«Стараюсь спать без снов»

Когда они появились впервые, я не помню — возможно, 4-5 лет назад, но кажется, что они были всегда. Я хожу мимо них каждый день. Желтолицые, несколько удивленные пучеглазые субъекты. Черепа разных цветов и размеров. Обведенные красной краской прямоугольные технические отверстия внизу фонарных столбов с пририсованными сверху глазами: кажется, столб тебя кричит. Переполненные мелкими деталями и цветами полуабстрактные узоры, похожие на схемы каких-то неизвестных территорий или механизмов. Эмоциональные андроиды. Глаза и губы Моны Лизы среди розовой панельной стены. Человеческие силуэты в полный рост, иногда пугающе похожие — словно приклеенная к стене тень. Волшебники в орнаментированных робах, в свете магической мощи. Неожиданные зависшие в спокойствии Будды и еще более неожиданные Иисусы. Надписи — как коаны, заклинания против рутины: «Что если госпредприятия — это предприятия Господа?», «Три слова — это два слова», «Нет бога кроме бога», «С неба звезды не срывать», «Тебе руки поотбивать надо» , Feel the silence (английский — «Почувствуй тишину»), Spiritus Silentus Ubi Vult Spirat (латина — «Тихий дух дует, где хочет»), «Враг всегда не спит. Враг всегда рядом. Враг каждое мгновение ждет твоего гнева».

И, конечно, долгоносики.

Они в этом настенном нашествии царствуют, причем буквально — потому что зачастую увенчаны коронами. Базовый образ один и тот же: безволосый профиль головы, круглый глаз, длинный нос. Рта нет. Иногда — в человеческий рост, в костюмах. Рядом обычно подпись на английском Silent Joe.

Этот Молчаливый Джо — образец идеи, воплощенной максимально эффективно. С одной стороны — моментальная узнаваемость. С другой — простая и выразительная основа позволяет множество вариаций. Есть Джо-короли и Джо-шуты, Джо-ракеты и Джо-лемуры, Джо-субмарины и Джо-вертолеты, Джо-боги и Джо-черти, Джо в галстуке-бабочке и Джо в ванной с душем, Джо-джедай и Джо-супермен, Джо в фесках, цилиндрах, широкополых шляпах, Джо величиной со спичечный коробок или несколькометровые, во всю стену, тщеславные и унылые, в экстазе или в отчаянии. Бесконечная серия выглядит как продуманный концептуальный проект. Словно на вертикальных плоскостях по всей Оболони (а также немного на Почайной и на Подоле) разворачиваются хроники жизни отдельного народа или немотствующей гигантской семьи, при этом живя полноценной полусказочной жизнью.

В какой-то момент я начал собирать фотографии длинноносых в отдельный альбом. А идея поговорить с их автором возникла, видимо, когда я увидел целый мурал, выполненный белым по черному — Джо, у которого нос разросся в невероятно заплетенный лабиринт, заполнивший весь фрагмент стены. Я еще подумал тогда, что это могла бы быть прекрасная иллюстрация к Гоголю: нос отделился от майора Ковалева, пустился в запутанные странствия, но все равно остался носом майора Ковалева.

Это называют вандализмом, но искусством это можно назвать не менее обоснованно. Поскольку у Джо (буду называть его так) есть стиль, техника, чувство цвета и композиции. Есть талант, одним словом.

Мы встречались для этого разговора трижды. Все три раза — глубокой ночью, последний раз — при полной Луне. Джо, с окрашенным в зеленый лицом, в темной одежде, с мешком красок, похож на истинного городского партизана. Собственно, партизан и есть.

Как относиться к тому, что он делает и говорит, — решать вам.

БЕРИ И ДЕЛАЙ

— Когда у тебя началось рисования?

— С трех лет, наверное. До садика. Рисую — сколько себя помню.

— А специальное заведение не заканчивал?

— Была возможность: учитель рисования в моей средней школе приглашал в художественную. Но до этого не дошло. Долгое время — 20 лет — я не держал даже ручки в руках.

— Почему?

— Хотел развить дизайнерские навыки. Затем женился, новейшими технологиями овладевал — не до ручки было.

— А почему вернулся к рисованию?

— Как-то так получилось, что начал делать гипсовые фигурки. И однажды в соседнем АТБ нашел баллончики с краской. Купил несколько, чтобы покрасить гипс. А у меня перед подъездом есть щитовая, стены которой выглядели как обычно: матерщина, матерщина, а сверху объявления — «курсы английского». Видел это каждый день. На тот момент я читал что-то мотивационное. Там было написано то, что обычно пишут в таких книгах: если что-то не устраивает — бери и делай. Поэтому я и начал делать. Закрашивал этот беспредел. Такой странный эффект: от краски, нанесенной поверх, эти бумаги сами отпадали. Через 2 месяца очистил всю улицу от объявлений. Дворник 17 лет не мог справиться. С того и началось.

— Просто так из благородного порыва?

— Нет, ранее еще принял участие в первом граффити-фестивале на Андреевском спуске, где Театр на Подоле. Там меня чуть не убило.

— Ой, горе, что случилось?

— Сделал рисунок, чем-то, кстати, похожий на носатиков. Отступил, когда заканчивал, и через секунду на место, где я стоял, упал огромный камень. Всего лишь мгновение. Как знак. Не знаю... Адреналин или что-то такое... А потом я еще и резонанс увидел в обществе. Кстати, обо мне и в книге написали: «Очерки об Оболони», 2 или 3 страницы посвящены именно Молчаливому Джо. Небольшой тираж, но сам факт.

КАК-ТО В НОВЫЙ ГОД, НА РАССВЕТЕ

— Так сколько ты рисуешь в таком интенсивном режиме?

— Четыре года.

— И откуда взялся этот длинноносый господин?

— Как-то в Новый год, то ли 2012-й, то ли 2013-й, я съел марку ЛСД и пошел рисовать на рассвете. Написал слово Totality («целостность», «общность» — ДД), с которым шел этот длинноносый персонаж. Но я недавно нашел рисунок, сделанный, видимо, чуть раньше.

— То есть ему выпало родиться дважды.

— По сути, да.

— Почему он именно такой, молчаливый?

— Ну, Андрей Рублев, секта исихастов, обет молчания. (Смеется) Как вариант.

— На большинстве из них — короны. Патетично, как для улицы.

— Когда-то я был рэп-диджеем, а рэп всегда рядом с граффити. Существовала такая рэп-группа — Dog Eat Dog с короной в логотипе. Она мне нравилась. Я и взял ее как символ: если с короной, то ты победитель, ты номер один. Так оно прижилось.

— Глядя на твоих персонажей, я замечаю, что у них есть своя иерархия. Сюжеты, отношения.

— Я в какой-то момент понял, что образовалось то, что называют Вселенной. То есть надо ее развивать. Но сейчас у меня творческая пауза.

— Почему?

— Весь этот карантин ударил как морально, так и финансово. А во-вторых, надо уже переходить или на полотна, или заканчивать с искусством вообще. Потому что на улице развития нет.

— Ты видишь себя нормативным художником?

— Да. Что-то намечается, куда я хотел бы идти, но еще для себя это нечетко сформулировал. А с заказами на рисование дальше разговоров не идет. Художник, рисующий только носатых, — это немного не то, что я хотел бы. А что-то еще и так нарисовано. Это как в музыке — вся музыка уже сделана.

— Но так со всем. Все сделано.

— Не то чтобы все — но 95% является повторением.

— Ну, например, человеческие силуэты в уличном пейзаже выглядят довольно оригинально. Иногда пугают даже своей реалистичностью.

— Это у меня исследование дизайнерское. Ставлю реального человека и обвожу тень, которую он отбрасывает от фонаря. И по этому контуру можно увидеть особенности, присущие тому или иному человеку. Я исследую, от чего это может зависеть. Линия здесь и линия там — и как-то же можно понять.

НУ, ОБРИСОВАЛИ — И ЧТО?

— Еще один интересный мотив — надписи на латыни. Ни у одного уличного художника, по крайней мере в Украине, я такого не встречал.

— Это у меня давно. С латынью я столкнулся, изучая астрономию. Занимался ею 9 лет. Должен был стать астрофизиком. Но это были 1990-е, надо было как-то выживать, а карьера экономиста не привлекала. Поэтому поступил на факультет кибернетики. С соответствующими последствиями.

— Что делаешь для заработка?

— Графический дизайн.

— Я знаю, что ты своими персонажами зарисовываешь закладки. Для чего тебе эта война?

— Одна из целей — чтобы в будущем дети не стали наркоманами и меня не убили. В общем, закладки — это система продуманная и интересная по-своему. Удивительно, но борьбы с этим нет. Что говорит о том, что полиция или сама имеет отношение, или покрывает.

— Что такое вандализм?

— Я вообще не понимаю, откуда само слово происходит. А не зная, что оно значит, трудно понять, что имеется в виду. Однажды так называемый полицейский меня просветил: «Смотри. То, что ты рисуешь, — это хулиганство. А вандализм — когда ты приходишь на кладбище и кресты начинаешь валить». Его коллеги явно опешили от такого объяснения.

— Что-то в этом есть, ведь вандалы запомнились тем, что ломали и крушили все, что видели в Риме.

— В самом слове есть что-то деструктивное, но люди, которые берут его себе на марку, не занимаются деструктивом. Ну, обрисовал поезд — и что? Это же не разрушения.

— Как ты мог бы оценить графитичную сцену Киева, Украины?

— Сброд.

— Почему?

— Такое мнение (смеется). Потому что, например, когда я рисую, то даже не подписываюсь, потому что и так видно, что мое. А больше никто не рисует. Тегают (стилизованные подписи граффитистов — ДД), но рисунков нет. Соответственно, сброд не потому, что плохие люди, а потому, что не рисуют. Интересных авторов единицы. Но сейчас смотрю, что молодые ребята начали активно рисовать тоже, некоторые, может, и у меня чего-то набрались.

ПРИВИДЕНИЯ ЕСТЬ

— За разными рисунками стоят конкретные истории, воспоминания?

— За чем-то стоят, за чем-то нет.

— Ты вдохновляешься снами?

— Пожалуй, такого нет. Но привидения есть. Они ужасны. И их я рисую. Но ужасных стараюсь не рисовать, потому что нужно думать о зрителях. Мне с детства снятся не то что недобрые сны, но психологически тяжелые для восприятия большинством людей. Поэтому стараюсь спать без снов; стараюсь устать, чтобы ничего не снилось. Ибо бывают часто такие видения, что просыпаюсь в холодном поту. Это у меня стандартно почему-то.

— Если у нас уже пошла такая метафизика, не могу не спросить о религиозных символах. Их у тебя немало, причем из разных вероучений.

— Я имел достаточно долгий и тщательный религиозный поиск в жизни. Плотно увлекался буддизмом, был в Непале, на месте рождения Будды. В какой-то момент нашел систему. Есть мнение, что современная церковь не описывает нашу реальность в достаточной мере. Не увязывает физику с религией. А я нашел систему, которая увязывает.

— Любую религию?

— Вообще. Я понял, что все это одно учение, только разные интерфейсы. Поэтому когда я рисую религиозные символы, то передаю определенное сообщение. В таком беззаконном и аморальном обществе с помощью разной символики можно достучаться до разных людей. Или спровоцировать их на размышления.

— А как быть с атеистами? Для них какое сообщение?

— Эстетическое. (Смеется) В совдепии мне именно поэтому не нравилось. Имею воспоминание из детства: сижу в комнате перед телевизором и не понимаю, почему там военные поют хором на фоне каких-то уродливых коричневых штор. Или иду из детсада — и все в сером на улице... Вносить в этот серый капец яркие цвета — правдивая духовная миссия. У нас на районе эти обшарпанные дома — это же кошмарно. И всем плевать.

— СССР уже 30 лет как нет.

— Современная молодежь, айтишники работают на себя, на свое благосостояние, но не создают пространство вокруг. Строят интересные офисы, но тот же человек у себя на районе не может почему-то дать дворнику деньги, чтобы тот покрасил забор, например.

СЛУЧАЙНОСТЬ И ИМПРОВИЗАЦИЯ

— Как ты выбираешь, что нарисовать?

— 99% — случайность и импровизация. Я не рисую скетчей, как большинство граффитчиков. Мне неинтересно потом стоять и перерисовывать. Тем более, что я рисую в таких местах, где долго и не постоишь: могут поймать.

— Я заметил, что ты склонен к риску.

— Да, есть такое. И пару раз мне это едва ли не стоило жизни. Причем под соусом доброго дела. Например, когда в Болгарии, немного перебрав, полез в шторм в море — там кто-то тонул. В итоге сам чуть не утонул.

— Какие краски ты используешь?

— Рисовать на улице я начал отечественными красками харьковского производства, фирма «Лидер». А как-то мне в Инстаграмме выпала реклама магазина для граффитчиков в Киеве. Я потом бывал там каждый день полтора года. Качество краски впечатлило. Испанская, итальянская, немецкая... Тестировал в свое удовольствие.

— На Западе выпускают специальную краску для графитти?

— Фактически да. Тот же бренд «Молотов» имеет серию Burner — краска именно для того, чтобы расписывать поезда. Это не афишируется прямо, но все все понимают. Кстати, интересный факт: одна из моих любимых красок — серебряная, на баллоне надпись Extremely Silent — «чрезвычайно тихая» — потому что там нет шарика для смешивания краски, чтобы избежать лишних звуков при рисовании. Причем я не знал о ней, когда придумал персонажа.

Использую штемпельную краску. Вообще ею ничего не рисуют — а я рисую. А еще крем для обуви. Многие им работают. Он очень удобен, т.к. получается четкая линия, вроде как от большого маркера. Но маркер стоит 300 гривен, а крем — 14. И краска не смывается очень долго. И зарисовать сложно.

ТО, ЧТО ВСЕМ НЕ НРАВИТСЯ

— Что такое удачная работа?

— Это не то, что всем нравится. Даже то, что всем не нравится, может быть удачной работой. Пожалуй, это наличие реакции публики. Я об этом еще с музыкального периода помню.

— Хорошо, а какой реакции ты ожидаешь?

— По большому счету, я ничего не ожидаю. Я не знаю, зачем начал это делать на улицах. Сначала был такой пацанский интерес. Может, недогулял, что ли. А потом я сообразил, что это оружие, которое имеет эффект. Начал делать это более осознанно. Сначала не рисовал на чистых стенах, а только чтобы закрыть закладку. А сейчас могу и на чистой. Потому что если не я — то будет закладка. Все крутится вокруг этого.

— Хорошо, а что такое мастерство?

— Я не знаю, кто в таких условиях может что-то нарисовать мастерски. Потому что это сложно. Скорее, я бы отметил мастерство, наработанное в нестандартности решений: где нарисовать, чем. Но не техника сама. У меня стиль таки грубый, с подтеками, так что здесь сложно говорить о каком-то мастерстве. Но сейчас я могу полрайона одним баллоном разрисовать. Мне самому интересно, как так получается. Я экспериментатор. И мне в музыке тоже нравятся экспериментальные стили. Когда имел свою группу, то стиль наш вызывал много вопросов, но мы давали мало ответов.

— Ты часто оказываешься в опасных ситуациях?

— Вообще охранники, которые отвечают за порядок на участке, — какие-то невоспитанные, или что — сразу лезут в драку. Ночью. А если я бандит и у меня нож? Надо же как-то думать. Что, поговорить нельзя? Никто не хочет говорить — все стремятся к мордобою. Панельщики, которые рисуют на поездах, говорят, что транспортная полиция даже оружие применяет — стрелять в человека за надпись, за рисование?

РИСОВАЛ ДЬЯВОЛ 

— Кто твои любимые художники?

— Сальвадор Дали. Несомненно, Эшер. Наш Богдан БУРЕНКО очень нравится. Да Винчи, конечно. Видел в Эрмитаже оригиналы. Мне кажется, что это рисовал дьявол. Нереально. Когда смотришь и не понимаешь, как это сделано. Краска, полотно, но как такое получилось?

— Я слушаю тебя, смотрю на твои бесчисленные рисунки и думаю, что ты в них как будто хочешь спрятаться.

— Это катарсис для большинства художников. Очищение. В моем случае — процессом. Тот же Дали имел серьезную запайку — что он является собственным мертвым братом, которого тоже звали Сальвадор Дали. Другая теория — что это болезнь — человек бросает все и становится художником.

— А у тебя какая запайка?

— А у меня все началось с потери отца. Вследствие тяжелой депрессии. После его смерти я понял, насколько сильная у нас была эмоциональная связь. Пожалуй, это был самый близкий человек в жизни для меня. Хотя мы очень мало общались. Вспоминая его, понимаю, что он — единственный, кто уважал мое рисование с детства. Никто так не относился.

АНЕКДОТ 

— Рисую на стадионе в школе. Суббота, утро. Где-то 9:00. Подходит женщина, спрашивает: «А это вы рисуете носатых?» — «Нет». — «А кто?» — «Есть человек. Я за деньги дорисовываю глаз». А наш народ любит наживу: «Да ладно! За деньги?» — «Да». — «Серьезно?» — «Абсолютно. Мне человек платит, чтобы я приезжал и дорисовывал глаз». — «А сколько?» — «Это коммерческая тайна». — «Вот так! И часто он вас просит?» — «Вы же видите, их много». — «Ага! Классно! И сколько же получается?» — «Нормальная сумма в месяц, поверьте». И при этом дорисовываю другое. «Очень интересно, спасибо». Ушла. Весь разговор слушала толпа в полдюжины зевак. Слушали бред — и никто не отреагировал, что это бред. Вот что у людей в головах?