Блокада Ленинграда: кому смерть, а кому праздник

75-летию снятия блокады Ленинграда, которое произошло 27 января 1944 года, в России придают особое значение, поскольку нынешний Петербург и бывший Ленинград является родным городом президента. При этом упор делается на жертвы и страдания ленинградцев, которые они претерпели за 900 дней блокады, прежде всего, от голода. Но целый ряд тем остается табуированным еще с советских времен. Говоря о смертях от голода, не рекомендуется педалировать достаточно распространенные в блокадном Ленинграде случаи трупоедства и людоедства. И совсем уж нельзя упоминать о том, что в условиях жуткого голода, жертвы которого порой теряли человеческий облик, существовала узкая номенклатурная прослойка, которая в доступе к остродефицитному продовольствию была гораздо «равнее» основной массы ленинградцев.

Вспомним, что главный партийный босс Ленинграда Андрей Жданов, которого после войны и вплоть до его преждевременной смерти в 1948 году, по причине алкоголизма и невежества кремлевских врачей, Сталин рассматривал в качестве своего преемника,  до войны отличался нездоровой тучностью. И, судя по всем фотографиям и кинохронике как времен блокады, так и сразу после ее снятия, Андрей Александрович ухитрился нисколько не похудеть. Тут сразу вспоминаются фотографии Паулюса, Шмидта и других сталинградских генералов вермахта сразу после пленения. Не знаю, может, у генералов в сталинградском «котле» пайки были чуть побольше, чем у рядовых. Но выглядели Паулюс и его штаб истощенными, пусть и не до степени дистрофии. Чувствуется, что своих солдат они не объедали. А вот Жданов и его соратники, которых было, наверное, несколько тысяч, в крайнем случае — чуть более 10 тысяч, ничуть не сомневались в своем праве жировать в то время, когда сотни тысяч ленинградцев умирали с голоду.

Вот, например, что записал в дневнике 9 декабря 1941 года, в разгар самой тяжелой блокадной зимы, инструктор Отдела кадров ленинградского Горкома партии Николай Рибковский: «С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак — макароны, или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед — первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушеной капустой. Качество обедов в столовой Смольного значительно лучше, чем в столовых, в которых мне приходилось в период безделия и ожидания обедать».

А ведь если бы тот же Рибковский ограничивался бы за обедом одним блюдом, а не двумя, он бы, наверное, спас бы от голодной смерти двух-трех человек. В условиях, когда многие ленинградцы сидели на 125 «блокадных» граммах хлеба с большой примесью отрубей, тарелка наваристых щей или порция свинины с тушеной капустой могли насытить несколько человек. И тот же Рибковский еще 17 ноября 1941 года, до того, как его зачислили инструктором горкома партии, с тоской записывал в дневнике: «Если продолжать быть «иждивенцем» — пропал». А вот став инструктором, Николай Андреевич сполна пил чашу жизни. Вот как он описывает 5 марта 1942 года свое пребывание в настоящем блокадном раю — в стационаре горкома партии, расположенном в одном из павильонов дома отдыха партийного актива Ленинградской организации в Мельничном ручье: «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное, высококачественное, вкусное. Каждый день мясное — баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, триста грамм белого и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину. Питание заказываешь накануне по своему вкусу. Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая. К услугам отдыхающих — книги, патефон, музыкальные инструменты — рояль, гитара, мандолина, балалайка, домино, биллиард... Но, вот чего не достает, так это радио и газет... Отдых здесь великолепный — во всех отношениях. Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь далекое громыхание орудий, хотя от фронта всего несколько десятков километров. Да. Такой отдых, в условиях фронта, длительной блокады города, возможен лишь у большевиков, лишь при Советской власти. Товарищи рассказывают, что районные стационары нисколько не уступают горкомовскому стационару, а на некоторых предприятиях есть такие стационары, перед которыми наш стационар бледнеет. Что же еще лучше? Едим, пьем, гуляем, спим или просто бездельничаем слушая патефон, обмениваясь шутками, забавляясь «козелком» в домино или в карты... Одним словом отдыхаем!... И всего уплатив за путевки только 50 рублей».

Интересно, а у скольких людей отняли жизнь вот эти праздники в номенклатурных стационарах? Ведь вся масса потребленных там деликатесов для людей типа Рибковского, и без того получавших сытное трехразовое питание, была явно избыточной. Опять-таки, если бы хотя бы половину потребляемых в таких стационарах продуктов распределить среди простых ленинградцев, несколько тысяч, а может — и десятков тысяч человек удалось бы спасти от голодной смерти.

Разумеется, наличие таких оазисов сытости и благополучия тщательно скрывалось от населения Ленинграда. Интересно, а как бы отреагировали бы ленинградцы, если бы узнали? Наверное, со злости бы линчевали бы счастливчиков, если бы оставшихся сил хватило. При этом тот же Рибковский был человеком в общем-то не злым и даже готов был помочь умирающим от голода ленинградцам в тех случаях, когда подобная помощь не  требовала от него особых жертв и усилий. 1 февраля 1942 года Николай Андреевич зафиксировал в дневнике жуткую сцену: «Положив на гроб веревку, женщина зашла сзади, навалилась грудью на гроб и свалилась... Я уже опаздывал на пленум Петроградского райкома партии, торопился. Помог подвезти квартал».

При этом номенклатура четко отделяла себя от основной массы блокадников: «К слову сказать, сейчас очень много горкомовцев болеет. Отчего бы, кажись, такое «поветрие»? Если в городе, среди населения, много желудочных заболеваний так можно объяснить истощением и тем, что водой пользуются прямо из Невы, подчас употребляют не прокипяченную как следует быть из-за недостатка топлива, в уборную ходят прямо в квартирах потом где попало выливают и руки перед едой не моют. Некоторые моются редко, чумазыми, с наростом грязи на руках ходят... Встретишь такого человека, а встречаются такие часто, неприятно делается. Ни водопровод, ни канализация не работают вот уже три месяца... А у нас в Смольном, отчего? Питание можно сказать удовлетворительное. Канализация и водопровод работают. Кипяченая вода не выводится. Возможности мыться и мыть руки перед едой имеются. В самом Смольном чисто, тепло, светло. И все-таки люди болеют расстройством желудка».

Очевидно, дело было в эпидемии дизентерии и других желудочных заболеваний, от которых не спасали кипяченая вода и уют Смольного, сытые обитатели которого, однако, переносили эти заболевания гораздо легче, чем простые блокадники.

Дневник Рибковского вдохновил режиссера Алексея Красовского снять фильм-комедию (довольно мрачную) «Праздник», который в первые дни этого года стал доступен зрителям. Он снят в камерной манере, напоминающий фильм Никиты Михалкова «Пять вечеров». Все действие ограничивается несколькими часами. В фильме запечатлена встреча нового 1942 года в окрестностях Ленинграда получателями номенклатурных пайков. Поначалу они пытаются скрыть свое благополучие от случайно оказавшихся на празднике простых ленинградцев, а кончают тем, что открыто провозглашают свое безусловное право на привилегии. И у сегодняшнего российского зрителя все происходящее связывается скорее не с эпохой блокады, а с современной Россией, где высокопоставленные чиновники все громче публично утверждают свое право помыкать народом-»быдлом».

Надо ли говорить, что еще до выхода «Праздника» в России началась травля режиссера и раздавались призывы запретить ему снимать фильм. Красовский вынужден был делать картину почти исключительно на свои средства и даже не обращался за прокатным удостоверением, прекрасно понимая, что никто ему его не даст. Зато Красовский разместил «Праздник» в свободном доступе в Интернете, тем самым позволив посмотреть фильм миллионам зрителей. Революции пока не случилось, но россияне, по крайней мере, познакомились с  той правдой о войне и блокаде, которая разительно отличается от того, что можно найти в сусальных трудах официальных российских историков.

Если дискутировать о числе жертв блокады среди мирного населения отнюдь не возбраняется (оценки колеблются от 600 тыс. до 1,2 млн человек, последняя представляется ближе к истине), то в отношении потерь Красной Армии при обороне Ленинграда выходить за пределы официальных, явно заниженных цифр исследователям категорически не рекомендуется. Между тем, потери советских войск за время блокады были огромны. 18-я немецкая армия, осуществлявшая блокаду города, в период со второй декады сентября 1941 года по конец января 1944 года, когда завершилась операция по снятию блокады, потеряла убитыми 58 051 человек и пропавшими без вести 9940 человек. По нашей оценке, в этот период соотношение потерь убитыми на всем советско-германском фронте составляло 16,6:1 в пользу немцев. Соответственно, в боях против 18-й немецкой армии потери советских войск убитыми можно оценить в 1 млн. человек, а с учетом умерших от ран и болезней — минимум в 1,1 млн. человек.

Таким образом, число погибших красноармейцев и краснофлотцев в боях за Ленинград примерно равно числу жертв среди мирного населения, а общее число погибших превышает 2 млн. человек. Так, в январе 1944 года, во время прорыва блокады, 196-я стрелковая дивизия Ленинградского фронта потеряла 2 894 убитых и раненых (без пропавших без вести) из 6 945 человек, насчитывавшихся в начале боев. Потери 18-й германской армии были лишь в 1,9 раза больше, а ведь против нее сражалась не одна, а более 50 советских дивизий.

К сожалению, для российской власти блокада все больше становится лишь поводом пиариться на ее жертвах.