Мечта Ежи Гедройца

Наверное, это редкий случай в мировой истории, когда человек, действующий в эмиграции, вдалеке от родного края, вызвал радикальные изменения в межнациональных отношениях: от вражды к сотрудничеству. Речь идет о личности и деятельности Ежи Гедройца — издателя и редактора польского журнала «Культура», выходившего в Париже. Потомок старинного, полонизированного за века княжеского литовского рода, он родился перед первой мировой войной в Минске, где его отец был врачом. По демократическим убеждениям Гедройц-старший отрекся от титула князя. Молодой Гедройц пошел тем же путем. Он стал настоящим демократом, но сохранил все черты аристократа: необычайную культуру поведения в отношениях с сотрудниками, учтивость, такт, но и в то же время необходимую дистанцию, не допускавшую простецких манер. В нашем пятидесятилетнем сотрудничестве, несмотря на все различия во взглядах на разные стратегические и тактические проблемы борьбы с коммунизмом и национализмом, никогда не доходило до острых споров и конфликтных ситуаций.

Мы познакомились на берлинском «Конгрессе свободы культуры» в 1950 году, когда группа западных и восточноевропейских интеллектуалов решила поднять борьбу против коммунистического наступления под предводительством Ильи Эренбурга и его западных компатриотов — на платформе антифашистской борьбы за мир. Вспомним: в международной политике шла «холодная война», положившая конец прежнему альянсу Соединенных Штатов и Великобритании с Советским Союзом на основе конференций в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Сталин собственноручно уничтожил те соглашения блокадой Берлина в 1948 году и фактическим разделом Германии и насильственными методами компартий в странах Центрально- Восточной Европы и на Балканах.

Наша — демократических антикоммунистов — ситуация была сложной, поскольку большинство западных интеллектуалов симпатизировало Москве. Но Берлинский конгресс культуры мобилизовал американских и западноевропейских интеллектуалов и их друзей, выходцев из Восточной Европы, на противодействие. К тем совсем новым структурам присоединились поляки из журнала «Культура» под руководством Ежи Гедройца. У него уже был большой опыт издателя и редактора. Оказавшись в 1918 году в Варшаве, он стал сторонником, поклонником Пилсудского и его концепции будущей федерации Польши с Украиной, Белоруссией и Литвой. В 1920 г. отправился на фронт против большевистского нашествия, шедшего под руководством Тухачевского и Буденного с лозунгами «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!». Польша войну выиграла, но Пилсудский свою концепцию проиграл.

Под давлением Франции на Збруче появился первый в истории «санитарный кордон», то есть началось полное отделение от Советской Украины. Ежи Гедройц пытался спасти ситуацию. После университета (а он слушал, среди прочих, и лекции украинского историка Мирона Кордубы) создал независимый двухнедельник «Бунт Молодых», вокруг которого сосредоточилась группа недовольных политикой властей деятелей и журналистов, отказывавшая украинцам в Галичине, на Волыни и в Холмщине в автономии и реализовывавшая курс на ассимиляцию. Второй задачей Гедройца и его сотрудников было распространение информации о событиях в Советской Украине. Впоследствии двухнедельник «Бунт молодых» стал еженедельником «Политика», а Гедройц привлек к сотрудничеству также украинских авторов: редактора львовского «Діла» Ивана Кедрина-Рудницкого (дядя историка Ивана Лысяка-Рудницкого), поэта Евгения Маланюка, молодого журналиста с Холмщины Геннадия Которовича (дяди современного киевского музыканта Богодара Которовича) — в качестве парламентского корреспондента, одного из лучших журналистов того времени. В 1940 году «Политика» должна была стать ежедневной, чтобы расширить влияние на польское общество.

Наступление Гитлера и Сталина в сентябре 1939 года поломало эти планы и вынудило Гедройца эмигрировать сначала в Румынию, затем на Ближний Восток и в Италию, а после войны осесть во Франции. Там, в местности Мезон Лафитт неподалеку от Парижа, в 1947 году начал выходить теперь уже легендарный журнал «Культура», задачей которого было вести идеологическую войну против коммунистического порабощения и искать пути к пониманию с восточными соседями Польши. А это последнее было нелегким делом.

Вторая мировая война, самая жестокая и бесчеловечная в истории, углубила польско-украинскую вражду, несмотря на то, что украинские солдаты в польской армии и так называемые «контрактовые» офицеры — бывшие петлюровцы — честно воевали в сентябре 1939 года. Но попытки украинцев под немецкой оккупацией получить хотя бы скромную автономию в общественной, культурной и церковной жизни в рамках системы Украинских Допомоговых Комитетов встретили со стороны поляков острое осуждение, поскольку они относились к таким попыткам как к предательству прежнего общего государства. Проявлением такого отношения было убийство в начале 1941 года на Холмщине в селе Большие Верещи учителя Михаила Остапяка, а потом уже кровавый поток братоубийственной борьбы покатился по всей Западной Украине и к концу войны достиг апогея в антипольской «этнической чистке» на Волыни. После этого казалось, что между поляками и украинцами уже никогда не будет мира.

Против такого пессимизма поднял инициативу редактор «Культуры» Ежи Гедройц, хотя для многих его современников попытка примирения представлялась безнадежной. На родных землях в условиях коммунистического тоталитаризма диалог был невозможен, а в двух диаспорах царил дух противостояния. Причиной были не так груз истории, как последствия регионального происхождения среди большинства беженцев. Польская эмиграция состояла в основном из людей, которые перед войной жили в Галичине и на Волыни, а в годы советской власти между 1939 и 1941 гг. были депортированы на Колыму и в Среднюю Азию. Они были освобождены после нападения Гитлера на Советский Союз на основе соглашения между Кремлем и польским правительством в изгнании генерала Владислава Сикорского и призваны в армию под командованием генерала Владислава Андерса, до недавнего времени узника Лубянки (впоследствии женившегося на депортированной украинке из Львова). Польская армия, организованная на территории СССР, получила разрешение от Сталина (учитывая мнение Англии и США) на выход в Иран, а затем на Ближний Восток, где она воевала против немцев в Северной Африке и потом в Италии. Демобилизованная в Великобритании, она осталась на острове и стала фундаментом для правительства Польши в изгнании. Начало «холодной войны» вызвало среди этих поляков надежды на настоящую «горячую», то есть третью мировую войну и на восстановление Польши в старых границах. Популярным среди них был тогда лозунг: «Одна бомба атомова — і ми вернемось до Львова».

Но и большинство украинской эмиграции состояло из выходцев с западноукраинских земель. Первая волна пошла на Запад уже в 1939 г., после «освобождения», вторая в 1944 м —вследствие наступления Красной армии. Для жителей центральных, а особенно восточных регионов Украины не было, учитывая расстояние, а возможно, и ментальность, таких возможностей для бегства. Беженцы из тех регионов были в меньшинстве, и их довольно иронично называли «схидняками». Именно то меньшинство, свободное от антипольских комплексов, оказалось впоследствии наиболее ценным и разумным элементом украинской диаспоры. Но западноукраинское большинство, как и его польский антипод, тоже мечтало о третьей мировой войне, надеясь на объединение «освобожденной» Украины с потерянными регионами Холмщины, Посянья и Лемковщины.

Мы, то есть Гедройц с его сторонниками (а их было немного) и украинские «реалитетники» — как автор этих строк, мой друг Иван Лысяк-Рудницкий, Борис Левицкий, Иван Кошеливец, Михаил Воскобойников и Иван Багряный, — придерживались позиции, что третья мировая война была бы угрозой для самого существования Польши и Украины. Нашим девизом была психологическая или идеологическая война с империей во имя эволюционного процесса от тоталитаризма к демократии без войны и кровопролития. Мы были убеждены, что эту борьбу выиграем. Это был не волюнтаризм или виртуальный романтизм. Мы исходили из хорошего знания тоталитарной системы, ее внутренних слабостей, неспособности к модернизации и реформированию. И хотя наши западные друзья коммунизма и были убеждены в прочности и способности к трансформации системы, а нас снисходительно называли «рыцарями холодной войны», мы свое дело делали непоколебимо. А оно стало легче, когда американцы отошли от доктрины «освобождения» и перешли к политическому и экономическому соревнованию.

В обоих диаспорах надежды на третью мировую войну развеялись. Наступила фрустрация, а некоторые круги крайних националистов начали искать спонсоров у Чанкайши на Тайване или у генералиссимуса Франко в Испании. Но польско-украинское противостояние в диаспоре сохранилось. А с востока приходили вести о глубоком кризисе «зрелого социализма» и моральной и материальной коррупции периода брежневщины. В Польше росло общее недовольство и возникали забастовки и мятежи. Нужно было искать смелые концепции, чтобы близкий, по нашему мнению, упадок империи нас не застал врасплох и не привел к новым вспышкам взаимной вражды. В этой ситуации Ежи Гедройц решил бросить радикальный лозунг объединения поляков с белорусами, литовцами и украинцами, провозглашение отказа от претензий на Вильнюс, Гродно и Львов, причем Львов в психологии поляков имел ключевое значение. Когда в политических кругах польской эмиграции разошлись слухи о приготовлении акта отречения, к Гедройцу начали приходить разные политические блоки демократического толка — так как с другими он не поддерживал отношений — и умолять, чтобы он этого не делал, потому что его убьют польские шовинисты, убьют, а читатели «Культуры» отвернутся от журнала, и он пропадет. А твердый литвин-поляк выслушивал молча те заклинания, улыбался, курил папиросы, а в конце спокойным тоном сказал: «Дорогие господа, думаю, что Вы ошибаетесь. Я Вам глубоко благодарен за предостережения, но Вы увидите, что они ошибочны».

Вскоре «Культура» провозгласила программу отказа от бывших восточных земель Польши ценой объединения и сотрудничества с белорусами, литовцами и украинцами. Польская диаспора была шокирована, но, кроме громких протестов, ничего не случилось. Ушло небольшое количество подписчиков «Культуры», но не слишком много. Восполнили их украинцы, заинтересовавшиеся журналом. Украинская эмиграция восприняла заявление с осторожным недоверием. Но количество наших друзей начало расти и увлекло умеренные националистические круги из групп «Пролог» и «Украинский Самостийник».

Но те изменения были в центре нашего внимания. Мы ждали отклика на «востоке», у нас дома, хотя проникновение через границы и полицейские барьеры не было легким. Помогало нам моральное разложение польских коммунистов. Хуже было с доступом в Украину, поскольку в Киеве не было западных дипломатических миссий, через которые можно было бы передавать материалы. Спасало нас радио: американские радиостанции в Мюнхене, польское «Радио Свободной Европы» под руководством бывшего подпольщика Яна Новака-Езеранского, который из оккупированной Варшавы предпринимал рейды в Лондон, и украинская радиостанция «Свобода» старого галицкого демократа Михаила Демковича-Добрянского. Они систематически передавали статьи и дискуссии из «Культуры» в эфир. Эффект в Польше был феноменальным, в Украине значительно слабее.

Решающим для будущего был успех в Польше. На фоне системного идеологического кризиса марксизма и всей фальши польско-советской дружбы идеи «Культуры» начали притягивать все больше сторонников, особенно среди молодежи. А когда в 1980 г. возникла массовая оппозиция «Солидарность», понимание с Украиной стало одной из главных задач на будущее. После падения коммунистического режима, новая демократическая власть переняла программу «Культуры». Осуществилась мечта Ежи Гедройца, именем которого будет назван инициированный мной Европейский коллегиум польских и украинских университетов в Люблине. Жаль, что украинские власти еще не осознали заслуг Гедройца и не назвали площадь или улицу в Киеве его именем.