Интеллектуальный раблезианец

Давид Янович Черкасский. Он же Додик, он же — Давидка, Дод, Янович. Даже если кто-то из вас никогда не слышал  это имя, вспомните залихватские остроумные  мульфильмы «Приключения капитана Врунгеля», «Доктор Айболит», «Остров сокровищ», Международный фестиваль анимационных фильмов «КРОК». Правильно, это все о Нем, талантливом режиссере-мультипликаторе, участнике марафона под условным лозунгом «Кто рассмешит сильнее» и, порой, даже весьма серьезном со-президенте уникального кинофорума.

Эта дата  кажется совершенно нелепой шуткой, потому что этого не может быть никогда!  Давид Янович — активно и результатино работает,  сегодня круг его интересов — компьютерные игры. Его можно увидеть на всех ярких (и зарубежных, и отечественных) кинопремьерах. Следит за новинками театральной жизни Киева, особенно выделяя театры имени Леси Украинки,  имени Ивана Франка и оперетту. 

К нему с уважением относятся чиновники от кино и рабочие киноцехов. Да что это! Давида Черкасского  любят все  — женщины и дети, друзья и  коллеги, кошки и собаки... Наше почтение, дорогой  Маэстро!  С юбилеем вас! Живите долго и весело!

РЕАЛЬНАЯ ВОЙНА И «ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ»

— Давид Янович, предполагаю, что сегодня  ваш телефон будет раскален, очень многие захотят поздравить всегда молодого и импозантного именинника   со «взрослым» юбилеем. Но ведь с днем вашего рожденья и его датой в паспорте связана загадочная история — они не совпадают. Признайтесь, настоящий праздник был все-таки в прошлом году? Как это получилось?

— Да ничего загадочного. Я  родился в 1931 году, тогда многие родители записывали своих детей так, чтобы позже в армию пошли, чтобы не воевали.

— Ваши родные  уже понимали, что будет война?

— Думаю, да. И, судя по всему, не они одни.  Но  папа  никогда ничего мне  не рассказывал, боялся, что могу проговориться,  и сейчас мне ужасно жаль, что не знаю   свою родовую историю — кто мой дед, кто прадед, какая у них была жизнь?.. Сын спрашивает, а мне нечего ему ответить, нет никаких сведений о семье...

— Чего именно боялся?

— Отец родом из еврейской провинции. Из Шполы, это где-то под Черкассами. Вот, собственно, все, что я слышал. И только после смерти Сталина с удивлением узнал, что у меня есть родственники в Америке, что папин отец (мой дедушка) оставил в Украине свою жену и уехал туда с дочкой. В один прекрасный день раздался телефонный звонок и подобное грому известие — к нам едут родственники из Штатов! Такого испуга в семье я не помню вообще!

— Может быть, этот страх был связан с тем, что ваш отец занимал ответственный пост? Он ведь работал в Народном комиссариате юстиции?

— Когда папа приехал в Киев из Шполы, он устроился работать печатником. Наверное, это было еще до революции, он — 1899 года рождения. Затем революция — опять-таки черная дыра в истории семьи для меня... Позднее отец стал директором типографии, а уже потом попал в Наркомюст. Судя по всему, голова у папы работала хорошо, он стал помощником народного комиссара юстиции по хозяйственной части.

— По сути, родители принадлежали к элите предвоенного общества?

— В общем, да. Мы жили в огромной коммунальной квартире на углу Пушкинской и Прорезной, с одной стороны — консерватория, напротив    — Дом ученых. Сейчас этого дома нет, к сожалению. Во время войны в него попала бомба. Уйма соседей (семей пять), большой коридор — было светло и радостно. За загородочкой обитали две старые немки, лет по восемьдесят, но когда началась война, они куда-то исчезли. Помню 22 июня 41-го...

— Неужели помните?!

— Хорошо помню, мне ведь тогда уже девять лет  исполнилось. Открытые двери во всех комнатах, и речь Молотова...

— Не страшно было?

— Поначалу нет. Мы (группа пионеров) начали ловить шпионов. (Смеется.) Как только какой-нибудь человек заходил  в общественный туалет    — шпион! Мы следовали за ним. Если долго не выходил, начинали волноваться — наверное, передал секретные сведения за границу. Играли, и не понимали ничего в первые дни войны. Когда падали зажигательные бомбы, вылазали на крышу, и были безумно огорчены, что ни одна из них в наш дом не попала... Первые четыре или пять дней (боюсь соврать) в городе  внешне ничего  не изменилось — мирная жизнь.  Магазины были полны, все, как обычно. А потом — бах!  Пустые  прилавки. Началась паника. 

Недели  через  две  приехал папа (он был на сборах в это время), чтобы отправить нас в эвакуацию. Помню вокзал, уйму народа... Было страшно.

КНИГИ И ЗАПАХИ ДЕТСТВА

— Куда вас эвакуировали?

— Сначала нас посадили в банный вагон,  и мы месяц  двигались на Урал, в Чкалов (Оренбург). Дорога была длинной, нас бомбили, многие отставали от поезда. Мы ехали с мамой и тетей, маминой родной сестрой. Тетя была веселая, мама — красавица. Не помню, где  брали еду. Меня это не волновало, я был пацан-оптимист.

В Чкалове мама, которая  никогда не работала, устроилась в детский садик. Каждый день она приносила по одному полену, мы разжигали печку, дым шел в дом, и мы в лютый мороз  открывали   окно. А оно у нас и так  было разбитое, с огромным наростом снега. Кто-то из соседей пек пышки, чувствую их запах по сей день...

ФОТО ДЕНИСА КОСТЮКА

Вообще, квартира была смешной: на первом этаже — наша комната, комната военного летчика (он был на фронте), и его жены, которая  кокетничала со мной... Мне исполнилось  12 лет — первые романтические воспоминания (смеется). Дальше жила цирковая пара: он — скрипач, она      — билетерша. Цирк был мой, я проводил там  все свободное  время, хотел стать циркачом. Больше никого не помню...

А во дворе я вдохновенно рассказывал разные занимательные истории хулиганам,  чтобы  они меня не били. (Смеется.)  Боксерскими качествами я не отличался,   а вот книжек прочитал  много — развлечений во время войны ведь никаких не было. Круглая радиоточка, и все. Недавно, кстати, кто-то выставил в интернете список «100 книг, которые нужно знать» — я их  проштудировал еще во время эвакуации, всю классику. Мы вообще были начитанным поколением, мне кажется.

— Какие произведения произвели  наибольшее впечатление?

— Романтические, приключенческие. «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Дон Кихот»... Я даже сделал доспехи из картона и играл в театр. «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Приключения капитана Врунгеля»...  В последней  поразили  иллюстрации Константина Ротова. Позднее его посадили, и книга исчезла. Но через какое-то время ее издали вновь, с теми же картинками. Совершенно потрясающими!

— А кино какое смотрели в этом нежном возрасте?

— Еще во время войны я посмотрел американскую версию «Трех мушкетеров» с  братьями  Ритц в главных  ролях, и влюбился в этот фильм. Целый год  прогуливал школу, пересматривал его десятки раз — просто жил в кинотеатре! Помню, весна на улице, тает снег, ручьи текут, а я в валенках, в которых вода хлюпает, бегу в кино... И ничего, никакого ревматизма, вообще не болел ничем!  Недавно, кстати, нашел эту картину и пересмотрел — абсолютно те же впечатления! А уже после войны большое впечатление на меня произвел  трофейный фильм «Девушка моей мечты» с Марикой Рекк.

Мне никогда не было скучно. И считаю, что это здорово, потому что память сохраняет только хорошие воспоминания, плохое я не очень помню.

Например, как сейчас вижу, как к нам в Чкалов приезжал папа, привозил всякие диковинные штуки.  Достал какой-то напиток, сказал, что это ром. Я попробовал его, и меня повело... Еще он подарил мне две красивые тетради на пружинках, которых сейчас навалом, а тогда они были невероятной экзотикой. И пистолетик. Мама страшно испугалась и утопила его, а потом оказалось, что это был совсем не пистолетик, а настоящая красивая зажигалка. (Смеется.)

— День Победы помните?

— Да! Это было в Куйбышеве, куда  мы переехали из Чкалова, там жил мамин брат. Помню стрельбу среди ночи, мы  выбежали на улицу, все ликовали, подбрасывали солдат, радость была необыкновенная!

— А смерть Сталина?

— Все плакали. У меня тоже тихая слеза накатывалась. Я как-то дожил до того дня, не понимая, что Сталин — урод. Хотел даже  в Москву на его похороны поехать, но меня сняли с поезда.

— Сегодня так много литературы о том времени, что трудно такое представить...

— Нашу семью репрессии не коснулись, слава богу. Но папа, конечно, прекрасно знал, в каком мире мы жили. Однажды прихожу домой (после войны мы получили   маленькую 9-метровую комнату с печкой на  Саксаганского), а он рвет «Еврейскую эниклопедию» Брокгауза и Ефрона и сжигает ее. Шел 1952 год, в разгаре дело о сионистском заговоре «врачей-отравителей», и отец понимал, что за такую литературу могут посадить. А я был, как чистый лист — родители уберегали от лишних знаний.

— Может быть, именно поэтому я никогда не слышала, чтобы вы плохо или цинично отзывались о ком бы то ни было?

— Ненавижу цинизм.  Самые ужасные люди  — циники, лгуны и воры. Меня так воспитали. Я был единственным ребенком в семье, любимчиком. Мама никогда меня не наказывала.  Правда, однажды хотела убить — бросила в меня столовый нож.

— Что же вы такого натворили?!

— Мне было лет шесть, и мама повела меня в Дом ученых на концерт. Вышла певица и запела арию «Слыхали ль вы...» из оперы «Евгений Онегин». И меня почему-то такой смех разобрал, я умирал просто, сорвал концерт. Мама увела меня домой и стала за мной гоняться, очевидно, чтобы отлупить, но я был резвее ее,  и она от бессилия  стала бросать в меня острые предметы. А мне все равно было  невероятно смешно!

ОТ ИНЖЕНЕРА-СТРОИТЕЛЯ — К РЕЖИССЕРУ-МУЛЬТИПЛИКАТОРУ

— Вы вспоминали сейчас свои подростковые эмоции от увиденных фильмов. Но то  было игровое кино. А какой первый мультфильм посмотрели,  помните?

— Мне было лет шесть, когда папа повел меня в маленький, 30-местный кинотеатрик (он находился в конце пассажа, что напротив кинотеатра «Киев»).  Мы  смотрели там какую-то картину «Союзмультфильма». И все — я пропал! Мне так он понравился, что, наверное, тогда я и решил стать мультипликатором. И я это сделал. Хотя окончил Киевский инженерно-строительный институт, технологический факультет. У нас была потрясающая группа, мы до сих пор иногда перезваниваемся. Там собрались люди, которых по разным причинам (и национальной, в том числе) не приняли в другие вузы.  

— Вы поступили с  первого раза?

— Я поступил по знакомству. И то — хотел на архитектурный, но у меня даже документы туда не взяли, ничего не объясняя.

— Обидно было?

— Нет, абсолютно. Я, по наивности, воспринимал все происходящее как должное... Что интересно, когда мы приехали в эвакуацию, в деревню под Чкаловым, там жили, в основном, татары и немного украинцев. И в школе никто не знал, что я — еврей. А однажды к нам домой пришли какие-то люди, с которыми  мама с тетей разговаривали  на идиш.

— Вы тоже знали язык?

— Понимал немного, но не говорил. Но главное в этой истории то, что соседи узнали: мы — евреи. И все сбежались посмотреть, как же мы выглядим. Потому что были уверены, еврей — это плохо, а как он выглядит, не имели понятия. И когда увидели красавицу маму, шикарную тетку, были, честно говоря, разочарованы... (Смеется.) Потом я привык к такому пристальному вниманию к моей персоне, и меня это абсолютно не волновало. Я чувствовал себя гражданином мира.

— И как же все-таки гражданин мира поменял профессию инженера-строителя на режиссера-мультипликатора?

— После института я работал в заведении под названием «Проектстальконструкции». И постоянно рисовал какие-то картинки. В художественную школу я никогда не ходил, но дело это  любил. Мне хватало своего рисунка, чтобы придумать персонаж (режиссер-мультипликатор, кстати, именно с этого и начинается, потом уже по его наброску золотой линией проходятся художники).  Однажды нахлынуло вдохновение, стал рисовать (от фонаря!) какие-то забавные сценки пиршества Богов с уймой персонажей. Некое подражание французскому художнику Альберту Дюбу, которым я тогда увлекался.   Уже почти заканчивал картину, вдруг звонок — мой приятель Люсик Соболь, с которым мы вместе занимались спортивной гимнастикой, говорит, что услышал по радио об организации на студии научно-популярных  фильмов цеха мультипликации (все знали о моей страсти). Я и пошел туда с этой самой картиной. Она понравилась директору, который, честно говоря, сам ничего в  анимации не понимал, и он взял меня на работу. И еще двоих человек.  Основоположниками студии были  легенды мультипликации Ирина Борисовна Гурвич и Ипполит Андроникович Лазарчук. Очаровательные люди.  Она — властная дама, он   — мягкий, милый человек. Вот так все и началось. Работали с вдохновением. Я приходил домой, чтобы заснуть, а утром поскорее прийти на студию. Это такое счастье!

— Какой  был год?

— 1959-й.

— А когда вы первый раз увидели свое имя в титрах?

— До дебюта было еще далековато. Сначала нас учили, как нужно делать мультфильмы.  Послали на неделю на стажировку в Москву.  Помню,  Вячеслав Котеночкин (автор фильма «Ну, погоди!» — Авт.) рисовал картинки к фильму Бориса Дежкина «Необыкновенный концерт», как персонаж Гурвинек играет на трубе, потом спрыгивает, и  уже — на контрабасе. Я обалдел, насколько легко, спокойно он работал. Смотрел, как завороженный! В комнате с Котеночкиным сидели еще три огромных очаровательных «зверя» мультипликации, все фронтовики. Во время  перерыва они один за другим вальяжно потянулись в рюмочную, которая находилась напротив студии, выстояли очередь, выпили по стакану портвейна из автомата, и прошли в скверик, где был пруд с лебедями. Сели на лавочку и стали наблюдать за ними.  Я не мог на них налюбоваться   — боги! Настоящие боги!..   Жаль, командировка длилась всего  неделю.

— Наверное, все-таки многому научились, ведь уже первая ваша самостоятельная  работа «Тайна черного короля» на фестивале в Румынии получила премию за лучший дебют.  Гордились победой?

— Мне было абсолютно безразлично, поскольку всегда больше всего наслаждался  процессом работы. Тогда среди мультипликаторов королем был Вовка Дахно ( режиссер серии о казаках, «Энеиды». — Авт.) — его картины уже показывали на широком экране, мы же делали фильмы для телевидения. Помню, прохожу как-то мимо кинотеатра «Комсомолец Украины», а там афиша его картины. И барышня роскошная стоит. Я решил во что бы то ни стало познакомиться с ней и чтобы произвести впечатление, соврал, что я  — режиссер Дахно, и мой фильм идет в кинотеатре. Вот это была победа! Все остальное не волновало категорически! И зависти никакой не было. Тогда же на студии работало много талантливых людей,  архитекторы, с высшим техническим образованием, все мои друзья — художники-мультипликаторы Марик Драйцун, Алла Грачева, Рэм Пружанский...

— Они пришли на «Киевнаучфильм» с вашей подачи?

— Пришли они сами, но я был «крючком»,  якорем, который   зацепился на студии.

ВСТРЕЧА С РАДНОЙ

— Мы с вами познакомились, когда вы уже работали в тандеме с замечательным художником Радной Сахалтуевым. Продолжаете сотрудничать и по сей день. В чем секрет союза, в котором нет разочарований?

— В один прекрасный день меня перевели в осветители...

— Слышала об этой истории из разных уст. Какая версия у первоисточника?

— Я пошел праздновать Новый год на свою бывшую работу. В огромном зале собралось человек 300—400, все друзья, знакомые. Начались танцы, а я обожал танцевать! Но часам к пяти утра публика стала уставать, скучнеть. Тогда я сказал: «Хотите всех развеселю?»  «Хотим», — говорят. Я залез на стол и с криком «Ап!» разделся...

— Полностью?

— Абсолютно. Мы работали под стиляг, и некий опыт раскованного поведения имелся. Короче, развеселил. Вечер вспыхнул с новой силой. Но вскоре пошел слух по Киеву об этой истории     — тогда началась  борьба со стилягами. Могли и в тюрьму посадить за хулиганство. И однажды дома раздался звонок из райкома партии, спрашивали, что конкретно произношло на той вечеринке. Я заволновался. Потом звонок из ЦК партии. И пошло-поехало. Был суд...

— Переживали?

— Конечно, очень. За папу с мамой переживал. И что интересно, на суд не пришел ни один из друзей, сидевших со мной за одним столом. Когда я вернулся домой, родителей успокаивали люди,  которых я совершенно не ожидал увидеть — несколько человек из гимнастической секции.

— Вас часто предавали?

— Часто.

— Умеете прощать?

— Конечно. Я не злопамятный.  Разозлиться могу, но через 10 минут все проходит.

...Тогда меня исключили из комсомола — шел 1961 год, мне — 28 лет. Было очень смешно и грустно одновременно. Когда я хотел стать мультипликатором, почему-то устраивал скандалы родным, и на нервной почве заработал язву. А когда меня перевели в осветители, каждый день от переживаний ездил домой обедать, курочку ел. И язва ушла, как и не бывало. По сей день.  А еще я познакомился с шикарными ребятами, которые работали в этом цехе, ездил по стране, общался с людьми. Вернулся в профессию  немного битым, правда мудрости мне это не прибавило. (Смеется.)

— Именно в это время вы познакомились с Радной Сахалтуевым?

— Да, он пришел на студию, и был совершенно иным, чужим человеком. ВГИКовец, очень умный, уверенный в себе. Я изучал историю кино, он знал ее и любил — мы разговаривали об искусстве. Подружились. И когда мне предложили делать первую картину, я пригласил Радну. Мы сработались.  С тех пор  вместе — с первого  и до последнего фильма.

— Побывав не раз на фестивале анимационных фильмов, я вообще заметила, что мультипликаторы — очень сплоченное, не завистливое сообщество, чего (не хочу никого обижать) зачастую не скажешь об их коллегах, занимающихся другими видами кино. Как вы объясните этот феномен?

— Я думаю, что аниматоры — своеобразные люди, поскольку посвятили себя особому виду киноискусства. А почти все наше поколение  имеет, к тому же, инженерное образование, которое «выравнивает» человека, делает его более целенаправленным. Поэтому нет зависти. Мы иногда громили друг друга на чем свет стоит, но не для того, чтобы унизить, а чтобы фильм сделать лучше, совершеннее. У нас работали образованные, интеллигентные люди — редактор Света Куценко, режиссеры Тадеуш  Павленко, Игорь Ковалев, Вовка Дахно, художники Эдуард Кирич, Радна Сахалтуев, другие. И в Украине было свое хорошее кино. Еще немножко, и молодое поколение подтянулись бы, если бы все  не развалилось...

О РАДОСТЯХ И ПЕЧАЛЯХ

— Вы сожалеете о распаде Советского Союза?

— В целом, нет, конечно. Самым приятным в том времени была работа — из картины в картину. Месяц отпуска — и новый фильм. А когда вдруг все рухнуло, если бы меня не пригласили на открывшуюся частную студию, не знаю, что бы делал...

— Почему тогда не закончили фильм «Макароны смерти, или Ошибка доктора Бугенсберга»?

— Неизвестно, куда делись материалы. Мы успели сделать только «пилот», и то не до конца. Работа могла быть интересной — актеры прекрасные, костюмы сшили.  Сняли в Ялте  заготовки, нужно было доснять павильон и мультипликацию. На том все и закончилось. Это был 1992 год, как сейчас помню. Мне 60 лет, и впереди неизвестность...

— Уехать из страны не думали?

— Пожалуй, нет. Если бы хотел — уехал, как многие мои товарищи сделали.

— Хорошо помню вас в те годы, когда начались массовые отъезды за границу. Стройного, немного надменного, элегантного, как Ив Монтан, в светло-голубых джинсах и черной рубашке, без сумки, но с неизменным толстым  журналом в руке — «Иностранная литература», «Новый мир», «Октябрь»... Сегодня так же много читаете?

— Только детективы. Всю классику прочел во время войны, потом — хорошую советскую литературу. А вот Достоевский прошел мимо меня, в мое время его вообще не издавали. Недавно пытался осилить — сложно. Все-таки уже мозг не тот, да и походка не та... (Смеется.)

— Посоветуйте что-нибудь, я тоже люблю детективы.

— Обожаю Пелама Вудхауса. Скупил все его  книги, что продавались. Читать их — одно наслаждение. Потом — Ивлин Во. Это старая английская литература, изысканная и неторопливая, в каждой строчке — юмор. Он меня сейчас держит в тонусе. Естественно — Стефан Цвейг, Марк Твен...  «Простаки за границей» — вообще, мой учебник. Я за границей не был (точнее, всего три раза выезжал), а Твен бывал, и благодаря ему я много чего узнал.

— На сколько лет вы себя чувствуете?

— На 85. Или 86... (Смеется)  А если честно, сильно постарел за последние три года.

— Не верю! В чем это выражается?

— Я начал мыслить неинтересно. Стал скучен себе. Меньше читаю, больше сплю, а это не есть хорошо.  Хотя обожаю, когда вокруг шум-гам, люди о чем-то говорят... Тут я — в своей тарелке. Тишину не люблю, кабинетный покой не по мне. Но старость искажает  направление жизни, то замедляет бег, то, наоборот, убыстряет. Какие-то сны снятся все время. Кошки на мне спят, неудобно.

О ДОБРОТЕ И МОЛОДОСТИ

— Кошки? Сколько же их у вас?

— Пять. Лет двадцать назад одна родила у нас под дверью, и Наташа (режиссер-мультипликатор Наталья Марченкова, жена Д.Ч. — Авт.) весь выводок забрала в дом, с тех пор они и прижились. Много их у нас перебывало, и все— одна семья. Хотя, в принципе, я люблю собак. Они       — само благородство. А кошки смотрят на меня, как на... чудака. Только один котик, которого я подобрал на улице, не отходит от меня. Он — обалденный! Садится на край стола и следит за мной, куда бы я ни пошел. Говорю ему: «Скажи что-нибудь», — молчит... (Смеется.)

—  Как зовут питомцев?

—  Котики. Они у меня  без имен. Некоторые гуляют на улице, раньше — с поводком, сейчас сами по себе. Когда вечером зову домой, кричу: «Ко-ти-ки!»,  они все бегут. Я не чувствую себя их хозяином —  только кормильцем. И это пугает. Наташа не справится без меня, я даже распоряжения кое-какие начал давать. А так бы ушел абсолютно как святой. Всем отдал то, что мог отдать. Забрал у всех все, что мог забрать. Жизнь все-таки — обалденная штука!

— Надеюсь, вы не думаете об этом постоянно?

— Нет, боже упаси! Мне интересно жить. На молодых смотрю — какие красавцы! Например, последний председатель Союза кинематографистов — Тарас Ткаченко. К нему приходили какие-то хлопцы, по-украински говорят, как боги, я чувствую их язык. Хотели провести реформы в Доме кино, но старички стали сопротивляться, и Тарас ушел с поста. Жаль. И грустно, что все-таки исчезло то, чем я жил — творчество. Но я благодарен папе с мамой за оптимизм, с которым я родился, за то, что мне всегда везло по жизни  и за желание больших, дородных женщин. Я ведь раблезианец! (Смеется.)