«Русский должен снова стать языком нацменьшинства»

Несколько недель назад вышел роман Андрея Куркова «Шенгенская история» — про миграцию внутри Европейского Союза. Мы расспросили автора не только о его новой книге, но и о таких актуальных вопросах, как украинская языковая политика и влияние представителей международной писательской организации Пен-клуб на мировую политику.

— В завязке вашего нового романа три литовских пары после вхождения Литвы в Евросоюз пересекают границу и попадают в разные европейские страны. Как появилось решение написать роман на литовском материале?

— Я много ездил в Литву, принимал участие в круглых столах, конференциях или просто путешествовал. Роман возник из интереса, как страна, которая откололась от Советского Союза практически вместе с нами, стала не постсоветским, а европейским государством. Как нация может вернуться к собственной государственности, как помогает этому менталитет или история. В какой-то момент я увидел, что очень хорошо понимаю Литву, понимаю, как чувствуют свою страну литовцы. Также было желание поблагодарить Литву, которая поддерживала нас во время Помаранчевой революции, да и до сих пор поддерживает. Из этого возникло мое желание написать «Шенгенскую историю». Для литовских читателей роман рассказывает о миграции молодежи без образования и профессии, а всем вне Литвы рассказывает об этой стране, ее истории и психологии.

«ЛИТОВЦЫ НЕ ВЕРЯТ, ЧТО РОМАН НАПИСАН НЕ ЛИТОВЦЕМ»

— Очевидно, ваш роман уже читали литовцы. Что они говорят?

— Те литовцы, которые читали, не верят, что роман написан нелитовцем. Например, посол Литвы в Украине Марюс Януконис, и не только он один, сказал, что у него сложилось впечатление, что он читал роман на литовском.

— Влияло ли мнение первых читателей на текст?

— Когда я писал роман, то постоянно консультировался с друзьями в Литве. Я задавал вопросы, отправлял отрывки — было много дискуссий, в результате которых вносил изменения в текст. Так, после продолжительной дискуссии я поменял кличку собаке. Я хотел, чтобы ее звали Шарунас, но мне посоветовали выбрать другую, более собачью. Теперь эту собаку зовут Барсас, это как наш Барс. Потому что если я называю собаку мужским именем, как Шарунас, это значит, что я отвожу ему более важную роль, создаю ожидание.

— Для написания романа вы вживались в страны, о которых пишете. Каковы ваши самые большие находки?

— Находок было много и много маленьких историй. Это касается больше Литвы и Франции, чем Англии. Для того чтобы лучше изучить Северную Францию, я ездил туда, потому что еще писал для одной книги три эссе о местных жителях. Находил интересных персонажей, знакомился с ними и хотел их взять в роман, но они не подошли. Однако есть одна интересная история. Я нашел до сих пор неразминированный лес во Франции на границе с Бельгией. Даже мои друзья в Париже не знали, что он существует. Это меня потрясло, и я вставил это в роман.

— Один из наиболее интересных персонажей «Шенгенской истории» — некий вечный странник Кукутис. Он чем-то напоминает Мелькиадеса из «Ста лет одиночества» и похож на украинского Марка Пекельного. Как он появился?

— В Литве Кукутис считается почти фольклорным героем. О нем писал стихи и баллады мой любимый литовский поэт Марцелиюс Мартинайтис. Я открыл его для себя, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. Под впечатлением написал музыку к нескольким десяткам его стихов — и до сих пор две-три песни пою с тем же аккомпанементом. Я всегда считал, что Мартинайтис умер. Но в 2004 году бывший посол Литвы мне сказал, что он жив и мы можем ему позвонить. С того времени я начал дружить с Мартинайтисом по телефону, но не выходило встретиться: он или был болен, или куда-то уезжал, когда я был в Литве. К нему в гости я попал только после его смерти — два года назад. Меня повезла в его дом его вдова Гражина-Мария. И для меня было очень волнительно, что Кукутис вдруг вернулся в мою жизнь.

«ПОСЛЕ МАЙДАНА БЫЛО ТРУДНО ВЕРНУТЬСЯ К ЛИТЕРАТУРЕ»

— Ваш роман достаточно объемный — более 700 страниц. Не напугает ли такой объем читателей?

— Есть здесь свои риски. Многие люди боятся таких толстых книг, и не только потому, что они дорогие, но и потому, что их не возьмешь в транспорт. Когда я начал его писать, то думал о читателе, а в процессе работы увлекся и забыл о нем. Просто наслаждался процессом и не чувствовал его объема. Начал до Майдана, потом был почти двухгодичный перерыв. А продолжал я его в 2015 году, хотя тогда было трудно вернуться к литературе. Снова засел и несколько месяцев просто сидел перед монитором и едва мог написать несколько предложений, пока не сломался шлагбаум, который меня удерживал от письма. И пошло так, что я написал 1000 страниц. А затем испугался и увидел, что этот объем никто не будет читать, и сократил до нынешнего. Зарубежным издателям страшно издавать такую толстую книгу. Австрийский издатель дал роман на две внутренние рецензии, и в рецензиях ни слова о сокращении не было. Рецензенты были в восторге, поэтому он сказал, что будут издавать, как есть.

ФОТО С «ФЕЙСБУК»-СТРАНИЦЫ АНДРЕЯ КУРКОВА

— Пан Андрей, как вам удается работать над текстом, если вы все время в путешествиях?

— Я  сейчас пишу книгу нон-фикшн. Работается легко, потому что я пишу по готовым материалам, архивам, статьям. Но романы мне писать легче в путешествиях, чем дома. Потому что я тогда один на один со своим романом, а перемена пейзажа за окном не влияет на меня. В Киеве у меня возникает желание что-то еще делать, помимо письма.

— Какую вы сейчас пишете книгу, если не секрет?

— Это история международного благотворительного движения «Эмаус», которое было основано французским священником Пьером в 1949 году. Они помогают бездомным вернуться к нормальной жизни. Сегодня организация работает в 140 странах, включая Украину. Это очень интересная история эволюции отношения к помощи людям, которые очень бедны, безработные и потеряли себя. Здесь есть много человеческих историй и одна из главных для меня — это история художницы Леси Саноцкой, которая тоже пришла к этой идее и создала коммуну «Эмаус» для бездомных в Винниках возле Львова. Я в наблюдательном совете этой коммуны и время от времени туда заезжаю.

— Сейчас активно обсуждают законопроекты, касающиеся языковой политики в Украине. Вероятно, что вы, как человек, который достаточно часто представляет украинскую культуру за рубежом, имеете свое мнение относительно языковой политики. Какой она должна быть?

— До начала дискуссии ввели термин «язык оккупанта», который употребляют активисты и фейсбук. У меня это отбивает желание принимать участие в этих дискуссиях как у представителя языка оккупанта. Раньше у нас не было языковой политики, и я понимаю, что эти законы —  попытка положить ей начало. Посмотрим, как это будет работать, когда появится документ. Мое мнение таково, что все госслужащие должны пользоваться украинским языком и все, кто уважает свое государство, должны его выучить, если он для них неродной. Русский язык — это язык национального меньшинства. Но речь ведь идет о русскоязычном населении, а не об этнических россиянах, поэтому появляется этот момент неприятия русского языком нацменьшинства. Если смогут вернуть русский язык в ситуацию языка национального меньшинства, это будет комфортнее для этнических русских и тех, кто пользуется этим языком.

— Термин «язык оккупанта» все-таки относится к языку вражды, то есть только обостряет ситуацию. Возможно, его не стоит употреблять?

— Я его не употребляю, это мне постоянно через фейсбук в частных сообщениях напоминают, что я русскоязычный, и это у меня откладывается в голове.

— Вы не русскоязычный, а многоязычный, насколько я знаю. Вот сейчас говорите со мной на украинском.

— Тут вопрос не в том, как я говорю, а что я книги пишу на русском языке.

«ПЕН-КЛУБ ИМЕЕТ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ВЛИЯНИЕ, А НЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ»

— Да, понимаю. Этой осенью ожидается конгресс международного Пен-клуба в Украине. Расскажите как вице-президент украинской организации о скандале с Российским Пен-клубом. Почему его не приглашают в Украину?

— Я это воспринимаю не как скандал, а как рабочий момент. Российский Пен-клуб прекратил быть той организацией, которой должен быть. Он прекратил защищать права писателей, свободу слова. Он принимает деньги от Администрации Президента России и издает соответствующие книги о войне, включая тексты о войне на Донбассе. То есть он стал «сталинским» союзом писателей. Последние выборы руководства, которые состоялись менее месяца назад, проводились с нарушением хартии и устава Пен-клуба, то есть фактически российская организация утратила легитимность. Теперь мировой Пен-клуб, штаб-квартира которого в Лондоне, решает, исключать их или делать что-то другое. А мы не можем приглашать нелегитимный Пен-клуб принять участие в конгрессе.

— Что дает писателю членство в Пен-клубе?

— Это мировая организация, которая имеет большое политическое влияние, а не литературное. Это влияние на вопросы свободы слова. Например, комитет «Писатели в тюрьме» занимается вопросом освобождения писателей и журналистов из тюрем разных стран. И то, что недавно освободили турецкую писательницу курдского происхождения Эсли Эрдоган, удалось благодаря давлению европейского Пен-клуба на турецкое правительство. Почему занимаются этим писатели? Потому что это традиция, которая тянется с 20-х годов ХХ века. Пен-клуб не дает никаких привилегий, но дает возможность активным писателям находить поле деятельности для своей активности. Также есть комитет, который работает с темой переводов, лингвистических прав и малых языков, есть комитет, который работает со свободой слова. Эта организация афилирована с ЮНЕСКО и Организацией Объединенных Наций. Поэтому члены Пен-клуба имеют прямой выход на лидеров стран. Например, как член английского Пен-клуба я встречался с президентом Туджманом в Хорватии во время войны (война Хорватии за независимость 1991—1995 гг. — Л.Я.). Нас на встрече было пятеро писателей из разных стран и континентов. Я не думаю, что этот разговор повлиял на Туджмана, но он повлиял на хорватское общество, потому что встречу освещали хорватские СМИ. Недавно я встречался вместе с еще тремя другими руководителями мирового ПЕНа с президентом Словении — поднимались вопросы свободы слова и значения литературы, культуры во внутренней политике государства.

— У Словении есть проблемы со свободой слова?

— У Словении нет, но есть рядом у Македонии, и это может повлиять на Словению. В Македонии ситуация достаточно опасная, длится уже несколько лет, и там время от времени возникают проблемы у писателей и журналистов.