«Відліт насіниною кульбаби»

Я впервые в гостях у живого классика. Василь Голобородько встречает улыбкой, фирменными усами, к которым привык c молодых лет; в руке — сигарета, а на рабочем столе в прохладной, но уютной комнате — ноутбук с открытой страницей «Фейсбука». Но здесь, в Ирпенском доме творчества писателей, он и сам гость — правда, визит затянулся уже почти на четыре года. «Я был уверен, что еду сюда из родного Луганска только на две недели; посмотрите: здесь все не очень хорошо оборудовано, временно», — отмечает поэт. На то, что в таких условиях лауреату Шевченковской премии жить не пристало, общественность впервые обратила внимание еще в 2014 году, когда было инициировано написание обращения к Киевскому мэру об обеспечении поэта жильем. И по этому же вопросу осенью 2017 года активистка Михайлина Скорик пригласила во временное жилье Василя Ивановича представителей СМИ. Поэтому первое, чем интересуюсь у поэта, имели ли все эти мероприятия какой-то эффект?

«ПОЭТ-ПЕРЕСЕЛЕНЕЦ — ЧТО ЭТО ЗА СТАТУС ТАКОЙ?»

— Вспоминаю, в 2014-м телеканалы приезжали один за другим. Но от всех тех сюжетов ничего не изменилось — я тогда уже и начал отказывать всем СМИ, и для интервью на радио в Киев не поехал. Киевская организация Союза писателей написала обращение к киевскому мэру о возможности обеспечения меня нормальным жильем, обращение приняли, однако оставили без ответа. Но на обращение главы Союза писателей ответ пришел: на двух страницах — обоснование, законы, постановление Кабинета Министров — все сводилось к тому, что нет законных оснований, чтобы дать мне квартиру. «Поэт-переселенец» — что это, мол, за статус? Но я лауреат Государственной премии, и в Луганске мне же все-таки дали квартиру. Хотя там тоже было сложно: распоряжение долго пролежало в Луганской госадминистрации, я вынужден был долго стоять на очереди (был там каким-то тысячным). А здесь как я стану на очередь, если я не прописан в Киеве? Но в 2004 году тогдашний мэр Киева Омельченко предоставил две квартиры писателям. Было ли это на законных основаниях? Но Омельченко нашел какую-то возможность. Потом на Княжем Затоне еще трем писателям выделили по однокомнатной квартире гостиничного типа. Да и я, собственно говоря, ни на что особо не надеялся. Я жду, когда смогу вернуться в Луганск. Сын снимает квартиру в Киеве на Троещине, он и его жена нашли себе работу. А я ни на что не способен без его помощи — то в больницу отвезти, то обеспечить меня едой на неделю...

Здесь я живу бесплатно, Союз писателей платит коммунальные услуги. Но вот недавно меня уже спрашивали представители Дома творчества писателей, почему бы мне уже не вернуться в Луганск? Ясное дело, я им не выгоден.

«Я ВСЕГДА ГОВОРИЛ СМЕЛО»

— Вашу первую книгу, изданную за рубежом, вы впервые взяли в руки именно здесь, в Ирпене. Могли ли вы представить тогда, что через столько лет вернетесь сюда?

— Я тогда вернулся из армии, это был где-то 1970-й год, приехал к Светличному. А он говорит: «Я вот сейчас как раз еду к Кочуру». И мы поехали вместе. А Григорий Кочур был большим книголюбом, у него дома была литература на всех мировых языках. И ему так жалко было отдавать ту мою книгу. Она теперь осталась где-то в Луганске. Потом мне эта книга попадала в руки уже в другой обложке. Я вынужден был долго скрывать ее, так как была «за границей издана», а это тогда преследовалось. Тогда КГБ мою «деятельность», очевидно, преувеличивало (из университета  отчислили, а в «стройбат» на перевоспитание загнали). А сейчас один мой знакомый в интервью на радио как-то сказал: «Но он же ничего такого существенного и не сделал». КГБ тогда все преувеличивало, а теперь даже мои друзья приуменьшают. Но что-то все-таки я делал: распространял рукопись Дзюбы, которая считалась антисоветской. В приказе ректора об отчислении из Донецкого университета сказано: «Отчислить за действия, несовместимые со званием советского студента». А это подходило под уголовную статью, по которой сажали. Ну еще «за неуспеваемость и пропуск лекций». Что касается неуспеваемости — это точно было нечестно, ведь приказ вышел посредине сессии! Были разговоры и с представителями ректората, и я думал, что могут посадить за совершенное. Но я тогда всегда говорил смело.

«ОТ САМОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ ОСТАЛАСЬ ТОЛЬКО ОБЛОЖКА»

— Когда вышла ваша первая книга на Родине?

— Только в 1988 году, во время перестройки. Но от самой первой, которая планировалась, однако не вышла, осталась только обложка. Художник уже нарисовал ее, однако выпуск книги перенесли на следующий год (она должна была выйти еще в 1966) — и обложку отдали для нового сборника Калинца. А что касается второй книги — была и обложка, и, говорят, сама книга, но весь тираж отдали на макулатуру, и ни одного экземпляра никто так и не достал. Вообще, самый первый сборник вышел в Балтиморе, в Америке, в 1970 году. Вера Вовк делала перевод моих стихов, которые вышли в Бразилии на португальском. Мои книги издавали в Польше и Канаде в 1990-х. Также на польском в 1990 году вышел сборник «Повернення відсутніх», здесь авторы — Лина Костенко, я, Игорь Калинец и Василь Стус: хорошая компания, правда?

«КАКАЯ НЕВЕРОЯТНАЯ ПОЭЗИЯ — ИЗ НИЧЕГО СДЕЛАТЬ ТАКИЕ КРАСИВЫЕ ТЕКСТЫ!»

— В последнее время вы увлеклись поиском и классификацией украинских сказок. Планируете потом издать научный труд?

— О сказках я могу рассказывать много. Я нашел их тексты, описал их, завел себе показатель сказок. Еще много разыскиваю сказок со всех этнических территорий Украины: сейчас, например, читаю на бачванском диалекте, иногда и по-польски. Сейчас найденные сказки я разделяю по своему принципу на полные и неполные (сокращенные). И еще все сказки у меня разделены на три части по основному конфликту (борьба между главным героем и его оппонентом): это состязание в силе — или добре, знании, хитрости; или сила-правда;  или своя (физическая) сила (как у Змиеборца). Во всех настоящих сказках говорится о наступлении взрослости девушки (немного другие мотивы — только в бытовых). В сказках реалии превращения подростка во взрослую метафоризируются по большей части антропоморфными метафорами. Потому что когда-то в нашей культуре этому придавали большое значение. К тому же писаных законов тогда не было, и в культуре все это регулировалось обычными нормами... Как-то читаю я описание гуцульской свадьбы: там староста зачитывает эпизоды из Библии. А я понимаю, что похожий мотив видел в сказке. Книга Товита VI в. до н.э. состоит из отрывков четырех наших сказочных сюжетов — «Молодильные яблоки», «Мертвец-помощник», «Девушка, встающая из гроба» и «Животные-помощники». План выражения меняется, поэтому возникает много сюжетов, много вариаций одного сюжета, но план содержания один — наступление взрослости девушки. Какая невероятная поэзия — из ничего сделать такие красивые тексты!.. Это однозначно будет глобальный научный труд.

— Ваши произведения неоднократно переводили на европейские языки. Сейчас и в Украине растет интерес к переводной литературе, но поэзии до сих пор переводят мало. Почему?

— Поэзию, конечно, сложно переводить, особенно написанную классическими размерами, силабо-тоникой. Французы переводили Герасимьюка, который писал силабо-тоникой, верлибрами. Потому что все эти тонкости невозможно правильно воспроизвести другим языком. А если стихотворение написано силабо-тоникой, надо перевести не только сам смысл предложений, а важно и языковое оформление,  всяческие звуковые и ритмические игры. Я когда-то на «Фейсбуке» выкладывал и свои переводы четырех стихов Пастернака, но не раннего, потому что раннего невозможно перевести из-за специфики языка — звуковых аллитераций, ритмики. А меня и в самом деле много переводили. В Мюнхене Международная детская библиотека внесла мою книгу детских стихов в англоязычный каталог «Белые вороны» — один из ключевых в мире детской и юношеской литературы. Кстати, это первая украинская книга стихов, вошедшая в этот каталог. В Югославии в 1983 году вышла книга «Антология мировой поэзии», в аннотации к ней написано, что в ней «собраны произведения от Рабиндраната Тагора до Василя Голобородько». Мне важно то, что я из украинских авторов там один.

«Я СМОТРЕЛ, ЧТО СРЕДИ ЭТИХ ТЕРРИКОНОВ И ШАХТ ОСТАЛОСЬ УКРАИНСКОЕ»

— Вы родом из Донбасса и в вашем творчестве есть упоминания о молодых годах на родине. Но вы не относите себя к «певцам Донбасса», почему?

— Понятия часто путают: нельзя Донбассом считать всю Луганскую и Донецкую область. Выше Донца уже нет шахт, так что и Донбассом (Донецким угольным бассейном) это назвать нельзя. Я не видел терриконов, не видел эту руину, которую вносит в природную среду наличие шахт, поэтому не воспевал ни терриконов, ни шахт. Я смотрел, что среди этих терриконов, шахт, железной дороги сохранилось украинское — мне это было важно. Это выразилось хотя бы в том, что я не перешел на русский, а писал исключительно на украинском. У меня четыре года подземного стажа, у меня есть несколько стихов о Донбассе, о шахтах, но там нет воспевания каторжного, страшного труда шахтеров.

Киевская организация Союза писателей ежегодно проводит конкурс молодых писателей, и я есть в составе жюри. Я говорю, что их нужно обязательно поддерживать. Потому что если бы и меня в самом начале не хвалили, я бы перестал писать. Когда-то за один только лист в семьсот строк платили большие деньги — столько, сколько я зарабатывал на шахте за год. Но это если издали. А на то время большую роль играли «взгляды», то есть знакомства. Я был тогда знаком с Дзюбой, Светличным, позже — со Стусом. Их критиковали, не воспринимали чисто советскими, хотя тогда в их творчестве ничего особо антисоветского еще не было.

— Чувствовалось ли тогда, что эти восточные области — украинские?

— До 1964 года, моего поступления в Киевский университет, там школа в селе была украиноязычной. А в том году, когда я поступил, ее перевели, так сказать, «по просьбе родителей» на русский язык преподавания. Сыграло роль и то, что военных перемещали по Союзу. Ну вот служил он где-то в Сибири или в Белгородский области, потом его переводят в Украину, а здесь школа украинская — проблема. В одном селе была украиноязычная десятилетка, и церковь была (а  в нашем селе закрыли и сделали из нее клуб) — чтоб показать отсталость.

Когда началась перестройка, украинский язык можно было услышать во многих местах. Накануне независимости в 1991 году власть была в панике, впрочем, когда на выборах победил не Чорновил, а Кравчук, она «воспрянула»: увидела, что все остается, так что вернулись к предыдущему состоянию (хотя перед этим люди только начали привыкать к украиноязычной среде). А Киев тогда начал обращать меньше внимания на эти области, и когда решалось, кто будет президентом — Кучма или Симоненко (а компартия Симоненко в Донецке была сильной, много голосов; губернатором был Янукович), договорились, чтобы Янукович «организовал» надлежащее количество голосов за Кучму, и он ему позволит делать что угодно — следовательно, ни о какой украинизации или дерусификации уже речь не шла...

«ЧЕМ ДОЛЬШЕ ВСЕ ЗАТЯГИВАЕТСЯ, ТЕМ БОЛЬШЕ СТРАДАЮТ»

— Как вы думаете, Донбасс все-таки вернется в Украину?

— Сложно будет возвращать. Потому что чем дольше все это затягивается, тем больше люди страдают. Ведь и с нашей, и с их стороны погибают. Если бы это все было так быстро... Если бы разогнали ту СБУ в Луганске, где раздавали автоматы, то все бы закончилось. А тогда были такие сюжеты по телевидению: луганчане обращаются к спикеру луганской милиции, мол, уничтожить бы их, пока немного. А она на это: «Как это, да это же люди!» Ну вот пожалела тех людей, а теперь — сколько разрушений, сколько людей погибло?

Я в 2002 году давал интервью для городской газеты «Жизнь Луганска», в котором сказал, что в России когда-то стабилизируется ситуация, и она будет возвращать все бывшие союзные республики под свое влияние. Так оно и вышло. И для них главное теперь — Украина. Потому что Беларусь они уже сделали союзной. А страны Средней Азии «посыплются» сами собой.

«ВОЙНА — ЭТО ЧТО-ТО АБСУРДНОЕ.  ЧТО МОЖНО О НЕЙ ПИСАТЬ?»

— Заметны ли в тех стихах, которые вы пишете сегодня, какие-то аллюзии на современную войну? О Второй мировой и ее последствиях читаем в вашей поэзии «Золоті глечики груш». А какие слова подобрать, чтобы описать настоящее?

— Вообще, я стихов сейчас пишу мало. Понимаете, Вторая мировая даже для моего поколения уже больше мифологизирована, а здесь все живет. Я считаю эту войну не совсем традиционной войной: бандиты захватили автоматы, Россия их поддержала, вдохновила на это, и до сих пор помогает. Сама война — это что-то абсурдное, что можно о ней писать? Вот недавно в Америке издали антологию на английском языке  «Слова про війну». Там есть мои стихи о побеге, об  уходе из родного дома — то есть такие экзистенциальные мотивы, которые можно применить для любого времени, не обязательно привязывать к факту войны. Меня составительница спрашивает: когда было написано стихотворение? Там указана дата — еще до начала этого конфликта, а мотив — «відліт насіниною кульбаби», то есть вот меня ветром уносит из родного дома. Эта бездомность может быть для любого человека актуальной, а мне вот по-настоящему это сейчас реализовалось... Воевать нужно, и мы воюем, пытаемся остановить войну. А если не останавливать — там же какие аппетиты: сначала всю область захватят, и не известно, что дальше — Крым, Одесса, Харьков — пол-Украины отхватят. В ту войну было как-то понятнее: жили, работали — и вдруг враг, оккупант захватывает нашу землю. А здесь наши, украинцы, автоматы захватили и пораздавали, воюют теперь...

* * *

Наша долгая, насыщенная воспоминаниями и озвучиванием планов на будущее беседа с классиком подходит к концу. В завершение Василий Голобородько опять рассуждает вслух о своих литературных достижениях, и в этих словах мне слышится, что поэт и его искусство чувствуют себя недооцененными, забытыми. «Вообще же, Киевская школа неомодернистов началась с меня. Тогда киевские поэты ориентировались на меня, а теперь говорят: положили начало те, кто был старше меня по возрасту. Я уже печатался, а у них еще и стихов тогда не было. Так к чему здесь метрика?» Он решительно осуждает так называемый шовинизм поколений, мол, «если ты не принадлежишь к моему поколению, я точно тебя не буду читать», и заверяет, что в литературной среде обязательно должна быть здоровая конкуренция...

Потом поэт опять говорит о том, что надеется вернуться в родной Луганск. В коридоре холодом тянет от входных дверей. Он улыбается, благодарит за визит и затягивается сигаретой.