Жак Де Декер: Мои предки были фламандцами, мои потомки будут валлонцами!

Разговор этот начинался с театра, но быстро перешел на политику. Собственно, не говорить об этом сегодня в Бельгии невозможно. Тамошние интеллектуалы убеждены — страна переживает исторический момент. Раскол между Фландрией и Валлонией углубился настолько, что мало кто верит в дальнейшее существование государства Бельгия...

Жак Де Декер нашел себя в театре, литературе, журналистике, политике. С малых лет увлекался театром. Закончив филологический факультет, взялся переводить крупнейших драматургов, затем стал писать и собственные пьесы. Они ставились во всех театрах Бельгии, переведены на многие языки и уже давно вышли за географические границы Европы.

В какой-то момент Де Декер стал писать и прозу — в основном на острополитические темы. Он известен как мастер новеллистического жанра и главный редактор литературной газеты Marginales. Как литературный обозреватель Жак Де Декер написал тысячи статей в ведущих изданиях Бельгии.

Политика не могла обойти его, ведь брат Жака Де Декера Арман — глава бельгийского Сената; семья Де Декеров вращается в кругу наиболее влиятельных политиков Евросоюза. Сам Жак Де Декер занимает должность пожизненного секретаря Бельгийской Королевской академии французского языка и литературы. Он искренне интересуется Украиной и убежден, что вступление нашего государства в ЕС — насущная необходимость самого ЕС.

«ЛИБО ПИШЕШЬ, ЛИБО СДЫХАЕШЬ!»

— Господин Де Декер, каковы, собственно, основные функции пожизненного секретаря Бельгийской Королевской академии французского языка и литературы? Расскажите немного об этом учреждении.

— Разные. Работаю полный рабочий день. Академия состоит из сорока членов, среди которых десять иностранных граждан. Этим мы, кстати, отличаемся от Французской академии. Ведь чтобы быть ее членом, надо быть гражданином Франции или получить гражданство. Так что еще в 1920-м, когда была создана наша академия, кто-то очень хорошо понимал значение слова «Франкофония». Еще один интересный факт: с самого основания Бельгийская академия была открыта для женщин. Это может показаться естественным, но стоит знать, что в основанной в 1636 году Французской академии первой женщиной-академиком стала в 1980 г. Маргерит Юрсенар! Как вам известно, мать Юрсенар была бельгийкой, а жила писательница в Соединенных Штатах, где приняла гражданство, так что, чтобы сделать ее академиком, Юрсенар быстро дали гражданство Франции. Кажется, мелочи, но мелочи значительные. Есть чем гордиться.

— Можно ли сказать, что ваша карьера — литератора и чиновника — началась с театра? Еще студентом вы сыграли роль в любительском спектакле «Лысая певица» — это и был дебют?

— Абсолютно верно — у меня действительно все началось с театра. Уже в восемь-девять лет я ставил кукольные спектакли. Эта страсть всегда жила внутри меня. Именно театр на многое меня направил. Закончив учебу на отделении германских языков, я хотел совершенствовать знания, а значит — переводить. Но что именно? Я обожал театр, так что ответ пришел сам собой — буду переводить англо- и немецкоязычную драматургию. Тогда я еще и не думал быть писателем, да и драматический текст не считал художественным. Драматический текст предназначен для актеров, только актеры оживляют его, придают ему настоящее величие. Текст на бумаге — словно те бумажные цветы, о которых писал Пруст: чтобы они распустились, пустите их по воде. Даже переводя Шекспира и Гете, я был убежден во вторичности драматического текста.

Для меня театр — базовая школа жизни. Я, конечно, берусь за многое, но, по сравнению с театром, все это второстепенное, вспомогательное. Не могу сказать, сколько я написал за свою жизнь тысяч критических статей, но они не имеют для меня такого значения, как десяток пьес.

— Думаю, живопись имела на вас не меньшее влияние, чем театр, ведь ваш отец, Люк Де Декер, был выдающимся фламандским художником...

— Это так. Как-то один издатель поручил отцу сделать серию портретов фламандских писателей. Мне тогда было 10—13 лет. С тех пор я постоянно видел, как к нам приходили и позировали величайшие авторы Фландрии. На меня это оказало огромное влияние — писатель сразу стал для меня таким же человеком, как и все, банальной личностью, которая работает, то есть пишет. Литература лишилась мифичности; с тех пор я уже никогда не усматривал в ней какую-то нирвану.

— Сначала переводчик, потом драматург, впоследствии романист. Как происходил этот переход?

— Думаю, дело здесь не в подражании переведенному автору. Здесь происходит то же самое, что и у обычного литератора — в какой-то момент он начинает писать, так как не может иначе. Либо пишешь, либо сдыхаешь!

«ФЛАНДРИЯ РИСКУЕТ ПРЕВРАТИТЬСЯ В АУТИСТА»

— По происхождению вы фламандец, но пишете по-французски. Кем чувствуете себя?

— Даже если кому-то кажется, что этой страны скоро не будет, я остаюсь типичным бельгийцем. То есть метисом, полукровкой. Я — франкоязычный фламандец; я не валлонец, но, здороваясь, говорю — и это, между прочим, ужасно раздражает националистов! — что я бельгийский гражданин, чьи предки были фламандцами и чьи потомки будут валлонцами. Вообще крупнейшие писатели Бельгии — фламандцы. Скажем, Уго Клос. Даже если я ставлю таких франкоязычных авторов, как Пьер Мертенс и Доминик Ролен, очень высоко, все-таки именно Клос — который выдвигался на Нобелевскую премию и не получил ее по чисто политическим причинам — остается крупнейшей фигурой бельгийской литературы. Но он не мог назвать себя только фламандцем. Так же и я — не только фламандец.

— Сейчас Бельгия переживает обострение сепаратизма. Если так будет продолжаться и дальше, останется ли ваша страна открытой для других культур? Ведь, по моему убеждению, Бельгия — одна из самых открытых в культурном плане европейских стран.

— Академии уже разделены: есть Академия нидерландского языка в Генте, есть Академия французского языка в Брюсселе... Бельгия уже сама по себе — возможность диалога двух культур. Но этот диалог не происходит. Если и происходит, то недостаточно. Фламандцы довольно долго использовали французский язык — сегодня они пользуются им все меньше; франкоязычные бельгийцы никогда не разговаривали на фламандском по-настоящему — и точно не будут разговаривать на этом языке больше.

Можно ли говорить, что одно из наших сообществ более открыто для иностранных культур, чем другое? На мой взгляд, бельгийцы по самому определению более податливы к чужим культурам, чем, например, французы. Таково уж свойство маленьких стран — они менее герметичны в отношении внешних влияний. Но, боюсь, если фламандцы и дальше будут настойчиво стремиться к более глубокому разделению, Фландрия превратится в аутиста.

— Представим на минуту, что Бельгия и в самом деле разделится — на Фландрию и Валлонию. На что будет похоже это новое государство — Валлония?

— Сначала давайте задумаемся, возможно ли вообще такое. Для разделения есть серьезная преграда — вопрос Брюсселя. Фламандцы безапелляционно заявляют, что Брюссель — их столица, они утверждают, что Брюссель — это анклав, что нет прямой связи между Брюсселем и Валлонскою областью. Это предположение обычно иллюстрируют картами. Но это неправда! Правда в том, что южные коммуны Брюсселя, благодаря которым можно было бы легко наладить связь с Валлонией, преимущественно франкоязычные. С точки зрения социологии, разрыва между югом Брюсселя и севером Валлонии не существует. Есть лишь 3-километровое расстояние между самой южной коммуной Брюсселя — Укле, и ближайшей валлонской коммуной — Ватерлоо. Но фламандцы хитроумно — и вроде бы вполне законно! — оставляют эти 3 км за собой. Несмотря на это Брюссель на 90% — франкоязычный город. А значит, Валлония имеет полное право соединиться с Брюсселем, что и делается. Реальная политическая структура — Французское сообщество — имеет и другое название: «Сообщество Валлонии и Брюсселя». Даже в окружении Фландрии Брюссель может похвастаться едва 10% фламандцев. Так вот, если однажды фламандцы решат, что связи между Брюсселем и Валлонией нет, мы станем свидетелями casus belli — столкновения, своего рода «битвы за Брюссель». Но, на мой взгляд, технически такая «битва» невозможна, ведь Бельгия — член Евросоюза. Если бельгийцы таки решат изменить политическую структуру своей страны, им придется убеждать в этом соседей. И они натолкнутся на сопротивление такому изменению наиболее уважаемых стран-членов Евросоюза. Наиболее влиятельные европейские государства решительно отвергнут это предложение, ведь это прямая угроза их собственной неделимости. Понятно, что, одобрив раскол Бельгии, немцы уже не смогут отвечать отказом в независимости Баварии, испанцы — Каталонии, англичанине — Шотландии и Уэльсу, французы — Корсике и Бретани.

Все это — умозрительные соображения, которые никогда не будут внедрены в реальность, но будут еще долго держать страну в напряжении, так как на статус-кво не согласится никто, особенно фламандцы.

«УДОБНОЕ МЕСТО В ЖИЗНИ — ГЛАВНАЯ ЦЕННОСТЬ БЕЛЬГИЙЦА»

— Без сомнения, главный — и, наверное, единственный — идеологический продукт Бельгии — это «Тентен», комикс и его главный герой. В чем, на ваш взгляд, успех и секрет этого знаменитого персонажа художника Эрже?

— В художественном и эстетическом планах сага о Тентене — шедевр. Эрже был поразительно способным человеком — прекрасный рисовальщик, непревзойденный рассказчик. Во-первых, у него была интуиция, он понимал, что создает что-то великое. Эрже был дальновидным — он специально перерисовал первые альбомы «Тентена», чтобы они были не хуже последних. Во-вторых, Эрже имел светлое, незамутненное видение — по его собственному выражению, «светлую линию». То есть чистоту штриха, высокое качество повествования. Он нарисовал 25 альбомов — и каждый раз на актуальную тему. Журналист Тентен имеет невероятную способность к адаптации. Он путешествует по всей планете. Он всегда мудрый, успешный, упорный, лукавый. Внешне Тентен кажется слабым, но он смелый, ловкий, сообразительный — так что у него есть все качества, которые бы предпочел иметь каждый бельгиец. Бельгиец отождествляет себя с Тентеном, думает, что ему удается ладить с иностранцами, что он очень открыт, что он с легкостью использует чужой язык, что он никому не мешает, потому что слишком невзрачный — он это также осознает! Итак, у Тентена есть все, что помогает устроиться в жизни, а удобное место в жизни — это для бельгийца главная ценность.

Но Тентен — ни единственный, ни первый бельгийский герой. Первым был Улленшпигель, персонаж первой большой национальной саги, написанной Шарлем де Костером. Улленшпигель — основной бельгийский герой, Тентен — лишь его ответвление.

— А Жорж Сименон — тоже типичный бельгиец? Путешественник, космополит...

— Конечно! Но следует подчеркнуть разницу между Эрже — типичным бельгийцем, который никогда по-настоящему не покидал границ Бельгии — и Сименоном. Валлонцем, льежцем, изгнанником. Надо знать, что жители Льежа отличаются от других бельгийцев. Ведь они отождествляют себя с Льежским принципатом — государством, которое входило в состав Священной германской империи. Тогда как другие части Бельгии поочередно зависели от Франции, Испании, Австрии, потом снова Франции, потом Голландии, и, наконец, стали Бельгией аж в 1830 году. С другой стороны, льежцы восхищаются Францией, Парижем. Таким образом они якобы восстают против своей традиционной «немецкости».

Итак, совершенно нормально, что юный Сименон мечтал лишь об одном: поселиться в Париже. Он отправляется в Париж и выдумывает там героя — очень важного для Бельгии, может, еще более важного, чем Тентен. Героя, который покорит весь мир. Комиссара Мегрэ. Но Мегрэ — не бельгиец. Это среднестатистический француз, чьи корни — в норманнском селе, чья жизнь прошла в Париже. Мегрэ не любит путешествовать, он путешествует лишь тогда, когда этого требует расследование. Посещает он с этой целью и Бельгию. Путешествия Мегрэ — возможность для Сименона донести свое мнение о той или другой стране. И делает он это мастерски.

Один раз в жизни я виделся с Эрже, один раз — очень долго — разговаривал с Брелем, дважды встречался с Магритом, но ни разу не виделся с Сименоном. Очень жалею об этом. Ведь Сименон, Брель, Эрже и Магрит — четыре наибольших бельгийских мифа ХХ века.

— Меня поразило в Бельгии, что кое-кто открыто высказывает ностальгические чувства по нацистскому прошлому. Один писатель во время презентации сообщил, что его отец был генералом СС — и заметил, что гордится им. Вам не кажется, что подобный способ мышления — одна из основных причин такого резкого разделения на Фландрию и Валлонию? Ведь Валлония активно участвовала в движении Сопротивления. Что вы об этом думаете?

— Это явление довольно новое. Еще недавно в этом никто бы не осмелился признаться, похвалиться. Но уже два года во Фландрии об этом говорят открыто и довольно часто. В телевизионном интервью одного политика — представителя мощнейшей политической силы Фландрии, Нового Альянса, спросили: какая наибольшая беда в его жизни? Смерть моего дяди, — ответил он. — Ничего себе! А как он умер? — Его убили. — Как? — Во дворе школы, где он преподавал. — Когда это произошло? — В 1943-м. — Но ведь тогда вас еще не было! — Не было, но это событие отравило мое детство. — А кто убил вашего дядю? — Бойцы движения Сопротивления... Пожаловаться публично, с телеэкрана на то, что твоего родственника убили члены движения Сопротивления — это что-то новое. Это очень опасное явление, которое, собственно, объясняет, почему сегодня угроза раскола страны — наибольшая. Фламандцы, которые думают так, как этот политик, считают, что Бельгия когда-то поступила с ними, как враждебное государство. Немцы убедили фламандцев, что они тоже — германцы, что им навязывают чужой язык. Такова ныне основа доминирующей в Бельгии политики. И никто не знает, куда нас это заведет...