале из заготовленных дома щепок, нет, плотных полосок от старой дверной коробки, и пошел дурманящий запах костра. Сосны, особые пущинские, невиданной стройности, как альфа-самцы, зашевелили своими верхними прическами-кронами, одобряя нашу аккуратность и, кокетничая своими свободными от старых сучьев стволами, будто после лазерной эпиляции, зашептали что-то ветряное. Нет, надо увидеть лучшее, напомнила себе, — не впадая в передозировку прекрасным, и насладиться моментом, когда можно болтать, перебивая друг друга, напитываясь этим природным и рукотворным кутюром, что вокруг, забыв многослойную телевизионную грязь от, к счастью, заочного общения с политическими заробитчанами, сбросить навязанный ими всеобщий токсикоз.
Вот так, на тихом пафосе, целовала нас Пуща, и хоть до весны еще далеко, всегда на Водохрещу ощущаю ее приближение. Пару лет назад, нет, уже года четыре назад, бродили мы тут с фотокором Сергеем Пятериковым, готовя репортаж. Так же сосновые верхушки смеялись высоко-высоко, и наши головы были постоянно запрокинуты, чтобы не упустить, как замирает ветер на мгновение, а затем осыпает нас снежком, путаясь в кронах. Тогда было, скорее всего, на месяц-полтора ближе к весне, уже утки проверяли воду, видимо, на упругость, даже уставшая лягушка, которая зачем-то оказалась в пешеходной зоне, вдали от воды, посмотрела на нас мудрыми глазами, молча попросила — помогите, скоро весна, авитаминоз, самой до воды не доползти. Мы ее поднесли, и та сразу помолодела, видимо, ее возбудил сам факт собственной востребованности. Раз спасли, значит, ее жизнь тоже важна. Я еще попросила коллегу сфотографировать малышку, и фото той лягушки появилось в газете. Интересно, живут ли ее внуки или правнуки, а, может, и она, незнакомка, во всяком случае, мы этому поспособствовали.
Уже начинало темнеть, и загадочные очертания резных наличников, кружевных украшений фасадов, дверей, крылечек стирали желание анализировать — сохранился ли дух дивного киевского предместья, поражающего, даже несмотря на то, что появились и чужеродные строения, сохранится ли тихая женственность, уютность. Сюда хочется сбегать во все сезоны, но безлюдной зимой можно почувствовать себя владыкой снежных просторов, за сохранность и чистоту которых и ты ответственен (потому, утомлю и нашей прозой, мы убрали чужой мусор). Конечно, иллюзию улавливаю, но почему тут кажется, что вся жизнь впереди и нечаянный кураж возрастает, даже захотелось послать Пуще воздушный поцелуй. Особенно, признаюсь, одному дереву, поразившему мощным стволом, уверенностью, манерой держать достоинство, и, прижавшись к нему, зачем-то вздохнув то ли печально, то ли радостно, погладила его ухоженную кору. Эта лесная история вовсе не экзотична, но не для меня. И когда мне рассказывают пестрые европейские истории друзья и знакомые, вернувшись издалека после новогодних каникул, я улыбаюсь, радуясь за них, но сохраняя внутри память о моем непривязанном к лихорадочному курсу новогоднему бонусу, хотела сказать от Пущи, но, скорее всего, от Деда Мороза, а все говорят, что его нет.
Не верьте.
