Как рождается нация?

На Берлинском международном кинофестивале я был уже в 23-й раз. Треть всей 65-летней истории этого грандиозного фестиваля прошла на моих глазах. Родившись на грани двух миров, символом чего позже стала Берлинская стена, фестиваль вобрал в себя интерес к политике, творению и трансформации социума. Очевидно, потому, что мы, украинцы, живем в сверхкризисной, «прифронтовой» полосе жизни, поневоле обращал особое внимание на фильмы, авторов которых интересовала такая субстанция, как нация — ее зарождение, ее вибрация, ее формообразующие разновидности...

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА ТВОРЕНИЯ НАЦИИ

Самый характерный пример — «Колыбельная для скорбной мистерии» филиппинца Лава Диаса, награжденного призом Альфреда Бауэра как «фильм, открывающий новые перспективы». Некий 8-часовой сеанс киномагии. Длинноватой, да. А как вы хотели — магическое не вмещается в привычные часовые и пространственные представления.

Действительно, времена противостояния филиппинского народа испанским колонизаторам (конец ХІХ века) повергнуты в магию сна и полусна — как иначе назвать это супермедленное повествование, где поиски тела вождя революции Андреса Бонифачио растворяются во многих других локальных историях. Горы, лесные чащи, населенные загадочными тенями и очертаниями.

Заявленный материал об освободительной борьбе представлен в дискурсе чего-то, что хочется назвать Поэтическим реализмом (так называют подобную стилистику времен французского кино 1930-х, фильмов Жана Виго и Жана Ренуара). Черно-белое изображение выполнено в лучших традициях такого кино. В фильме нет никаких батальных эпизодов (о них лишь вспоминают, о них повествуют). Это не эпос, это драмы человеческие, вписанные в жизнь природы (и в этом тоже традиция Поэтического реализма).

Возможно, это — филиппинское «Рождение нации», если вспоминать шедевр Дэвида Уорка Гриффита столетней давности. Не случайно же в финале ленты ее героиня говорит: «Я видела нацию, которая начиналась с собственной души». Именно так и начинается нация — с души собственной, а не заимствованной, взятой напрокат; то, что наблюдается у нас сейчас, когда доминирует наивное представление: возьмем западную душу, вгнездимся в ней, а дальше как-то оно уже все и произойдет. Под чужую «диктовку» нацией не станешь.

Простой вопрос: а действительно, каким образом воспроизводить это рождение? Только в эпосе, только через бои и битвы, сплошные конфликты? Или, может, и таким вот образом — интеллектуально-образной глубинной проработки исторического материала.

Мы все еще в плену советских представлений, одним из которых является: что-то изменить, что-то создать можно только р- революционым путем, лучший вариант — вооруженное восстание, которое и становится гарантом фундаментальных перемен. Жертвы, пролитая жертвенная кровь продолжают — для многих — оставаться символом настоящих перемен. Тело, саму телесность нужно принести на алтарь созидания — нации прежде всего. Поэтому наше документальное кино охотнее всего повествует о подвигах и героях, про « дух, що тіло рве до бою» и редко задумывается над тем, можно ли вообще изменить жизнь таким вот образом? Точнее сказать, можно ли только таким образом, без изменений в самой материи, ткани жизни что-то по-настоящему изменить?

А еще здесь говорит большевистская парадигма, по которой перемены возможны только при условии их спущенности сверху, когда «партия ведет», а народ послушно и радостно идет вслед. Включите украинский телевизор — в нем только политики, партийные мессии и мессийки, политологи и политически озабоченные журналисты. Нет народа как такового — в лучшем случае, он сидит в зале, пытаясь понять, что там ему говорят вот эти мудрецы. Нет интеллектуалов, нет мастеров, нет вообще никого, ибо какие там у нас интеллектуалы, когда важно то, что скажет «німець вузловатий» или грузин премудрый. Жаждем услышать что-то на образец «моголи, моголи, золотого Тамерлана онучата голі...» — вот обрадуемся, ведь и в самом деле «голі й босі», и нацию свою все еще не творим, а — «вытворяем».

СНАЧАЛА РОДИТЬСЯ

Это вовсе не значит, что со стороны нельзя увидеть нашу жизнь в правдивом ракурсе. В Берлине, в фестивальной программе Panorama Documente, показали фильм «Mariupolis» литовского режиссера Мантаса Кведаравичюса (в копродукции при участии Украины). Это вторая кинокартина литовца, первая была посвящена событиям в Чечне. Поэтому ожидалась острополитическая, обличительная картина, с воссозданием острейших, самых эмоциональных фрагментов войны на украинском Юго-Востоке.

Таких ожиданий Кведаравичюс не оправдал. Антрополог по образованию он представляет Мариуполь как некий универсум, где всего битком набито. Где есть, прежде всего, жизнь — причем она интересует режиссера чуть ли не во всех проявлениях. Поэтому в фильме на равных пробег жучков по груди полуразвалившейся женской статуи и динамичное передвижение военных с автоматами (характерно, что с обеих сторон двое мужчин невозмутимо играют в нарды). Собственно военных, конфликтных эпизодов не очень много. Вот улица города сразу после обстрела, симпатичная молодая журналистка настраивается на ведение репортажа. А вот она же с отцом в море, рыбу ловят... Со смехом и поговорками.

Есть и эпизод, когда жители Маируполя выходят на праздник 9 мая, День Победы. И — конфликтные разговоры. Участник войны, полковник, грудь в орденах — настаивает на том, что Украина должна быть наконец свободной; хватит, нажились при разных сатрапах. А рядом женщина мягко утверждает, что Сталин — чуть ли не божий человек. Вот такой он, Мариуполь. Его структуру хладнокровно исследует режиссер-антрополог из Вильнюса.

Наконец, это действительно фильм, в котором основной является правда самой жизни, а не той или иной идеологии или политики. Он не анализирует причины войны, он их видит. Прежде всего, в развалившемся быту, окружающем пространстве, которое не столько бомбами раскурочен, сколько человеческой безалаберностью, какой-то феодального пошиба азиатичностью. И это не лечится мирными переговорами, финансовыми вливаниями или просто благими намерениями. Нужно строить во многом новую страну — при таком уровне культуры мы далеко не продвинемся. И при таком уровне внимания к самой культуре.

Не случайно же у нас, с нашим кино включительно, почти не анализируется суть тех перемен, которые прошли в конце ХХ века. Как это делают поляки, скажем. 35-летний Томаш Василевский в фильме «Соединенные штаты любви» показал, как, каким образом в начале 1990-х разрушались коллективистские матрицы. Рассказана история четырех женщин — разного возраста: от 25 до 60-ти, так что здесь привычный для польского кино метод наблюдения жизни с элементами социологического измерения.

Провинциальный город, убогая архитектура, довольно невыразительная скучная жизнь. Она, однако, уже продувается новыми ветрами. Под их действием кораблики женских тел начинают двигаться по-другому, учась новой грамматике и синтаксису не только любовной игры, но и жизненной пластики в целом... Характерно, что тела эти в фильме Василевского показывают с максимальной откровенностью — в самом широком возрастном диапазоне. Таковой является визуальная констатация перемен в обществе — тело открылось, его запретная и запрещенная жизнь теперь просматривается со всех сторон. А вместе с тем и души человеческие открываются, свободнее становятся.

Увидим ли такие наблюдения за украинской жизнью в нашем кино — на это есть большие надежды. И большие сомнения, конечно. Но в конечном итоге от нас, от общества тоже зависит — искусство всегда восприимчиво к общественным настроениям, к общественному давлению. Нам ведь хочется уже родиться, не так ли?