«Совсем другая страна»-2

Окончание. Начало читайте «День» №127-128

Понятно, что в те годы Украину посещали, кроме Долгорукого, и другие российские визитеры — молодые и почтенного возраста, разной степени культурности и разного социального положения. Но что примечательно: подавляющее большинство из них соглашается с выводами князя-путешественника: малороссийская земля, хотя она уже более чем полтора века как «воссоединилась» со «старшими братьями» -великоросамы, это — не Россия, здесь живет совершенно другой народ!

Так, к примеру, в 1830 году известный в то время издатель «Московского телеграфа» Николай Полевой делился своими впечатлениями: «Идите от Москвы на юг, и вы увидите, что, постепенно находя изменения, за Десной и Сеймом вы перешли к народу, совершенно отличному от нас, чистых руссов. Язык, одежда, облик лица, жилища, мнения, поверья — совершенно не наши!». Можно вообще сделать вывод, что тогда, в первой половине XIX века, жесткий рубеж между Российским имперским государством и Малороссией пролегал между Глуховым на Сумщине, старинной гетманской столицей, и российским Севском. И еще один вывод, значительно более важный для нашей темы: несмотря на чудовищное давление имперского пресса XVII—XVIII веков, несмотря на Полтаву и Батурин, запрет печатания украинских духовных книг (1720 г., еще при Петре I), ликвидацию самостоятельности Гетманщины и Запорожской Сечи, закрепощение крестьянства, сознательное разрушение еще в конце XVII — в течение ХУIII веков нашей национальной системы образования — несмотря на все это, Малороссия-Украина была и оставалась для россиян землей, где все «совершенно не наше!». И это при том, что и Петр, и Екатерина II стратегической целью своей политики в отношении Украины ставили максимальное (через репрессии, если нужно) «сближение» (поглощение) «малороссов», чтобы «не считали себя народом, во всем от великороссов отличным», чтобы «не смотрели на нас, как волк в лесу». И тем не менее ...

Очень интересен взгляд Тараса Шевченко на эту разницу (из его русскоязычной повести «Капитанша»): «В первом же селе Черниговской губернии уже беленькие хатки, соломой крытые, с дымарями, а не серые бревенчатые избы. Костюм, язык, физиономии — совершенно все другое. И вся эта перемена совершается на пространстве двадцати верст. В продолжение одного часа вы уже чувствуете себя как будто в другой атмосфере».

И, наконец, свидетельство успешного издателя, библиофила, российского путешественника Николая Всеволожского (1836 год): «Белгород остался позади... Здесь чувствуешь уже совсем иную природу: ты вступил в Малоросию! Народ не тот, черты лица другие, почва земли, местоположение, все принимает другой вид».

Но россияне, путешествовавшие тогда по Малороссии, писали не только о различиях жизненного уклада, традиций, языка и культуры, которые их поражали. В фокусе внимания находились также другие темы. Многие из них подробно изображали природу, но еще в большей степени рассказывали о поисках древних «малороссийских» (то есть просто «российских» в их понимании) древностей времен Княжеской Руси. Ведь тогда было уже признано: «История России зародилась на берегах Днепра». Искали — но не находили. Так, Александр Ермолаев, археолог и историк-любитель, писал своему знакомому А.Оленину (1810): «Мы путешествуем в стране плодородной, изобильной хлебом, но не древностями; здесь все новое. Этот край долгое время принадлежал Польше или составлял нашу Украйну и безперестанно был подвержен набегам татар, которым не учиться было грабить и жечь, разорять. О древних памятниках ранее Петра Великого и говорить почти нечего». Ход мысли крайне своеобразен: здесь объединились имперская отчужденность от Украины (при том, что уже было признано почти официально, что именно «русская Италия» является прародиной великодержавной московской и петербургской традиции и культуры), и неподдельная наивность (как же здесь нет древних памятников?), и искренний интерес.

А путешественник Алексей Левшин («Письма из Малороссии», 1816 г.) писал так: «Ежели бы все предания, переходящие из рода в род, сохранялись между жителями здешний (а почему Левшин в этом сомневался? Как раз сохранялись — и среди народа, и среди элиты — И.С.), ежели бы Малоросияне были более любопытны, то урочища, могилы и бугры, которых здесь безчисленное множество, могли бы открыть нам изобильный источники для исторических разысканий и показать истину, опровергнуть многие места в летописях наших, основанные на одних только догадках, пустых и нелепых». И дальше — рассказ Левшина о посещении княжеского Переяслава, города великого Мономаха: «Древняя и очень хорошая крепость, которою был обнесен Переяслав, и теперь еще видна. Я был в ней и с досадой видел, что памятник сей, самым временем, кажется, из почтения пощаженный, разрывают теперь для выварки селитры. В ней стоял двор княжеский; тщетно искал я следов оного! Они уже давно изгладились».

Ни намека на крепостное рабство, которое заставляло многих и многих «малороссиян» не жить, а выживать ... ни намека на то, что очень много памятников старины были грубо присвоены, как свои, Империей ... И, конечно, Левшин не мог сделать вывод, что непременным условием цивилизованности и уважения к родной истории является устойчивая национальная идентичность (которой тогда, 200 лет назад, мягко говоря, не хватало, да и сейчас ...).

Однако этот путешественник доверял бумаге и небанальные, достаточно оптимистичные размышления о нашей истории. Вот его рассуждения: «Пробежав бытописания Малороссии, которая несколько веков составляла воинственное и независимое от России Государство, которой первобытные жители смешались с Черкесами, Татарами, Поляками и, может быть, со многими другими неизвестными для нас народами; которая долго не имела других законов, кроме законов человеку врожденных, других занятий, кроме войны, других постановлений, кроме свободы, равенства, простой и дружественной жизни козаков, сделавшихся страшными для всех соседственных держав; пробежав, говорю, историю Малороссии, бывшей независимою (ценное признвание Левшина! — И.С.), и рассмотрев состояние ее под  игом Польши и под владычеством (дипломатичне слово — И.С.) России, — мы удобно открываем причину, производящую различие и доставляющую жителям здешним преимущества, ценою крови предков купленные». Как для сына своего времени и верноподданного Империи, рассуждения Левшина 1816 г. в определенной степени интересны.

И напоследок — свидетельство еще одного иностранца (несколько более раннего времени), польского шляхтича Карла Хоецкого, который в 1768 году, как раз в эпоху Колиивщины и восстания польских «конфедератов», был пленен российскими войсками и через Украину отправлен в Сибирь. Он вспоминал, в частности, следующее: «Мы каждый день видели, как выводили гайдамаков из тюрем (это происходило после уманских событий) по несколько человек, наказывали их плетьми, вырывали им ноздри по обычаю москалей, а затем отправляли на пожизненную ссылку в Сибирь».

И далее: «По дороге в Сибирь мы остановились в Нежине. Этот город ухоженный и многолюдный. Как оказалось, жители были очень человечные ... обращались с нами вежливо и ласково ... Когда мы покидали город, нежинцы перегоняли нас на санях, бросая нам хлеб ржаной и пшеничный и деньги. Мы были глубоко тронуты человечностью этого народа ... Совсем другое отношение к пленным оказалось в московских деревнях, когда мы пересекли российскую границу. Это было совсем другое населения, резко отличавшееся своими обычаями от украинцев. Когда мы въезжали в московские села, то почти все жители сбегались смотреть на нас, как на зрелище, они насмехались над нами, бросали в нас снегом, землей ... Вели себя с нами враждебно, не хотели нам ничего продавать, а если и соглашались, то требовали неимоверную цену».

Лишним было бы к этому что-то добавлять. Потому что это — интереснейший материал для размышлений на фундаментальную тему: являются ли Украина и Россия «одним народом» и в чем заключаются различия их национальных характеров.