Рисунок величиной с город

ИМЕНА

Vratislav

Vratislavia

Wratislavia

Wroclow

Brassel

Breslau

Бреславль

Wrocislaw

Wroclaw

Вроцлав

ГОЛОВА

В центре герба Вроцлава изображена отрубленная голова. Настоящая мужская голова, с закрытыми глазами, открытым ртом и разметавшимися длинными волосами. Герб размещен на всех трамваях и автобусах, во всех официальных учреждениях.

Разумеется, покровителем города считают Иоанна Крестителя, но для человека, который вырос вне католицизма с его культом телесных страданий, это выглядит несколько зловеще.

Начинаешь думать, кем или чем можно было бы заменить центральный элемент.

ГНОМ выходит на поле. Сотни миниатюрных бронзовых гномов можно найти в самых неожиданных местах, на улицах и в домах, нет двух похожих, все разных профессий и внешности, есть даже всадники, киномеханики, инвалиды, зеки и азартные игроки. А породил это племя Фридрих Майор – талантливый хулиган и озорник, создав в начале 1980-х, в глухое время военного положения, «Оранжевую альтернативу», участники которой, изображая гномов, устраивали издевательские антигосударственные перформансы. Например, приезжали в городской зоопарк с плакатами «Свободу медведю». Милиция не знала, что делать с демонстрантами, а когда наконец начинала задерживать, из-за угла прибегала толпа «гномских полицаев» – помогать полицаям коммунистическим арестовывать борцов за волю медведя. Так и смеялись над коммунистами, пока те не сгинули.

А в свободные времена началось нашествие уже гномов бронзовых. Красивый был бы герб. Но сам Майор к этому отношения уже не имеет.

КОШКА. Церковь святой Елизаветы в центре города построена еще в Средневековье, возвышалась на 130 метров – самая высокая в тогдашней Европе. В ХVІ веке ее практически уничтожил разрушительный ураган, но, по счастью, никто не погиб, кроме черной (какой же еще) кошки. Она выглядела бы очень уместно, потому что принесла себя в жертву – во Вроцлаве тогда об этом и говорили как о чуде. Но не любят почему-то Felis silvestris catus на гербах. Несолидно.

Вечером на св. Елизавете лежит кружевная тень от дерева, за которым прячется фонарь, а если присмотреться, то можно увидеть и тень кошки, крадущейся по ветвям.

ФОНАРЩИК. Возможно, единственный и последний на всю Польшу. Остался только на бывшем острове Тумском, среди церквей, шпилей, красных средневековых стен. Одет в черный костюм и черный цилиндр, широкий черный плащ. В руках у него черная волшебная жердь, которая шипит и выбрасывает из верхнего конца дьявольский голубой огонек. Фонарщик подходит к столбу, жердью открывает стеклянный многогранник наверху и касается сердца фонаря, после чего там зажигается желтоватый вечерний свет, а фонарщик идет дальше, и сливается с сумерками в своем цилиндре, похожем на тот, который так пугал Оскара Уайльда.

ОДИНОКИЙ КОРОЛЬ сидит на тротуарном троне на границе еврейского квартала. У него есть корона, жезл и круглый красный нос. Одинокий король молод, он играет в шахматы, а рядом с шахматной доской лежит мозг пурпурного цвета. Одинокий король говорит мне, что играет ради сознания манекенов, которым нужен мозг, ведь как их еще очеловечить, потому что так сказано у Бруно Шульца. Король пришел в это место, в это время, потому что Шульц это написал. Шульц написал и его тоже. Может быть, даже и меня.

«Долетало  ли  до  вас  по  ночам страшное  вытье  восковых этих  чучел, запертых  в  ярмарочных  балаганах,  горестный  хор  истуканов  из дерева  и фарфора, колотящих кулаками в стены темниц?

КАМНИ И ЗЕЛЕНЬ. Нужно долго ехать (вроцлавское «долго» – 15 минут; комфорт вроцлавских дистанций: скорая едет точно следом за авто, которое вдруг врезается в другую машину со страшным грохотом и столбом пыли, золотящимся в сентябрьском солнце) к остановке со скучным названием «Экономический университет». Компостер в трамвае имеет пририсованные глаза, от чего образуется рожица сумасшедшего андроида, и надпись: «не бойся, руку не откушу». Некоторые остановки объявляет нейтральный дикторский голос, а некоторые – пропевает легкомысленное сопрано.

От университета идти по обычному шоссе. Найти старое еврейское кладбище.

Тишина переплетается с плющом, образовывая инфернальный ковер между столетними каштанами. Надгробия большие и маленькие, патетические и едва заметные, много тех, которые совсем осыпались или разрушились, с надписями и без, в виде стволов деревьев, рыцарских шлемов, обелисков. Двух похожих нет. Необязательно читать надписи, думать, кто и когда здесь похоронен, потому что от этих камней и зелени и так останавливается дыхание, и ты сам превращаешься в привидение.

ВСЕ ДЛЯ ЛЮДЕЙ: Шпилькенштрассе. На площади Рынок есть Ратуша, исторический позорный столб, часы с выпуклыми золотыми лицами и много туристов. Вымощена площадь старинным булыжником. Недавно по распоряжению мэра ее контур выложили плиткой – ровной, как бумага с гербовой печатью, и в народе эту прямоугольную дорожку назвали Шпилькенштрассе. Теперь там можно, не рискуя, проехать в инвалидной коляске, пройтись на высоких каблуках, на шпильках, шпилярах, каблах и каблучищах.

МНОГОЭТАЖКИ, кстати о народе, здесь существуют, стоит немного отойти от исторического центра. Не такие обшарпанные, как та, в которой я живу в Украине, но узнаваемые. Город умеренно ими травмирован и называет эти дома «туалетами» из-за схожести с рулонами туалетной бумаги. А вот для Национального форума музыки – немыслимого постмодернистского сооружения, которое острой волной врезается в небо, и тем не менее своим стеклом и карминовыми камнями рифмуется с близлежащими зданиями ХVІІІ века – прозвища так и не придумали. Сущностный разрыв между красным средневековым кирпичом, советским бетоном и футуристическим миражом Форума – это и есть сегодняшний Вроцлав.

ГРИФОН. Стоим в углу Рынка. «Это единственный дом в голландском стиле», говорят мне, указывая на подобное старинному парику восьмиэтажное здание, украшенное симметричными белыми фигурами по бокам, – львами, орлами и грифонами.

И тут из окна возле грифона выглядывает обычный, простой, как пивной живот, дядька средних лет, лысоватый и в майке. Он не менее уникален, чем этот дом, а его появление в данное мгновение кажется настолько же невероятным, как если бы один из этих грифонов зашевелился, с грохотом развернул крылья и, засыпая онемевших туристов столетней пылью, полетел бы куда-то на Тумский, в гости к фонарщику.

1+1. Вблизи голландских грифонов перпендикулярно друг к другу стоят два узких средневековых домика. Один называют Ганзель, второй – Гретель. Стены Ганзеля укрывают разноцветные – от серебряного до лазурного – веснушки, нанесенные анархической кистью, а над входными дверями висит барельефный автопортрет самого художника в профиль. Из чела у него растет указательный палец с золотыми решетками на конце. Звать его Евгениуш Гет-Станкевич, он здесь работал, создал новый вид философии, то есть искусства, то есть идеологии, который можно было бы назвать, например, математизм (потому что все остальные «измы» приелись). Двумя кварталами далее от Ганзеля на другой стене есть творение математизма: патетическая мраморная табличка, защищенная нахальными позолоченными решетками, а на табличке высечено «1+1=2», и нет в мире политической силы, способной это опровергнуть.

ТЕАТР ГРОТОВСКОГО, расположенный в бывшем ресторане на Рынке, теперь стал международным арт-центром. Ты можешь пройти по той самой лестнице, по которой люди ходили на спектакли, и коснуться тех самых темно-кирпичных, таких обычных для Вроцлава стен, среди которых 20 лет подряд играли «Стойкого принца», «Apocalypsis cum figuris» и «Акрополь».

Гротовский – человек, вернувший зрителю актера. Сорвавший с актера все маски. Часто чуть ли не с кожей.

РЕКЛАМА. В мой последний вроцлавский вечер ко мне подходят на Рынке незнакомые барышни и интересуются планами на вечер: «Если пан не особенно занят, то, возможно, он зайдет в наш стрип-клуб? За вход можно не платить». Оказывается, вокруг площади целых девять заведений, где девушки раздеваются под музыку. Рассказываю им, что на Пляс Пигаль в Париже зазывалами работают 50-летние дамы с внешностью домохозяек, которые вцепляются в прохожих мертвой хваткой, а на Бурбон-стрит в Новом Орлеане – деловитые мистеры с повадками менеджеров среднего звена, но там никуда особо и не нужно заходить, потому что в дверях каждого салона и так стоят двухметровые условно одетые красавицы, которые изгибаются всеми мыслимыми способами, чревато потерей сознания. Желаю польским девушкам удачи, жму руки на прощание. Фигуру стриптизерши на герб, может быть, и не нужно, а вот таких сдержанных интеллигентных зазывал с золотыми часовыми масками на лицах – почему бы и нет?

ГОЛОВА

Пространство мысли наполняют все новые и новые образы и символы, угрожая сделать воображаемый герб величиной с сам Вроцлав. Пусть уже будет голова. В конце концов здесь так уютно, что к этой расслабленности нужен какой-то контрапункт.

***

Говорят, сразу после войны сюда приехал Пикассо. Всем желающим рисовал и дарил открытки. Ни один из рисунков не сохранился, потому что был выполнен симпатическими чернилами.

Мой  автобус из Вроцлава – утренний, за его окнами подпрыгивают цепочки фонарей, а внутри молчит много людей, красными буквами зажигаются поздравления с именинами и снятся цветные сны.

Исчезает рисунок, исчезают фонари за окном и фонарщик в черном, исчезает и Вроцлав – как и подобает исчезнуть всем городам, которые почти успел полюбить.

В тексте использована цитата из сборника рассказов Бруно Шульца «Коричные лавки» в переводе Эппеля Асара