Об обязанности прессы и большой проблеме демократии

Французская журналистка Флоранс Обена стала известна во всем мире, появившись в главных новостях мировых масс-медиа в марте 2005 года, когда ее вместе с переводчиком захватили в заложники в Ираке. Она провела в плену 157 дней. Журналистка прославилась не только благодаря репортажам из горячих точек планеты, но и благодаря своим расследованиям во Франции. Чтобы понять, как живется французским безработным после мирового финансового кризиса, она изменила внешность и шесть месяцев, с 6.30 до 20.30, работала уборщицей, чтобы получить контракт на постоянную работу. Госпожа Обена была одной из участниц VII Глобальной конференции журналистов-расследователей, которая состоялась в конце прошедшей недели в Киеве. Невзирая на занятость и многочисленные выступления, она согласилась дать интервью «Дню».

— Пани Обена, согласно опросам барометра La Croix, 66 % французов считает, что профессия журналиста находится под давлением партий и власти, и 60 % — что пресса находится под давлением денег. Что вы скажете на это?

— Я не знаю этой статистики. Но действительно самой большой проблемой журналистики во Франции является тот факт, что журналисты фактически сотрудничают с политиками, не спорят с ними, не задают острые вопросы. Это больше похоже на разговор, чем на интервью. Примером этого является случай с Домиником Стросс-Каном, когда во время эксклюзивного интервью с ним на одной из ведущих частных французских телекомпаний TF ведущий читал вопросы с листа. Если вы являетесь журналистом, знаете, что хотите спрашивать, вам не нужно читать заготовленные вопросы. Иначе вся эксклюзивность интервью лишь в том, чтобы задавать вопросы, а не получать ответы. И это общая проблема во Франции — главное спросить, а не получить ответ.

В случае интервью с высокопоставленными должностными лицами привычным является согласование текста перед публикацией. Я не знаю случая, чтобы какой-либо министр согласился на публикацию, не прочитав перед этим материал. И они предварительно просят послать им вопросы.

— А почему так происходит, неужели французские политики боятся, что скажут что-то не так?

— Они боятся сказать что-то неправильно. Боятся иметь проблемы с коллегами. У нас даже есть специальный термин для этого — элемент вещания. Например, если правительство проиграло местные выборы, чиновники думают, как объяснить прессе плохие результаты. Ни один из бывших министров не поделится своим анализом поражения. Вместе с тем на наивысшем уровне будет решено, что именно нужно сказать. Один французский журналист стал известным, сделав телесюжет, в котором экс-министры говорили, словно под копирку: это катастрофа, это плохо. Никто из них не сказал собственного мнения о том, что случилось. В этом проблема — политики не хотят анализировать, дебатировать. Они хотят все контролировать, пытаясь это делать цивилизованным способом. Они не преследуют журналистов, не сажают их в тюрьму, дают ответы на наши вопросы, но это, скорее всего, — пустые слова. Как результат — отсутствие в стране настоящих общественных дебатов о политике. Кажется, и цензуры нет, но как по мне, это наивысший уровень контроля над прессой. Политики лишь продуцируют шум.

— А с какими трудностями сталкиваются французские журналисты после этого финансового кризиса?

— Во Франции печатные СМИ — не радио и телевидение, имеющие средства, — столкнулись с большими экономическими трудностями. Финансовый кризис поразил всю издательскую отрасль, связанную с печатью газет, журналов, книг. В газетах сокращается персонал. Для экономии средств редакции больше не посылают людей в командировки за границу. Если раньше у нас был корреспондент в Китае, то теперь там нет никого. Газеты закрывают свои бюро за рубежом. В итоге мы уже не видим, что происходит за пределами Франции, а видим только парижские околицы (смеется. — Ред.). Сегодня меньше выделяется средств на интервью, на журналистские расследования. Если раньше на колонке газеты «Либерасьон» размещалось 9 тыс. знаков текста, то теперь — 6 тыс. Поэтому на той же странице стало меньше информации, соответственно нужно готовить меньше текста. Зато там появляется больше фотографий. Издатели говорят, что это лучше для людей, потому что у них нет времени на чтение. В действительности значительно дешевле напечатать увеличенное фото, чем текст. Нужно несколько дней, чтобы написать статью величиной 10 тыс. знаков и как следует расследовать тему. Между тем для написания статьи размером 5 тыс. знаков достаточно лишь одного дня. Когда статьи становятся короче, то они требуют меньше времени, соответственно меньше оплаты. С другой стороны, на 20-и страницах газеты становится меньше текстов, меньше информации.

— И в результате люди становятся менее проинформированными. Как это влияет на демократию в стране?

— С моей точки зрения, мы живем в парадоксальное время. Мы можем проводить любые расследования, но экономика все сдерживает. Поэтому настоящая проблема сегодня — люди не знают точно, что происходит в мире. В странах демократии политики имеют плохую репутацию. Люди не верят им, но в то же время не знают, ворует ли тот или другой политик, выполняет ли он свои политические обещания. И если медиа не имеют времени или средств, чтобы пригласить политиков на дебаты, провести собственное расследование и рассказать, что правда, а что нет, то люди считают обоих политиков одинаково плохими. Таким образом, люди не знают правды и не верят никому. Я считаю, что именно это является большой проблемой демократии: право не только голосовать, но и все знать о политиках. Более того, люди считают, что журналисты находятся в той же лодке, что и политики, не борются с ними, постоянно задают одинаковые вопросы. Особенно это касается Франции.

— А почему так происходит?

— В нашей стране политики и журналисты выходят из одинаковых высших учебных заведений, где они учатся вместе пять лет. Потом один из них становится министром, другой журналистом, третий, скажем, финансистом. И, попрощавшись по окончании учебы, они остаются друзьями. Мне кажется, что это не совсем хорошо, потому что для них последующие деловые контакты становятся игрой.

Нужно, чтобы журналисты и политики учились в разных местах, чтобы их ничего не связывало. Ведь потом журналисту легче позвонить по телефону другу-политику, чтобы сделать интервью, но это не хорошо для журналистики. Будучи друзьями, вы не будете атаковать своего старого знакомого, потому что находитесь в одной лодке, на одинаковой волне. Я могу привести пример, когда известная журналистка из французского еженедельника согласилась стать пресс-секретарем президента Саркози. Как это рассматривать? Ее бывшие коллеги остаются журналистами, и как она будет вести себя по отношению к ним? Так же было у предыдущего президента. Это не нормально. Как можно так легко пересечь линию и оставить свою профессию? Для меня это не нормально.

— Вы считаете, что журналист должен оставаться верным до конца своей профессии?

— Именно так.

— А почему вы стали журналисткой?

— Я люблю путешествовать, делать репортажи, брать интервью у людей, писать о политических проблемах. Я не люблю маленький мир политики. Мне кажется, что это очень формально. Мне нравится видеть, когда политики действуют, а не говорят. Для этого нужно больше времени.

В действительности я окончила институт по специальности «литература». И тогда не было работы, чтобы стать учителем и преподавать этот предмет. Я не знала, что делать, и поступила в школу журналистики. Сначала я работала над техническим оформлением текстов, заглавий к статьям, переписывала тексты. И в это время искали журналиста, который бы хотел делать большие репортажи из-за границы. Меня спросили, не хочу ли я попробовать. Я согласилась, и мне это понравилось. И таким образом я полностью изменила свою жизнь. Я начала путешествовать. И все это произошло случайно.

— И во время путешествия в Ирак вас вместе с переводчиком взяли в заложники?

— Да.

— Верили ли вы, что вас освободят?

— Сначала — нет. Эти люди были очень жестокими. Условия, в которых нас держали, были ужасными. Нас поместили в камеру, наделы наручники. Нам давали очень мало еды. Было очень трудно. Я сначала подумала, если они так относятся к нам, то не хотят нас освободить. А тогда по Интернету часто показывали, как в Ираке казнят жертв. Следовательно, я считала, что они могут нас убить, чтобы проявить себя. И для этого был очень подходящий момент — выборы в иракский парламент. А похитители были против этих выборов. Поэтому, демонстрируя неприятие выборов, они могли отсечь головы «кровавым» представителям Запада.

На тот момент мы находились в плену месяц. И я сказала: если сегодня они нас не убили, то уже этого не сделают. И с тех пор я была уверена, что они нас не убьют.

— В масс-медиа сообщалось, что французское правительство заплатило 10 млн. долларов, чтобы выкупить вас. Это правда?

— Если честно, я не знаю. Я уверена, что правительство что-то заплатило, но не знаю сколько. Если бы французское правительство ничего не делало, то я бы до сих пор была там. Формально представители правительства заявляли, что ничего не платили. Но я раньше расследовала случаи захвата французских граждан в заложники и знала, что похитителям платили выкуп.

— После этого случая у вас были служебные командировки в Афганистан, Мексику и Чад. А вас не интересовал регион бывшего Советского Союза, Россия, Украина?

— Дело в том, что у моей газеты был корреспондент в России, а также в Вашингтоне. Обычно французские газеты имеют кого-то, кто работает для них в этих регионах.

— Пани Обена, почему вы решили изменить свою внешность и шесть месяцев работали простой уборщицей?

— Я хотела сделать большой репортаж о кризисе и для этого решила попробовать, как чувствуют себя в этой ситуации люди с низкой квалификацией. У меня не было большого выбора. Я поняла: если буду расспрашивать простых людей, то не сделаю хорошую статью. Поэтому мне было интересно под видом другого человека расследовать, что происходит в «скрытой» части общества. Мне коллеги рассказывали, что делается в таких тайных сферах, как пиратство, проституция и т.п. Мне было интересно увидеть, как можно работать в скрытой или же, другими словами, невидимой части общества. Иногда люди не видят очевидные вещи, которые происходят вокруг них. И для меня это был способ показать скрытую часть общества.

— Была ли эта работа для вас более тяжелым испытанием, чем плен в Ираке?

— Это нельзя сравнивать. Будучи заложником, вы не можете делать то, что хотите. Вы лишь думаете о собственной жизни. Но действительно очень многие люди задают мне этот вопрос. Возможно, только я не вижу в этом никакой связи.

— В прошедшем году вы написали книжку об этом опыте. Как она была воспринята французским обществом?

— Большинство людей говорили, что все знают об этой проблеме, которая в действительности является не весьма очевидной. Потому что люди, выполняющие такую работу, не заметны, они не принимают участие в публичных дебатах, не организуются в профсоюзы, не имеют лобби. У них нет оружия, чтобы себя защитить.

— А чем вы занимаетесь в настоящий момент?

— Я собираюсь пойти на работу в другую газету. Уже несколько месяцев я пишу книжку, поэтому не работаю в газете.

— А о чем будет новая книжка?

— О предместьях Парижа.

— Пани Обена, есть ли в журналистике фигуры, которые вы считаете примером для наследования?

— Нет. Я думаю, сегодня нет великих журналистов. С моей точки зрения, наиболее отважные журналисты это те, которые работают в таких странах, как ваша, которые не имеют защиты. Это журналисты, которые ежедневно делают свою работу без компромиссов. Для меня это важнейшая вещь. Это не значит быть известным, иметь гламурный вид. Мне нравятся простые нормальные журналисты, которые делают свою работу ежедневно. Они работают в сложных условиях, получают небольшую плату. Для меня это — пресса.

— Хотелось услышать от вас, кто будет следующим президентом Франции — Саркози или социалист Олланд?

— Я не знаю. Не думаю, что кто-то может сегодня назвать фамилию следующего президента. Так много вещей происходит в мире и Франции. Никто, например, не может сказать, что случится в Греции.

— Но, согласно данным опроса общественного мнения, большинство французов готовы проголосовать на президентских выборах за Олланда.

— Это так. Но кто знает, будет ли через шесть месяцев Олланд кандидатом в президенты от Социалистической партии. Опрос этот очень ненадежная вещь. В канун прошлых выборов проведенные в октябре опросы давали преимущество сопернику Саркози, который победил представительницу социалистов в мае 2007 года.

— Значит ли это, что пока еще французы не готовы избрать женщину на должность главы государства?

— С моей точки зрения, французы старомодны в этом отношении. Во Франции очень сложно женщинам быть в политике, поскольку они не воспринимаются как нормальные политики. Поэтому у нас немного женщин в парламенте, на важных должностях. В журналистике много женщин-репортеров, но вы фактически не найдете женщину, которая бы занимала высокую руководящую должность.

— Но мадам Легард, экс-министр финансов, в настоящий момент занимает должность главы МВФ?

— Это так. Но это не Франция. Можно сказать, что есть женщины, которые занимают высокие должности. Но это скорее исключение. Согласно статистике, женщины получают меньшую зарплату в сравнении с мужчинами. Во Франции есть много законов, где говорится, что женщины имеют одинаковые права с мужчинами, но в действительности это не так. У нас есть тексты, но нет их реализации. В Европейском парламенте относительно этого существует много шуток. В частности, в одной говорится: Франция — это страна декларации прав человека, но не их применения на практике. Или еще такая шутка: Франция имеет лучший язык в мире, но в действительности является чемпионом по принятым законам, которые не работают. У нас есть законы о женщинах, бедных, социальном жилье, но они никогда не претворяются в жизнь. И это большая проблема для Франции. Французскому правительству даже пришлось заплатить большой штраф ЕС из-за того, что много законов у нас не были адаптированы к европейскому законодательству.