«Писать – это акт веры»

Марси ШОР (Marci Shore, род. 1972) получила степень магистра в университете Торонто (1996), защитила докторат в Стенфорде (2001) и получила постдокторантскую стипендию в Колумбийском университете; преподавала историю и еврейские студии в Индианском университете. По состоянию на 2018 год преподает в Йельском университете.

В 2006-ом опубликовала книгу «Икра и пепел», посвященную польским писателям межвоенного периода, очарованным коммунистической идеологией (среди героев — Владислав Броневский, Бруно Ясенский, Александр Ват, Ванда Василевская). Эта работа отмечена многими наградами, включая престижную Fraenkel Prize, которая присуждается авторам выдающихся произведений по новейшей истории. Теперь работает над научным проектом, посвященным феноменологии в Центрально-Восточной Европе в XX веке. Последняя книга «The Ukrainian Night: An Intimate History of Revolution» («Украинская ночь. История революции вблизи»)  является концептуальным сборником эссе и свидетельств очевидцев о современной Украине и о событиях Революции Достоинства. Мужем Марси Шор является американский историк, исследователь  национализма, тоталитаризма и Холокоста, автор монографии «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным» Тимоти СНАЙДЕР.

Позавчера в Киеве пани Шор представила украиноязычное издание «Украинской ночи» (издательство «Дух і Літера», перевод Александра БУЦЕНКО) и ответила на вопросы читателей и журналистов.

МАЯКОВСКИЙ

— Для меня это издание — активный перевод, который больше похож на акт культурной медиации. Собственно, когда я презентую книгу в Америке — я это уже делала многократно, — как правило, рассказываю об опыте Майдана тем, кто там не был. Поэтому и чувствую себя сейчас несколько неловко, поскольку выглядит так, как будто я вам пересказываю ваш собственный опыт. Вместо этого я хотела бы рассказать о том, как создала эту необычную для меня книгу.

«Украинской ночи» в качестве эпиграфа предшествует цитата из стихотворения Маяковского. Моя предыдущая работа называется «Икра и пепел», и Маяковский тоже играет в ней большую роль. Он, как и многие из его современников, следовал за большевистской революцией. Вообще люди, которые изучают этот период, не могут не увлечься Маяковским. Так было и со мной 20 лет назад. Когда я работала в Москве с архивом Маяковского, архивариус спросил: «А почему все американские девушки влюблены в него?» Я ответила: «Как же в него можно не влюбиться?» И в «Украинской ночи» я даю описание фрагмента фильма группы «Вавилон 13», где мужчина из Донецка, который воюет за Украину, цитирует стихотворение Маяковского об Украине.

О ПРАВДЕ

— Важно отметить, что я не имела никакого намерения писать эту книгу. Когда я была молодой и только начинала учиться, имела большое разочарование в американской политике, утратила все иллюзии относительно нее. Я очень переживала, что родилась слишком поздно и не успела принять участие ни в событиях 1968 года, ни в антивоенном движении, ни в борьбе за гражданские права — все важное, что происходило в стране, прошло мимо меня. И я представляла себе, что когда буду учиться в университете, то там люди будут сидеть в кафе, пить много эспрессо и будут говорить о философии. Но, собственно, уже в 1970-х никто не проникался философией и проблемой самоактуализации в революции. Но наступил 1989-й. Вацлав Гавел стал первым посткоммунистическим президентом Чехословакии. В феврале 1990-го он приехал в Вашингтон, выступил со своей первой речью перед американским конгрессом, где сказал: «Сознание определяет бытие, а не наоборот». Сначала осознание, а затем бытие. Это  немногим было понятно в Конгрессе. Я же поняла, что Вацлав спорил с Марксом и той немецкой философией, которая считала, что сначала есть бытие, а потом наше сознание, отрицал эту механистическую объективацию. Собственно, идея того, что человек является личностью и что ответственность предшествует политике, для меня стала магической, стала новым высказыванием, которое увлекло меня. Ведь никто из американских политиков никогда не говорил так о сознании и бытии. И никто не говорил о правде. А очень важной частью речи Гавела была тема правды. Он сказал: «Жить в правде». И это меня тоже очень впечатлило.

Меня часто спрашивают, почему я так увлеклась темой Восточной Европы. Может, у вас семья отсюда, может, вы в 17 лет пережили здесь роман? А меня, собственно, соблазнил язык. Первым славянским языком, который я начала изучать, был чешский. И даже сейчас украинский я понимаю через чешский. А первым словом, которое я узнала на чешском, было «правда». Студенткой я ездила в Прагу и в Братиславу, общалась с философами и бывшими диссидентами, и меня поражало, как они используют это слово. Они говорили о правде, как о чем-то, к чему можно прикоснуться, что можно взять в руку, почувствовать вес, как будто она существует как предмет.

ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕТАФИЗИКИ

— Итак, Восточная Европа соблазнила меня языком, а также тем значением, которые здесь придают идеям, их ценностью. Меня называют историком идей. Идеи — это то, что меня интересовало, еще когда я была подростком (с улыбкой). Можно сказать, что с тех пор у меня не было большого прогресса, но и сейчас я проникаюсь, каким образом идеи влияют на нашу жизнь. Как сказал польский философ Станислав Бжозовский, «Все, что не биография, вообще ничто». Именно эта заинтересованность в идеях привела меня в Восточную Европу 25 лет назад. Когда произошел Майдан, я работала — и до сих пор работаю — над книгой «Феноменология в Восточной Европе» — о философской традиции феноменологии и экзистенциализма в этой части света.

Да, в определенном смысле я появилась слишком поздно. Я пропустила эпоху, когда идеи, интересные мне, переживали расцвет. Я была окружена наставниками, друзьями, которых очень беспокоило то, что  после развала коммунизма люди перестали интересоваться идеями. Усилилось потребительство, люди стали читать меньше книг, и разговоры о правде и о том, что есть правда, практически прекратились.

Польский философ Мартин Круэл незадолго до Майдана написал очень самокритичную книгу — о том, что «мы выиграли, но мы проиграли». В интервью «Газете выборчей» он сказал: «Польша нынче переживает очень существенный экономический, политический и, в конце концов, духовный кризис». — Журналист спросил у него: «А в чем духовный кризис?» — «Мы прекратили задавать сами себе вопросы». — «Какие вопросы?» — «Метафизические. Мы прекратили спрашивать у себя о том, откуда приходит зло». Для меня Майдан был самым значимым явлением, которое я видела в режиме реального времени с тех пор, как начала бывать в Восточной Европе. Я знаю многих людей здесь, имеющих исключительный опыт, прошедших через предельные переживания. Я поняла, что это не просто очередной протест, а возвращение метафизики. После всех этих лет ожидания — это произошло: возвращение метафизики. И для меня как для исследовательницы, которая на тот момент работала над темой феноменологии, — когда пришел Майдан, он напомнил мне о конкретном человеческом наполнении всех этих философских вопросов.

ЭКЗИСТЕНЦИОНАЛЬНАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ

— То, что меня увлекло на Майдане, менее всего имело отношение к изменениям в украинской политике. Я не являюсь экспертом в политике — не только украинской, а в любой. Что меня поразило — это то, как менялись люди. Я видела, как люди, которых я знала еще до того, менялись просто на глазах, даже если я смотрела на это с расстояния. Я видела украинских коллег, всегда очень сдержанных и даже замкнутых, вытолкнутых туда, где они даже не могли бы себя представить еще пару месяцев назад. Это была настоящая экзистенциональная трансформация. И это то, что, по-моему, не понимали за пределами Украины. Это затмевалось тем, что журналисты писали преимущественно о политической стороне событий. Я на то время была в Вене и читала прессу на английском, немецком, польском, русском. Там много писали о НАТО, ЕС, олигархах, но то, что все эти авторы очевидно не понимали — это экзистенциональные переживания. Переживания — это очень важное слово в феноменологии. Вся феноменологическая традиция имеет дело с переживаниями.

АКТ ВЕРЫ

— Я написала эту книгу не в качестве политического жеста. Не ради вмешательства в геополитику, не потому, что хотела дать советы миру относительно того, что он должен делать с Украиной. Я написала ее, потому что историки, как и другие писатели, имеют этот шанс — так, как его понимал Чехов — они могут перенести своих читателей во время и место, в которых те иначе не могли бы побывать. Писать — это акт веры в то, что человеческая эмпатия возможна. Что мы способны понять опыт других людей. Это понимание никогда не будет совершенным, вы никогда не сможете проникнуть внутрь чьей-то души. Но мы все еще можем культивировать в себе эту способность проектировать себя в опыт других и таким образом узнавать не только о них, но и о самих себе, о человеческой природе в целом.

МАЙДАН

— И последнее, что я хочу сказать. Я имею долг благодарности ко всем, кто помог издать эту книгу на украинском. Я никогда даже не надеялась, что она когда-то выйдет на украинском. Также благодарна тем, кто говорил со мной. Всем моим друзьям и коллегам и их друзьям и коллегам, кто раскрылся передо мной, делился очень личными вещами перед вуайеристическим взглядом историка. Эта книга — не мой опыт, это их опыт. Это щедрость, за которую хочется поблагодарить.

И я очень благодарна Майдану, пусть я и не принимала в нем участие. Он напомнил мне о причинах, которые привели меня в Восточную Европу в 17 лет. Раньше я думала, что являюсь слишком взрослой и циничной, чтобы влюбиться опять. Майдан напомнил мне об исключительном опыте того, что произошло именно с моими чувствами, с тем, как люди задают и отвечают на философские вопросы. Оказалось, что я способна пережить это опять. Я — мать двоих маленьких детей, которые только входят в мир. И они, бывает, впадают в отчаяние, но благодаря Майдану я имею доказательство того, что человеческие существа, пусть и очень редко, способны на что-то лучшее.