«Тело мое отдать огню...»

Молодой кинорежиссер В. М. Бабий решил снять короткометражный фильм о моих микроминиатюрах. Для контраста он задумал ввести в фильм некоторые монументальные работы, автором которых был Кавалеридзе. Так в моем доме однажды появился этот выдающийся скульптор, драматург и кинорежиссер.

В то время Кавалеридзе шел 81-й год, но, судя по виду, он был еще достаточно крепок и подвижен. В его фигуре крупного, твердого склада и в чертах лица было что-то горно-орлиное. Его динамичное, волевое и выразительное лицо было очень похоже на портреты руководителей крестьянских и казацких восстаний в прошлые века в Украине. Я вспомнил имена Наливайко, Зализняка и Гонты.

Я показывал ему свои работы, говорил о приемах и методах их создания. Кавалеридзе был по-юношески любопытен и заметил, что впечатление от бесконечно малых, но изящных форм напоминает ему удивление, которое вызывают монументальные творения.

Мысли, которые высказывал Иван Петрович Кавалеридзе, были для меня очень важными не только потому, что их произносил великий художник, но и потому, что это был человек, проживший очень долгую и трудную жизнь — преимущество, к которому я всегда старался относиться очень серьезно.

Он говорил: «Честные художники, а тем более новаторы, своей судьбой похожи на непослушных детей, которых даже собственные родители наказывают в первую очередь. Искусство — это судьба. Карл Брюллов, который принимал участие в выкупе Шевченко из крепостного рабства, при жизни купался во славе. Но, тем не менее, и он говорил: «Вся моя жизнь была похожа на свечу, которую жгли с обоих концов одновременно». А что уж нам говорить, прожившим в тени мудрых фельдфебелей под неусыпным присмотром родимых канцелярских хуторян, которых не счесть не только в министерствах, но и повыше, и пониже. Наше украинское Министерство культуры, например, никогда не было украинским. Когда вспоминаешь лица и судьбы художников, которых я знал и которые были уничтожены и морально, и материально, и физически, то втайне даже начинаешь благодарить бога, что еще жив и даже получил свою долю счастья. Ведь другим судьба выпала погорьше. Я часто вспоминаю летчика Нестерова и его мертвую петлю в небе, которую видел с любимой женщиной, будучи молодым. Это сейчас мы привыкли к самолетам, как к телевизорам, от жизни устали и ничему не удивляемся. Но в те далекие годы петля Нестерова всех потрясала: самолет, словно маленький крестик, переворачивается в бездонном пространстве, пренебрегая законами самосохранения и отвергая их. В каждом истинном художнике всегда есть Нестеров, которого после этой самой петли вызвали в комендатуру и спросили: «А кто это Вам разрешил так с государственной машиной обращаться?»

Я спросил у художника, как он смотрит на свой жизненный опыт с высоты прожитых лет. Он ответил: «Я всегда ценил любой опыт в любом деле, но только с технической стороны. Но к опыту жизненному как таковому всегда относился с опаской и осторожностью: он склоняет сердце и душу к компромиссам и разного рода хитростям, которые впоследствии обязательно приводят к краху. При выборе путей и решений я, конечно, прислушиваюсь к жизненному опыту, но почти всегда беру сторону неопытного детства и юности. Природа искусства — как природа любви: ни то, ни другое не терпит никаких компромиссов, к которым стремится благоразумный, расчетливый и трусливый жизненный опыт».

«А что Вы думаете, — спросил я на прощание, — относительно трагической подосновы нашего не такого уж далекого прошлого, которое почти нигде не отражено — ни в кино, ни в литературе, ни в философии, ни в идеологии сегодняшнего дня? В моем селе, например, еще живы люди и свидетели, когда в 20—30-х годах активисты простых и безвинных людей живьем в землю закапывали».

Кавалеридзе тяжело и очень внимательно посмотрел мне в глаза и сказал: «Этот вопрос настольно серьезный, что в нем самом предопределен ответ. Чаша истории всегда чем-то наполняется, и ни одна капля из нее не бывает забытой или потерянной. Так всегда было. Еще до нас. И наше время — не исключение. Какая бы ни была зима, но весна всегда приходит. Хотя после тяжелых зим позднее бывает не только весна, но и лето. На этот вопрос человек помоложе меня дал хороший ответ».

При этих словах Кавалеридзе подошел к книжным шкафам, которые он просматривал раньше, и вынул небольшую книжечку. Это были стихи Василя Симоненко, изданные в 1966 году издательством «Молодь». Он быстро нашел конкретное стихотворение. Это было «Де зараз ви, кати мого народу?»

Но потом, несколько помедлив, открыл книгу в другом месте, достал ручку и расписался под маленьким стихом. «Это — ответ. Пророческий ответ», — сказал Кавалеридзе. Он хотел уже было закрыть книгу, но затем, углубившись в самого себя, отчего его лицо стало одиноким и замкнутым, словно обращенным в личные воспоминания, что-то дописал. Мы попрощались. Он пожелал мне успехов в будущем. После ухода Кавалеридзе я открыл томик и прочел стихи:

«Одійде в морок підле і лукаве,
Холуйство у минувшину спливе,
І той ніколи не доскочить слави,
Хто задля неї на землі живе».

Под стихотворением стояла подпись: «Кавалеридзе.68». И чуть ниже: «Вам, Миколо, ці зустрічатимуться в житті ще не раз, то тримайте спокій».

Вскоре вышел фильм о моих работах «Между ударами сердца». Он был дипломной работой Бабия. Вместе с другим фильмом «Восхождение» он был признан лучшим среди работ молодых выпускников кинофакультета Театрального института. Но все кадры о Кавалеридзе и его работах были изъяты по указанию свыше. Самым маленьким крайним исполнителем и контролером этой установки был, как я узнал, некий Небера, ревниво следивший за идеологической чистотой фильмов будущих мастеров кино. В другом месте мне полушепотом сказали: «Кавалеридзе — гениальный художник, но мятежный, выводов из жизненного опыта не делает. Поэтому званий и титулов у него никаких, хоть уже за восемьдесят перевалило».

В 4-томной «Советской энциклопедии истории Украины», изданной в 1969—72 гг., справки о Кавалеридзе нет. Но есть фамилии всех членов редакционной коллегии — двадцать докторов и академиков, которые как историки, искусствоведы и работники высокого партийного ранга почти все знали Кавалеридзе лично.

На улице Красноармейской, где длительное время жил и работал художник, который в истории культуры своего народа во многом был первым, есть очень много мемориальных досок с фамилиями людей, которые в меру своих сил и таланта внесли посильный вклад в нашу культуру. На всех этих памятных досках есть слово «видный». Честь и хвала им! Но есть на этой улице единственная мемориальная доска без этого слова или его вариантов. Доска из камня сообщает, что здесь жил и работал скульптор, драматург и кинорежиссер Иван Петрович Кавалеридзе. Над текстом — динамичный портрет-барельеф этого художника. Его взгляд устремлен вперед, словно бы держит под своим контролем часть неба, где когда-то он видел самолет Нестерова и которое подпирал своими творениями.

Перед смертью он сказал своей жене: «Тело мое предать огню, сжечь, чтобы ни один червяк не прикоснулся».