Воспоминания увлеченной театралки

Всю свою жизнь я при театре. Дед, бабушка, мама — актеры. Отец — режиссер (впоследствии телевидения и кино). Вот и выбирать профессию не пришлось — театр, но театроведение, потому что на носу очки, а режиссура — профессия не женская, лидерская, считала я, будучи ярко выраженным интровертом. «У Бучмы внучка такая дикая», — сказал как-то обо мне один из артистов-франковцев, бывая у нас в гостях. Эту свою «замкнутость», непубличность пришлось впоследствии преодолевать большую половину жизни. Первые публикации в десятом классе давали право, заменив стаж работы, подать документы в Киевский театральный институт им. И. Карпенко-Карого. Ну и кому когда-то был нужен мой «красный» диплом? Разве что для собственного достоинства, человеческого и профессионального...

Вот недавно я посчитала, сколько спектаклей просмотрела на своем веку. Конечно, цифры приблизительные, но вполне реальные — около шести тысяч! А это практически непрерывных круглосуточных три года в зрительном зале. Конечно, не все осталось в памяти. Бывали спектакли непутевые, «провальные», возмущавшие непрофессиональностью, примитивностью, безвкусицей. Но были и такие, что не только потрясали, но и были событиями в личной жизни. Вот о них и о некоторых других вещах стоит вспомнить на праздник Международного дня театра.

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Первый спектакль. Сорок пятый или сорок шестой год. Киевская кенаса. Театр юного зрителя на маленькой сцене нынешнего Дома актера. Карло Гоцци, «Ворон» — фееричное превращение красавца-принца в скульптуру и счастливое — назад. Собственными глазами я, пятилетний ребенок, увидела реальное чудо. И с тех пор понятие «чудо» навеки связано у меня с театром.

Разве не чудо — «Макар Діброва» Александра Корнийчука в Театре им. И. Франко. Мне девять. По сцене ходит, хозяйничает в цветнике, щелкает карманными часами мой дед, Амвросий Бучма. Нет, не он. Незнакомый дядя Макар Иванович. Нет, таки он, дедушка — утром завтракали вместе на кухне, он так же смеялся, как тот, на сцене, называл меня мацапурой. Нет, Макар Иванович. Чудо превращения родного теплого деда в полностью другого человека. Такое бывает лишь в театре.

Потом была студенческая курсовая работа по театральной критике на тему «Актер в роли» — Наталья Ужвий в главной роли спектакля «Филумена Мартурано» Эдуардо де Филиппо. Главное чудо — я тогда поняла, что Наталья Михайловна (тетя Наташа для меня) вовсе не лирико-героичная, а острохарактерная актриса. И впоследствии я удостоверилась в том, что выдающийся талант Ужвий был использован далеко не полностью. Из нее лепили «поэтессу украинской сцены», а она была «с перцем», склонная к парадоксам и творческим неожиданностям.

А один спектакль просто перевернул мою судьбу, в прямом понимании этого слова. Закончен институт, я принят на работу научным сотрудником в Институт искусствоведения, фольклора и этнографии Академии Наук УССР во главе с Максимом Рыльским. (Если читали его новеллу «Последняя охота» об А. Бучме из цикла «Вечерние встречи», то я на той охоте была, хоть в строки новеллы, конечно же, не попала).

Где-то в ноябре 1962 года смотрю по телевидению художественные новости из России. Речь идет о новом спектакле в Ленинградском Большом драматическом театре — «Горе от ума» А. Грибоедова, постановка Г. Товстоногова, в ролях Полицеймако (Фамусов), Юрский (Чацкий), Доронина (Софья), Лавров и Волков (Молчалин), Басилашвили (Скалозуб), Копелян (Горич), Стржельчик (Репетилов)... Все малознакомые фамилии. Разве что Полицеймако — известный актер, и Кирилла Лаврова и Колю Волкова (Вильфа) — их знаю по Киеву.

Отрывок из спектакля (Доронина и Юрский) производит такое впечатление, что понимаю: это нужно видеть. Через Украинское театральное общество оформляю командировку (ко мне присоединяется сотрудник УТО, мой однокурсник, в настоящее время известный драматург Ярослав Верещак, и мы едем в Ленинград. (Там нас ведет на украинский язык и нас принимают за поляков — в это время гастролирует славный ансамбль «Мазовше»). Мы попадаем на скандальное обсуждение спектакля в Доме актера. Ведет Николай Черкасов. Понаехали критики из Москвы. Местные писатели и литературоведы требуют закрытия спектакля. Товстоногов молчит, сидя верхом на стуле и положив голову на кулаки. В перерыве молодой Сергей Юрский жалуется нам, киевлянам: его ругает местная критика за то, что в роли классического русского романтического героя Чацкого он играет трагедию еврейского народа... Спектакль не сняли — Товстоногов пожертвовал его эпиграфом («Черт догадал меня родится в России с умом и талантом — Пушкин»), бросил, как кость собакам. Это было время компартийного разгрома выставки молодых художников в Манеже и поэтов-шестидесятников на «совещании» в Кремле (Вознесенский, Рождественский и др.).

А спектакль «Горе от ума» был первым, во время которого у меня от волнения, от сильных впечатлений мороз пробирал по коже, и после него, практически всю ночь, в поезде на Киев я не спала. В этом спектакле я увидела гениальных молодых актеров моего поколения, чрезвычайно логические, но неожиданные трактовки персонажей: умница Софья, неглупый и потому страшный Скалозуб, Чацкий, у которого кружиться голова и в финале он, подавляя душевную боль, печет ладонь на свече, а затем теряет сознание, из-за чего почти шепотом просит карету — никаких криков, речей, лозунгов, только размышления, рассуждения. Здесь была выразительная метафоричность: на балу, когда от Чацкого все отшатнулись, он с ужасом заметил, что танцующие оцепеневшие пары мертвы, на них белые полнолицые маски, освещенные зеленым и вертится под ними круг сцены, имитируя вихрь кадрили. Да и финальный знаменитый монолог Чацкий начинал тихо, сидя на белой лестнице, лишь впоследствии поднимался, шинель спадала ему с плеч и, казалось, он стоит на дуэльном снеге. Поэтому когда от шепота он доходил до крика о безумии, брошенного не в партер, а в галерку, из всех закоулков сцены на мгновение выхватывались руки в черных перчатках, сжатые «пистолетом», — и Чацкий падал в беспамятстве. Горе умному...

Ясно, что в Киеве я пересказала и расхвалила новаторский спектакль Г. Товстоногова где только могла. И в институте искусствоведения, и в Театральном, и в УТО. В Театральном институте профессор Карасев удивился — как можно хвалить артиста Юрского, ведь у него языковой дефект. В отделе театра ИМФЕ со мной обошлись круче. Заведующий отделом театра, где я работала, доктор искусствоведения Николай Кузьмич Йосипенко, лицо криминального пошиба (есть свидетели), явно приставленный «органами» к «грешному» Максиму Рыльскому, который национально «провинился» когда-то перед советской властью, обвинил меня в формализме, в симпатиях к нереалистичным выкрутасам. А на дворе уже 1963-й, имя Курбаса уже давно произносим, хоть еще года два назад Николай Кузьмич объяснял нам, студентам-театроведам, каким формалистом и врагом народа был Лесь Степанович. А еще я имела наивную неосторожность объяснить его жене, старшему научному сотруднику (!), кандидату искусствоведения (!), бывшей милой актрисуле Риме Петровне Бернацкой, что Пекинская опера это не европейский оперный театр, а жанр классического старинного китайского театра, что-то похожее на нашу оперетту плюс акробатика. Поэтому не удивительно, что меня с треском выгнали с работы «по сокращению штатов». И сам Рыльский не смог защитить, и Максим Тадеевич меня и не знал — мало ли у кого есть внучки.

Теперь я искренне благодарна за то, что меня вытурили из ИМФЕ. Я бы там закисла и сгнила в той академической науке, которая за многие годы мало что по себе оставила. А те тамошние научные работники, которые все же стали авторитетными профессионалами, состоялись в других художественных структурах и измерениях. Правда, после этого мне пришлось нелегко — и с заработками, и с диссертацией, и с бытом.

НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Профессиональное становление я получала через сильные впечатления в 1960—1970-е годы по большей части в русском театре, где изобиловали творческие чудеса. В Ленинграде театр Товстоногова потрясал утонченностью стиля «Ханумы», глубиной шекспировского «Генриха ІV» и пронзительностью «Пяти вечеров». А в театре им. Ленсовета засияла звезда Алисы Фрейндлих.

В Москве режиссер Б. Львов-Анохин заново открывал актерские таланты Любови Добржанской («Материнское поле» по Ч. Айтматову) и Никищихиной в Антигоне. Борис Александрович (автор прекрасной и правдивой монографии об А. Бучме и тогда главный режиссер Театра им. Станиславского) обратил мое внимание на молодого артиста его театра с удивительным музыкальным талантом Бориса Гребенщикова, да-да, того самого, тогда только перспективного.

Кстати, я была свидетелем «скандала», учиненного артисту Евгению Леонову главным режиссером Львовым-Анохиным. Евгений Павлович категорически отказывался играть в «Антигоне» царя Креонта, считая, что режиссер «подставляет» его, такого естественного комика с ограниченными психофизическими данными, толкая в чуждую ему сферу трагедии. Но случилось чудо — с того Креонта начался новый Леонов, драматичный, глубокий.

В столице тогда произошли и другие чудеса — родился и расцвел театр талантливой молодежи «Современник», просто перевернувший наше представление о том, что такое правда жизни человеческого духа на сцене. О. Ефремов и компания (Табаков, Кваша, Волчек, Евстигнеев, Толмачева и другие) поставили дискредитированную в то время систему Станиславского с головы на ноги, они были живыми на кону, недаром их первый спектакль назывался «Вечно живые» В. Розова. «Современник» и в настоящее время жив.

В начале 1960-х «грохнул» Театр на Таганке — «Хорошим человеком из Сезуана» открыл для нас до сих пор запрещенного Бертольда Брехта. Высоцкий хрипел душой в избытке праздника трагической жизни Галилея и в гамлетовском вопросе «Быть или не быть?». А что он гениальный актер, особо засвидетельствовал его влюбленный и трагически авантюрный Лопахин из «Вишневого сада» (режиссер Анатолий Эфрос). Таганка не только пробуждала в нас гражданское достоинство и энергию сопротивления государственной системе, но и вернула нам слезы потрясения от спектакля — «А зори здесь тихие» шли без антракта, на одном дыхании и мощности театральной образности. Трагедийно-героический пафос здесь приобретал другие формы — не стало в нем крика, эмоциональной напряженности, широких жестов и статуарных мизансцен. Пафос возникал из простых, почти бытовых вещей, обычного разговора, девичьей хрупкости и зори его были тихими, поражая твое сердце.

К глубинам психологизма повернул русский театр 1960—1970-х годов еще и Анатолий Эфрос. Его режиссура — на все времена. Потому что в спектаклях (называю только те, что видела) «Отелло», «Женитьба», «Дон Жуан» Мольера, «Брат Алеша», «Месяц в селе», «Ромео и Джульетта», «Вишневый сад» он высвечивал самые сокровенные закоулки человеческой души, творил самое тонкое кружево оправданий, мотиваций и внутренних связей поступков персонажей и событий пьесы. Суть жизни Раневской (Алла Демидова, «Вишневый сад») раскрывалась в одной обычной фразе: «Нам в Париже утром всегда кофе подавали». И становилась трагической фигура гоголевской Агафьи Тихоновны (артистка Ольга Яковлева), а шекспировский Отелло (Николай Волков) убивал Дездемону в последних супружеских объятиях.

ОЗОН НОВЫХ ФОРМ И «ИНКВИЗИЦИЯ» ЦК КПУ

В те времена и в «братских республиках» бурлила театральная жизнь, обновлялась сценическая образность. В маленькой Литве восхищали европейская (французская) культура и репертуар театра из маленького провинциального местечка Паневежис (режиссер Ю. Мильтинис, актеры Банионис, Будрайтис, Вайткус и др.), свежесть Молодежного театра из Вильнюса под руководством Дали Тамулявичуте, первые спектакли режиссера Эймунтаса Някрошюса — длинные, молчаливые, выразительно визуальные. В Рижском художественном театре им. Яна Райниса создали шедевр из несценической пьесы Г. Ибсена «Брандт». В крошечной Эстонии свои чудеса — в провинциальном, но университетском городке Тарту действовал успешный театр «Ванемуйне» во главе с Каарелом Ирдом, и в Таллинне — режиссер Вольдемар Пансо, актер Юре Ярвет (сыграл короля Лира в кино).

В Грузии зреют режиссерские таланты молодого бунтаря Роберта Стуруа и тонкого Михаила Туманишвили. Потрясают грузинские актеры — Закариадзе, Мгвинетухуцеси, Чиаурели и др. В Беларуси начинает свою режиссерскую песню Валерий Раевский (Минск, театр им. Я. Купалы). В Молдове сияет молодежный театр «Лучаферул». Даже в Туркмении, в Узбекистане, которые исторически недавно приобщились к театральному искусству, нашлись свои сценические чудеса.

Середина прошлого века — везде гремят освежающие грозы обновления театральной эстетики, в воздухе пахнет озоном новых форм, стилей, приемов. Только не в Украине. Здесь ломают руки, когда в Москве лишь бьют по пальцам. Здесь доводят до смерти и инфарктов режиссеров, отважившихся ставить давно реабилитированного Кулиша (так погибла Римма Степаненко в Херсоне). Тут процветает «инквизиция» пристального ЦК компартии колониальной Украины (В. Маланчук и К°), тут громят поэтическое кино и Клуб творческой молодежи (Лесь Танюк, Алла Горская и др.), арестовывают и бросают в северные лагеря интеллектуалов и поэтов.

Соответственно здесь в течение тридцати лет сценические чудеса одиночные, редкие, относительные. Разве что Львов проснулся — поэтической режиссурой Ады Куницы в Театре юного зрителя, первыми спектаклями Сергея Данченко и когортой актерской молодежи из Театральной студии Театра им. М. Заньковецкой и из Киевского театрального института. И сейчас мысленно вижу их актерские шедевры — уродливого красавца Ричарда III Богдана Ступки и его перепуганные ноги в Эдмунде («Король Лир»), утонченную сецессию Ларисы Кадыровой в драматургии В. Винниченко и ее живую скульптурность в роли Марии Заньковецкой, интеллектуальность Богдана Козака, теплый, как «весення борозда» талант Федора Стригуна, эмоциональность Таисии Литвиненко, пронзительность Владимира Глухого, могущество Виталия Розстального, характерность Владимира Аркушенко. Отборная сложилась труппа, всех не перечесть.

Впоследствии заблистал в Херсоне (потом в Ивано-Франковске) режиссерский талант Анатолия Канцедайло. В настоящее время он возглавляет Украинский театр в Днепропетровске. Возрождался под руководством Игоря Бориса бывший «Березіль» Курбаса — Харьковский театр им. Т. Шевченко.

ЗНАКОВЫЕ ИСТОРИИ

Режиссер Сергей Данченко возглавил Киевский академический театр им. И. Франко и вывел его из творческого застоя. Он оперся на талантливых актеров-единомышленников и гений сценографа Даниила Лидера и таланты его учеников. Спектакли «Украденное счастье», «Дядя Ваня», «Визит старой дамы», «Тевье-Тевель» — знаковые в истории украинского театра.

Знаменательными для меня лично были обнадеживающее рождение и трагедия разрушения Молодежного (в настоящее время — Молодого) театра в Киеве. Во главе его стал мой муж — Александр Самсонович Заболотный. Ему, «гнилому интеллигенту», не хватило тиранической силы, чтобы укротить гнилой дух закулисья провинциального театра, который принесли с собой в новый коллектив некоторые артисты, и противостоять «сельским милиционерам» из горкома партии. Эти две деструктивные силы взорвали новый коллектив изнутри и извне, да и современной украинской драматургии тогда, в начале 1980-х, практически не было. Молодой театр долго болел, пока...

1980—1990-е дали волну студийного движения, появились новые театры — Драмы и комедии на левом берегу Днепра (Эдуард Митницкий), на Подоле (Виталий Малахов), «Колесо» (Ирина Клищевская) и другие в Киеве, им. Л. Курбаса (Владимир Кучинский) во Львове, а еще в Харькове, Одессе, Севастополе, Северодонецке... о, как много их было. Выжили единицы. Нормально!

А что же в настоящее время удивляет, волнует, поражает? Удивляет то, что театры, запущенные малокультурной властью, умудряются выживать, еще и иногда радовать спектаклями. Но сильных впечатлений, на образцах и анализе которых можно было бы влюблять публику в театр и учить студентов-театроведов, крайне мало. Иногда попадаешь на такое «чудо», что не только к искусству не имеет никакого отношения, но и обижает тебя, и даже твой вкус. Сейчас я каждый раз, идя на спектакль, ожидаю чуда. И оно часто происходит. В каждом театре — говорю с абсолютной определенностью — есть на удивление талантливые актеры. В сегодняшних спектаклях начинает образно действовать компьютерная графика. В маленьком пространстве малых сцен и микротеатров актеры почти буквально касаются твоего сердца. Творческий поиск продолжается. Идите в театр. Встретьтесь с чудом!