Революция и люди

Еще во времена Марата и Дантона было замечено: революция — это стихия, огненная, бурная лава огромного вулкана, и она снимает всякую маскировку, демонстрируя истинную сущность людей, какими они есть (не забудем также древнейшую глубокую истину: каждая революция пожирает своих детей!). Напрасно, думаю, повествуя о революционном вулкане, прибегать к морализаторству, сурово осуждая злобных люмпенов или слепых и жадных представителей старой власти, на которых всегда лежит основная ответственность за революционные эксцессы — потому что они обязаны были своевременными справедливыми реформами не допустить их. Это морализаторство — вещь понятная, но значительно интереснее прояснить для себя вот какой вопрос: а что делает революция с людьми? Особенно — с «простыми» людьми, для блага которых она якобы задумана и делается (как известно, Бисмарк четко различал тех, кто задумывает революцию, практически осуществляет ее и пользуется ее плодами: первых он считал романтиками, вторых — фанатиками, а третьих — мерзавцами...).

И тут, особенно когда речь идет о революционном вулкане 1917 года на просторах «русского мира», неоценимую услугу может оказать мудрый, честный, еще и литературно одаренный наблюдатель, который видел, слышал, понимал и записывал, как революционная стихия влияет на людей. Выдающийся русский художник Константин Алексеевич Коровин (1861—1939 гг.), известный и в Европе живописец и театральный художник, потомок богатого купеческого рода (он не уставал утверждать: «Как купеческий сын я — тоже народ, плоть от плоти народа») видел своими глазами, что творилось с людьми на землях бывшей Российской империи в 1917 году.

После революции он несколько лет прожил в России: занимался проблемами сохранения памятников искусства, организовывал выставки и аукционы в пользу нуждающихся, сотрудничал с театрами. В 1918 году он жил в имении Островно под Вышним Волочком (Тверская губерния), преподавал в свободных государственных художественных мастерских «Чайка».  В 1923 году по совету А. Луначарского, который предупредил Коровина, что под него «копает» ГПУ, художник покидает Советскую Россию и эмигрирует во Францию, где он и умер. О событиях в революционной России Коровин, который, безусловно, обладал острым глазом историка и незаурядным литературным даром, оставил исключительно интересные заметки, частично опубликованные в Париже в 1929 году, а частично — в Москве только в 1992 году. Эти свидетельства достойны внимания и через 100 лет: некоторые угрожающие параллели просто очевидны; впрочем, не будем углубляться сейчас в эту тему. Итак, «русский мир», революция, Тверская глубинка. Вот некоторые фрагменты записей Коровина:

«Один взволнованный человек говорил мне, что  нужно все уничтожить и все сжечь. А затем все отстроить заново. — Как, — спросил я, — и дома все сжечь? — Конечно, и  дома. — А где же вы будете жить, пока  построят новое жилье? — В земле, — ответил он без колебаний».

«Странно также, что во время бунта мятежники были враждебны абсолютно ко всему, и особенно к  хозяину, купцу, барину, и то же время сами больше всего хотели походить на хозяина, купца и одеваться, как барин».

«Один коммунист, Иван из совхоза, увидел у меня маленькую жестяную коробочку для кнопок. Она была покрыта желтым лаком, блестела. Он взял ее в руки и сказал: «А все же вы и сейчас лучше нас живете!» — Но почему? — спросил я. — Ты видишь, Иван, я тоже ем толченый овес. Как конь, как все мы. Ни соли, ни сахара нет. Чем же я лучше живу? — Да вот, видите, у вас  коробочка какая. — Хочешь, возьми, я тебе подарю ее. — Он, ни слова не говоря, схватил коробку и понес показывать жене».

«Во время так называемой революции собаки бегали по улицам одиноко. Они не приближались к людям, словно став совсем чужими для них. Они имели вид растерянных и печальных существ. Они даже не оглядывались на зов людей: больше не верили людям. А также оставили Москву все голуби».

«Были дома с балконами. Страшно не нравилось прохожим, если кто-то выходил на балкон. Смотрели, останавливались и долго ругались. Не нравилось. Но мне сказал один знакомый: «Да, балконы не нравятся. Это еще полбеды — выйти, еще не так ругаются. А вот что абсолютно невозможно: выйти на балкон, взять стакан чая, сесть и начать пить. Этого никто выдержать не может. Летят камни, случалось, убивали».

«Учительницы  средней школы под Москвой, в Листвянах, взяли себе мебель и постель с дачи, принадлежащей профессору Московского университета. Когда тот опротестовал это и получил мандат на возврат мебели, то учительницы просто захлебывались от злобы. Вопили: «Мы же народные учительницы, на кой черт нам нужны профессора! Они же буржуи!»

«Я спросил одного умного комиссара: «А кто такой буржуй?» Он ответил: «Тот, кто чисто одет».

«Кто бы что ни говорил, а говорили очень много, нельзя было сказать никому, что то, что он утверждает, является неправильным. Сказать это нельзя было. Нужно было говорить: «Да, правильно. «Говорить «нет» нельзя было. Смерть. И эти люди через каждое слово говорили: «Свобода!» Как странно...»

«Какой-то латыш, бывший садовник — агроном Штюрме, был комиссаром в Переславле, Ярославская губерния. Говорил мне: «На днях я на одной мельнице нашел сорок тысяч денег у владельца мельницы. — Где нашли? — спросил я. — В тайнике у него. Подумайте, какой плут! Эксплуататор. Я  у него деньги, конечно, реквизировал и купил себе мотоциклетку. Ведь деньги же народные! — Почему же вы не отдали их тем, кого он эксплуатировал, — спросил я. Он искренне удивился: «Где же их найдешь? И кому отдашь? Это нельзя, запрещено. Это будет развращение народных масс Мы за это расстреливаем!»

«Больше всего любили делать обыски. Хорошее дело, и украсть можно при обыске. Все имели вид солидный, деловой, серьезный. Но находили что-то съестное, то сразу же ели и уже с более доброй интонацией говорили: «Нельзя же, товарищ, сверх нормы продукт держать. Понимать это нужно. Жрать любите больше других».

«При обыске у моего знакомого нашли бутылку водки. Ее схватили и кричали на него: «За это, товарищ, к стенке поставим!»  И сразу же начали ее распивать. Но оказалось, что в бутылке вода... Какая пошла ругань! Они так рассвирепели, что арестовали знакомого и повели под конвоем. Он долго просидел».

«Коммунисты в богатом доме получали много продуктов: ветчину, рыбу, икру, сахар, шоколад, конфеты... Икру они ели деревянными ложками по килограмму и больше каждый. Говорили при этом: «Эта сволочь, буржуи, любят икру!»

«Весь русский бунт был против власти, людей руководящих, начальников, однако люди, которые бунтовали, были преисполнены «любоначалия»: такого пренебрежительного начальственного тона, такой напыщенности я никогда не слышал и не видел в другие времена. Это  было какое-то похотливое стремление руководить и только руководить».

«Тенор Собинов, который всегда протестовал против директора Императорских театров Теляковского, сам стал директором Большого императорского театра. Немедленно заказал мне писать его портрет в «серьезной» позе. Портрет взял себе, ничего мне не оплатив. Понятно, что я подчиненный и должен работать для директора. Просто и правильно».

«Ехал в вагоне сапожник и говорил соседям: «Теперь сапоги сколько стоят? Принеси мне триста тысяч да и в ноги мне упади — может, сделаю сапоги, а может — нет. Вот как сейчас у нас!»

«В Москве на рынке, на углу Сухаревой площади, лежала огромная куча книг, их продавал какой-то солдат. Стоял парень и смотрел на эти книги. Солдат: Купи вот Пушкина. — А что это такое? — Писатель, высший сорт — А что, косить он умел? — Нет. Зачем ему косить, это же писатель — Так на кой черт он мне нужен! — А вот тебе Лев Толстой. Этот, брат, пахал, косил, что хочешь. — Парень купил три книги Толстого и, отойдя в сторону, вырвал лист для папиросы».

«Староста-ученик, крестьянин, говорил на собрании: «Вот мастер придет в мастерскую, говорит все, что хочет, и уйдет, а  «жалование» получает. А что с того? Дайте мне такое «жалование», я тоже буду говорить, еще больше его». Ученики аплодировали ему, мастера молчали».

«Я увидел, как профессор Машков доставал носовой платок. Говорю ему: «Это не годится. Нужно делать это просто в руку, а платочки пора уже оставить». Профессор свирепо посмотрел на меня».

«Был жетон: «Пусть укрепится свобода и справедливость на Руси».

«Их души не догадывались, что главная потуга их энергии не дать другим того, чего они сами не имеют. Как успокоить зависть, которая клокочет в тебе? А если она, зависть, открылась чуть ли не во всех, как бурный водопад, то в этом доме для умалишенных нельзя было логично понять, что будет и какое еще постановление вынесут судьи».

«Странно было видеть людей, охваченных жаждой власти и низостью зависти. И при этом они уверенно думали, что несут благо и справедливость».

***

Автор этих строк хотел бы уточнить свою позицию. Я не являюсь принципиальным противником революции как таковой — и в основополагающих документах западных стран зафиксировано неотъемлемое право народа на сопротивление насилию власти, вплоть до революционного восстания. Но тексты Коровина являются страшным предостережением. Несмотря на разницу во времени (100 лет) и в национальной специфике (это глубоко российская катастрофа, российская логика поведения, обусловленная в том числе и российской историей, веками бесправия, тиранической власти, — а теперь массы с наслаждением отыгрывались), — несмотря на это все, чем больше вглядываешься в Украину 2017 года, тем больше убеждаешься: написанное Коровиным — и о нас.