Чужие

Документальная драма Виталия Манского «Родные» начинается с общего плана типичной львовской пятиэтажки — дома его матери. За кадром — реплика автора: «Я никогда не думал, что буду снимать этот фильм».

Собственно, «Родные» являются попыткой осмыслить немыслимое: войну. Манский делает это через единственный возможный в данном случае — интимный — ракурс. Он по очереди на протяжении года, с весны 2014 до весны 2015, приезжает с оператором к своим многочисленным украинским родственникам, разбросанным по всей стране: Львов, Одесса, Киев, Севастополь, Донецк. Посещает маму, теть, племянников, деда, кузенов — людей разных социальных положений и профессий, и, главное, совершенно разных убеждений.

Позиция самого Манского давно и хорошо известна. Еще в марте 2014 года он подписал коллективное письмо «Мы с вами!» в поддержку Украины. Проекту «Родные» со скандалом и нарушением всех процедур отказали в российском Минкульте уже после выигранного конкурса. В итоге режиссер эмигрировал из России, а «Родные» стали международной копродукцией при участии Германии, Латвии, Эстонии и Украины (см. «Виталий Манский: «Происходящее в России сейчас —абсолютная катастрофа»» —«День», 8 апреля 2016 г.)

Есть фильмы, где автор остается отстраненным, здесь же он придерживается диаметрально противоположного подхода. Режиссер постоянно вступает в действие — вопросами, комментариями, иногда даже сам появляется в кадре. С кем-то общается напрямую, за кем-то лишь наблюдает, фиксируя разговоры и споры.

Сквозной музыкальный мотив «Родных» — «Двое в кафе» Микаэла Таривердиева из «17 мгновений весны» — тот, под который Штирлиц видится с женой. Мелодия исполнена на фортепиано неуверенно, с паузами и сбоями, словно музыкант ее забывает. Сложно было бы подобрать более удачный аккомпанемент: он отсылает сразу и к теме дома, куда хочется, но невозможно вернуться, и к войне в целом, и ко Второй мировой в частности (горькая констатация, что ни одно поколение украинцев не жило без войны), и к конкретному сериалу с его костюмированными гитлеровцами —ведь значительное количество жителей Крыма и Донбасса видят украинцев именно как таких вот фашистов из советской пропаганды.

К тому же эта музыка, это исполнение обозначают некий эмоциональный знаменатель. Автор не расследует причины противостояния, не ищет виновных. Об этом уже сказано много в интернете, по телевизору, в публицистической документалистике. Вместо этого Манский пытается запечатлеть момент развала привычной картины мира в сознании постсоветских людей, отобразить, как вывихнутая эпоха разрушает одну конкретную семью. Иначе говоря, показывает «свою личную трагедию», о которой прямо говорит в последнем эпизоде. На самом деле главным героем является он сам — литовский поляк по происхождению, уроженец Львова, бывший россиянин, ныне латвиец, который любит всех своих родных и все страны, где жил.

Но его фильм — о родных, которые стали чужими.

«Советский стержень до сих пор есть в огромном количестве людей»

После премьеры «Родных» на Одесском кинофестивале Виталий Манский пообщался со зрителями, а также ответил на вопросы корреспондента «Дня».

— Почему вы, как и в фильме 2006 года «Наша родина», вновь решили задействовать ваше личное пространство в качестве материала?

— Прежде всего, я понял, что это поможет объяснить большому количеству людей всю фундаментальность проблемы, которая превратилась в реальную войну на территории Украины. В том числе дать понять, что очень важную роль во всем этом играет пропаганда, но что пропаганда действует только тогда, когда попадает на взрыхленную почву. А история внутрисемейных отношений была очень показательной и в каком-то смысле повсеместной — моя семья здесь не уникальна. И еще такой момент: это мы ведь задним умом знаем, что через два месяца это все не закончится (как уверяет один из героев), знаем про «Боинг» и Иловайск. А когда этого еще нет, но ты ощущаешь угрозу, то просто хочется быть на эмоциональной связи с близкими людьми.

— Кстати, о взрыхленной почве: можно ли говорить о советском сознании как главной предпосылке войны?

— Я бы это назвал симбиозом советского и имперского сознания. Ведь СССР — прямой наследник Российской империи. Показательный случай:  когда я был во Львове в начале работы над «Родными», меня там снимало канадское ТВ. Одно из интервью они делали с молодежью рядом с фонтаном на месте памятника Ленину. Казалось бы, взрослые люди — а, оказывается, не знают, что там стоял Ленин. То есть, во Львове выросло поколение, для которых Ленин уже не существовал. Тем временем, в Донецке у памятника Ленину до сих пор устраивают парады, принимают в пионеры и т. д. А в Киеве Ленин был снесен только во время революции, и даже не в первый день. Поэтому, конечно, советский стержень существует в огромном количестве людей и является весьма существенным фактором для их мироустройства.

— Что для вас было наиболее сложным во время съемок?

— Проблема в том, что я всех героев люблю. Но не со всеми из них согласен. И спорить с ними было достаточно сложно, потому что я хотел дать им всем высказаться.

— Ваши появления в кадре были задуманы или вышли случайно, как следствие этих споров?

— Я в целом снял более 30 фильмов, и это только вторая картина, где я появляюсь в кадре. Первой была «Наша родина». Здесь это происходило во время съемок интуитивно, какие-то кадры оператор сняла, не согласовывая со мной, просто на всякий случай, и я решил их поставить в монтаж. В принципе, я не люблю фильмы, где авторы заходят в кадр. (с улыбкой) Особенно в белых штанах.

— Еще одна визуальная особенность «Родных» —закругленные углы изображения при проекции на экран. Это специальный прием?

— Я свою первую работу снял, когда учился во втором классе средней школы №52 города Львова. Использовал 16-миллиметровую пленку, а такие фильмы всегда со скругленными краями. И теперь мне захотелось исключительно для собственного удовольствия именно так стилизовать картину.

— У вас интересное музыкальное решение фильма. По каким критериям вы обычно подбираете музыку к вашим работам?

— Объяснить какие-то вещи не всегда возможно. Вот почему я женился на своей жене? Можно это разложить по полочкам. Она блондинка, голубые глаза, умная, красивая. Только ли это было аргументом? Наверное, нет. Это ли было аргументом в том числе? Да. Все остальное — в плоскости эмоций, чувств, чего-то необъяснимого. Насчет музыки в «Родных», я тоже могу сказать какие-то практические вещи. Да, это музыка моего детства. Да, я слышал за стенкой своей квартиры, как ее разучивала соседка. Да, это музыка из сериала, героизирующего историю в очевидном ключе. Да, там присутствуют фашисты, которые, как известно, теперь «поселились» в Украине. И этих «да» миллион. По этим ли причинам я позвонил Вере Таривердиевой и попросил права на эту мелодию? В том числе. Но только ли по этим? Конечно, нет. Все остальное —в зоне эмоций. В «Нашей родине» звучит Полонез Огинского. Не думаю, что на планете Земля существует человек, способный угадать аргументацию, почему я его использовал. Дело в том, что я в детстве ходил во Львове вместе с классом на советский фильм про партизан. Несколько раз почему-то нас водили. Там звучала эта музыка, и она мне очень нравилась. Я снимал картину о своем классе, а он у меня музыкально ассоциировался с Полонезом Огинского. Никто этого не знает. Но искренность моего обращения к этой музыке — просто вижу по реакции на фильм — работает. Зрители, не осознавая, на уровне чувств подключаются.

— У вас довольно пессимистический финал. Верите ли вы, что Россия и Украина вернутся друг к другу?

— Вы знаете, мне кажется, надо пожить отдельно. Вот и все.

— А вы кем себя ощущаете? Русским или украинцем?

— Я ощущаю себя львовянином. Львов меня сформировал, Львов меня воспитал, все, что во мне хорошее — из Львова, все, что во мне плохое — из Львова. Львов для меня — главный город Украины.

— Как этот фильм изменил вас?

— По-моему, в последних кадрах это четко сказано. Это не простая штука: взять, подняться и уехать из своего дома. Покинуть страну, где жил много лет.

— Но, все-таки, что самое важное вы поняли, снимая «Родных»?

— Я никогда не задаю один вопрос в фильме. Потому что один вопрос можно и устно проговорить. В «Родных» очень много разных вопросов. И на многие из них у меня лично ответов нет. Но в поисках этих ответов я снимал фильм и хотел бы, чтобы его смотрели зрители. Для меня они очень важны. Потому что, в конечном счете, все, кто пришел в зал, — те же родные, о которых мы делали фильм.