Марина Бондас: «Благодаря Майдану я обрела родину»

МУЗЫКА

— Поначалу — не могли бы вы представиться нашим читателям?

— Меня зовут Марина Бондас. Родилась в Киеве. Живу в Германии уже 22 года. Здесь закончила консерваторию, скрипачка. Работаю в Симфоническом оркестре берлинского радио — одном из старейших в Европе. Кроме того, у меня есть проекты за пределами оркестра    — играем не только классический, но и этнографический репертуар, а также клезмер, свинг.

— Скажите, нет ли в работе оркестранта внутреннего стресса, связанного с тем, что в консерватории каждый мнит себя будущим Паганини, а приходится быть рядовым, далеко не первым исполнителем в огромном коллективе?

— Есть такая проблематика, но это обычное дело. Да, когда мы учимся, то играем сольный репертуар и мечтаем быть солистами, но все знаем реальность и к оркестру тоже готовимся. Получить место в таком оркестре, как мой, — это ведь тоже мечта. Замечательный коллектив, ездим по всему миру, играем с великолепными солистами и дирижерами. Рутина, конечно, есть, потому что каждый день с утра приходишь, ставят ноты, играешь то, что стоит. Смотря как к этому относиться.

— В чем же награда оркестранта?

— Когда исполняешь произведение, которое тебе нравится, и когда хорошо сыграл. И аплодисменты — тоже неплохая награда. В оркестре все мало зависит от индивида, ты должен влиться в общий звук. И когда ты вливаешься, слышишь не только себя, но и весь оркестр — это уже само по себе прекрасно, а все остальное — субъективно.

— Рассказы о популярности академической музыки на Западе, о ее высоком социальном статусе — это правда?

— Да. Не всегда, конечно; но в Германии классика очень ценится, у музыкантов частo высокие зарплаты, государственная и частная поддержка. В Германии — масса оркестров, и многие из них живут хорошо, что само по себе показатель. Залы в основном полные. В школах — независимо от того, будешь ты потом играть или нет — детей все равно учат — кого скрипке, кого балету, это часть общего образования. Вроде и любительщина, но, с другой стороны, я стала это ценить — поскольку люди находятся в живом контакте с классическим репертуаром с самого детства. Потому, кстати, здесь очень много любительских оркестров — например, оркестр врачей или адвокатов. Это очень воспитывает средние слои населения не столько даже в музыкальном, сколько в общекультурном плане.

— У вас были сугубо украинские проекты в музыке?

— Мы сейчас устраиваем благотворительные вечера — например, 21 февраля провели вечер памяти Небесной сотни в церкви Ционскирхе, а также выставки, чтения. Надеюсь, что будет больше. Ищем помещения и контакты. В Германии все ведь надо планировать заранее, и помещение очень трудно найти, и за зал надо платить. А у нас благотворительность, мы пытаемся деньги собирать. С Ционскирхе мы уже второй раз работаем. Они очень солидарны и даже благодарили за то, что сыграли у них. Надеюсь, проснутся другие церкви и залы.

ФОТО ХАНСА МАРТИНА

Вообще мечтаю, когда наработаю контакты, приглашать сюда украинских артистов, чтобы немцы увидели, что из Украины не только приезжают рабочие на стройки, а люди, способные внести свой вклад в искусство. Это очень важно. Политическая активность, демонстрации — это хорошо, но, чем больше кричишь, тем меньше слушают. А если идешь на контакт через искусство, то можно добиться большего, твое несчастье почувствуют острее.

ГЕРМАНИЯ

— Вот насчет сочувствия. Насколько оно велико со стороны немцев?

— По-разному. На политических акциях есть поддержка среди немцев — немногочисленно, но активно. Например, под российским посольством каждую неделю проходит пикет с требованием свободы Надежде Савченко, и организовывает его восточный немец, который прошел ГДРовскую тюрьму и все это знает. Пусть немного, но немцы к нему присоединяются.

— Кстати, те, кто пережил ГДР, эту тему должны бы острее чувствовать.

— Здесь, как с россиянами, — есть люди, которым ничего не надо объяснять, — у меня в оркестре коллеги, например, понимают с полуслова, а есть и бывшие ГДРовцы, которых, как тех горбатых из пословицы, уже ничего не исправит. Воспринимают одну и ту же информацию очень по-разному.

— Как в целом изменилось восприятие Украины в Германии за последний год?

— Мой немецкий круг достаточно широкий. Мнение — правда, не у очень многих — определилось уже во время Майдана. Тогда меня какие-то малознакомые в Интернете предупреждали, мол, с фашистами не связывайся. Приходилось объяснять, что у меня там друзья и знакомые, какой из того же Матвея Вайсберга фашист? Но именно после Крыма народ начал просыпаться. И раскол заострился. Причем не на две, а на три части. Есть часть пророссийская, есть проукраинская, а есть те, кто пытается сохранить позицию «ни вашим, ни нашим», и, честно говоря, иногда хочется пришибить за такую «объективность». Очень хорошие люди и хотят добра, но ведут вот такие разговоры: понимаю, что Путин — зло, но... А по-настоящему народ проснулся в последние три-четыре месяца, когда пришло понимание, что Третья мировая достаточно реальна. Были дальновидные журналисты, эксперты, правозащитники среди немцев, которые кричали уже во время Крыма, что это плохо закончится. Сейчас ситуация изменилась. Правда, Третей мировой они боятся, но твердят при этом, что Украине не надо военной поддержки. И еще есть уникумы с кашей в голове: на акции ходят, но регулярно несут какую-то чушь при этом.

— Немцы очень чувствительны к теме ультраправых в легальном политическом поле. Насколько срабатывает российская пропаганда в этом смысле?

— Работает страшно, на уровне рефлексов. Когда мне надо объяснить разницу между Тягнибоком и настоящими нацистами, становится очень сложно. Говорю, что «Свобода» — тоже проблемный элемент, но это не те нацисты, которые когда-то были у власти, а во-вторых, эти точно к власти не придут, потому что у них нет достаточной поддержки населения, и на последних парламентских выборах они вообще проиграли. Но в Германии эти рефлексы сидят очень глубоко.

ВОЛОНТЕРСТВО

— Как лично вы пришли к украинскому активизму?

— Думаю, он сам ко мне пришел... Поначалу вся активность в основном сводилась к «Фейсбуку». Вот я смотрю видео и фото из Киева, в котором я на тот момент давно не была, и вижу Крещатик, улицу Грушевского, Майдан, Украинский дом, в котором я играла концерты, — то есть места, которые знаю, как свои пять пальцев, с которыми связаны лучшие воспоминания детства. Смотрю, и очень сильно задевает. Отключиться невозможно...

— Что вы начали делать?

— Поначалу все происходило в Интернете. Очень много информации сюда просто не доходило из-за языкового барьера. Начали в «Фейсбуке» собираться переводческие сотни. Мониторили информацию, читали кучу статей, проверяли на вшивость, переводили. Я в этом тоже участвовала: у меня немецкий свободный, поэтому переводила тексты о Майдане. Более полугода я очень плотно занималась этим, а потом просто нервы сдали, депрессия от новостей. Я сгораю моментально, не могу отстраниться. Решила действовать ближе к профессии.

— Как это выглядело?

— В декабре устроили первый бенефис-концерт. Я в его рамках сделала маленький цикл мелодий народов Украины — сыграла венгерскую, румынскую, польскую, русскую, еврейскую — просто чтобы познакомить с нашим разнообразием, о котором многие тут и не знают. Это возымело эффект. Много народа пришло, и очень много жертвовали. Еще одно приятное следствие — люди знакомились, обменивались контактами, то есть дело вышло за рамки междусобойчика. Культура в этом смысле вообще действенна.

— А кроме музыки?

— У нас в украинской общине есть несколько координаторов, а вокруг них — куча народа, которая помогает и организовывает, например, блошиные рынки с мая: каждую неделю люди приносят вещи, мы эти вещи продаем по воскресеньям и собираем деньги на раненных, детей, медикаменты. Тяжелая работа, собирали не слишком много. На рождественской ярмарке была своя стойка. Также ребята организовывают информационные столы на чужих выставках или концертах, близких по тематике: стоим, отвечаем на вопросы, продаем разные сувениры, например, мотанки, собираем пожертвования. Если со стороны смотреть — большой муравейник. Сработанная компания. Каждый знает, что делать. Я на пикеты, например, просто не успеваю. Те же медикаменты или белье — закупить, посчитать, рассортировать, запаковать, отправить, или благотворительный аукцион организовать. Куча документов, законы надо знать. На все времени не хватает. В декабре у нас бывало по три-четыре акции одновременно. Рынки, чтения, пикеты. Вот я организовала зал, и мы на пару с немцем — он меня подтолкнул — продумали программу, я решила, какая нужна помощь, кто-то народ привел. Знаем, у кого какая сильная сторона, и кому нужна помощь в чем. Всегда подстрахуют. Можно не следить, все очень ответственно относятся. С головой, дисциплинированные.

— Все-таки насколько активна собственно диаспора?

— Есть отдельные индивиды, которым все равно. Но намного больше людей, которые чем-то занимаются, просто их не видишь. Многие волонтеры не афишируют свою работу, кстати, это надо бы исправить, чтобы было больше поддержки. О тех, кто больше всего делает, меньше всего знают. Поэтому численность той или иной акции я бы не считала надежным показателем. А диаспора очень сильно сплотилась с самого начала. Я до Майдана не знала, что у нас здесь столько украинцев. Все сдружились, как одна семья. И, кстати, не только украинцы: с нами вместе выходят и русские, и грузины, чеченцы.

— Все-таки, какое было самое многочисленное мероприятие?

— До тысячи человек, когда делали живую цепь от Бранденбургских ворот до украинского посольства — на весь маршрут, кажется, не хватило, но все равно впечатляло.

УКРАИНА

— И последний вопрос. В чем надежда для всех нас?

— В том, что все это скоро закончится. Все равно это закончится. И для Украины, несмотря ни на что, закончится хорошо. У меня родственники в России, и мне иногда даже больше страшно за Россию. В Украине, несмотря на похоронки, общество другое. Понимаете, почему еще меня так затянуло: вдруг поменялось общество.

— Каким образом?

— Когда мы уезжали в 1990-х — поставили крест, как многие эмигранты. Украина для нас была не матерью, а мачехой, и своей я себя там никогда не чувствовала. В Германии я тоже чужая, но меня здесь приняли, мне дали шанс, которого у меня не было раньше. Но после Майдана, и особенно в апреле, когда я приехала в Украину впервые после эмиграции, у меня был просто культурный шок в хорошем смысле. Потому что я почувствовала себя в Киеве не «как дома», а просто дома. Сама не ожидала. Благодаря Майдану я обрела родину. Я почувствовала свои корни, почувствовала, что это моя родина — причем не только то, что я ее люблю, а что родина воспринимает меня как свою, что общество воспринимает меня как свою. Это очень важный фактор, благодаря которому страна выберется: люди сплотились, вышли потрясающие качества на поверхность. Это фантастика, и это дает очень много надежды.