К истории одной мистификации

Нынешний гоголевский юбилей, к сожалению, ознаменован не только трогательными праздничными торжествами, но и далекими от настоящего чествования памяти гениального писателя тенденциозными передергиваниями и фальсификациями. Речь идет, правда, не о научных дискуссиях (ученые корректно докапываются до истины), а о свободных упражнениях некоторых публицистов в области бездарного «попсирования» атмосферы российско-украинских духовных взаимоотношений.

Бросаются в глаза грязные и, в сущности, политиканские, спекуляции на святых именах — Николая Гоголя и Тараса Шевченко. Есть такие примеры в Украине — вспомнить только писание Олеся Бузины. Есть и в России солидарные с ним, но речь идет не о маргиналах. Перед нами более элегантные, очевидно, выступления в московской «Литературной газете» ее нынешнего обозревателя А. Воронцова, вроде бы обеспокоенного состоянием развития украинского писательства.

«Но где же современная украинская литература?.. Часть населения хоть и говорит по-украински, но мало кто по-украински читает», — неожиданно «болеет» этот господин и простодушно спрашивает: «почему?». Ответ допросчик ищет не в социологии или истории непростых политических, культурно-образовательных процессов в Украине. Так как, оказывается (слава классику!), еще в 1851 году на эти вопросы ответил. Гоголь». И дальше приводится такой «случай», описанный в воспоминаниях Г.П. Данилевского (в 1886 г.), которые А. Воронцов подает в своем мудреном изложении.

«За 4 месяца до смерти Николая Васильевича его посетили в Москве два земляка: профессор Осип Максимович Бодянский и начинающий писатель, на то время чиновник Министерства народного просвещения, Григорий Петрович Данилевский. Бодянский являлся как бы прообразом нынешних украинских «писателей»-националистов... (вот, в самом деле, сенсационное открытие, учитывая полностью верноподданническую репутацию русского патриота, законопослушного профессора Московского университета! — В.К.) Гоголь в беседе с Бодянским и Данилевским очень хвалил поэзию Аполлона Майкова. «А Шевченко?», — спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос около секунды промолчал и нахохлился. — «Дегтю много — негромко, но прямо проговорил Гоголь, — и даже добавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык... Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина...» (Данилевский Г.П. Знакомство с Гоголем.)

К величайшему сожалению, современники почти не оставили достоверных воспоминаний об отношении Гоголя к личности и творчеству Шевченко. И, похоже, этим советом воспользуются создатели протухших сенсаций, которые чем-то напоминают Плюшкина с его хламом. Еще и выдают тот хлам едва ли не за «праздничную обнову», — как говорят в первопрестольной, «аккурат к юбилею!».

Вот только стоит ли уж так очевидно запрягать в шовинистическую колесницу без оглоблей гоголевскую «тройку»? Да еще и так, чтобы, как говорят россияне, самому «гоголем прогуляться», грубо пройтись по его материзне-языке, еще и склонить к зловонному «дегтю» страдальческую и непокорную шевченковскую музу «доминантой-святыней», «владычным языком»... Впрочем, пусть честные текстологи скажут, что к такому вот чиновному язычию прибегнул сам Гоголь, а не «Тайный советник» и плодотворный литератор Г.П. Данилевский. Тот же, чья карьера началась сотрудничеством с «Полицейской Газетой» (1847 г. — год восхождения Шевченко на мученическую Голгофу), а увенчалась должностями шефа «Правительственного вестника» и члена совета «главного управления по делам печати» империи (1881—1882 гг. — времена гнетущих притеснений царизмом украинского языка и литературы), титулом «тайного советника» (1886 г. — именно тогда и печатаются его мемуары с густым «дегтем» в отношении Шевченко и украинского языка!).

Анализируя содержание (и сам стиль) вышеупомянутых фрагментов его «воспоминаний» и все обстоятельства их появления в контексте такой карьерной, и естественно, и мировоззренческой эволюции автора, не составит труда прийти к выводу о слишком уж большой сомнительности относительно их незаангажированности, следовательно, и степени истинности тех мемуаров, созданных, подчеркну, через 35 лет после вышеупомянутой встречи с Гоголем, когда не стало уже и последнего ее свидетеля — О. Бодянского (умер в 1877 г.).

Приведем лишь несколько авторитетных оценок тех воспоминаний. В книге «Н.В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. Составил В.В. Гиппиус» (Москва, 1931) читаем: «Отношение Гоголя к величайшему украинскому поэту — одно из наименее ясных мест его литературной биографии. Показание Данилевского как единственное, проверить трудно...» А вот вывод академика В.В. Виноградова: «Свидетельство о критическом отношении Гоголя к поэзии Шевченко и к перспективам развития украинского литературного языка, содержащееся в статье Г.П. Данилевского «Знакомство с Гоголем (Из литературных воспоминаний)», конечно, малодостоверно. Г. П. Данилевский отличался склонностью к измышлениям» (Памяти академика Виктора Владимировича Виноградова. М., 1971).

Кстати, сам О. М. Бодянский, фиксировавший свои встречи с Гоголем («обладая прекрасной памятью, помнит от слова к слову весь разговор свой с Гоголем», — свидетельствовал о том П. О. Кулиш), нигде не вспоминает о совместном с Г. П. Данилевским визите к нему и той небудничной беседе о Тарасе Шевченко, которая, безусловно, привлекла бы внимание первого мемуариста Гоголя и приятеля Кобзаря Пантелеймона Кулиша. Обратим внимание и на то, что сам Данилевский в газете «Северная пчела» 10 мая 1861 г. сообщал совсем иное, нежели в «Знакомстве с Гоголем» в 1886 г.: «Бессмертный Гоголь писал Бульбу и Старосветских помещиков по-русски, однако и он в то же самое время был очарован поэтическими песнями Кобзаря и Гайдамаков Шевченко». Заметьте, даже «Гайдамаков», где и «слез, и крови...», которые, по версии Данилевского, должен был бы, как и «деготь», опротестовать Гоголь.

Добавим сюда авторитетное свидетельство выдающегося гоголеведа Н. Е. Крутиковой, которая в фундаментальной монографии «Гоголь и украинская литература» (1930—1980 гг. ХIX ст.) объясняет: «На протяжении всего своего творческого пути российский сатирик много выслушал упреков именно за наличие «дегтя» в его произведениях. Противники Гоголя обычно приписывали ему излишнюю тягу к «грязным» и «низким» объектам рассказа, копания в «мусоре» жизни, закидывали ему грубость языка и отсутствие «хорошего тона». Писателю, который так смело и новаторски вводил в русскую прозу широкое описание народной жизни и способствовал решительной демократизации литературного языка, не выпадало пренебрежительно третировать творчество украинского народного поэта на том основании, что в нем «много дегтя» и мало высокой «нетленной поэзии». Оценка же поэзии Шевченко, которую Г. Данилевский вкладывает в уста Гоголя, вряд ли могла иметь место в реальности, — подчеркивает исследовательница.

Возможно, кого-то логика таких доказательств не убеждает до конца. Тем более что и в украинском гоголеведчестве (и даже в шевченковедчестве) ссылаются на упомянутый эпизод мемуаров Г. П. Данилевского. Зато в воспоминаниях сына мемуариста «Г. П. Данилевский по личным его письмам и литературной переписке» (Харьков, 1898) отмечается, что осенью 1851 года Григорий Петрович познакомился с Гоголем в Москве, но произошло это «у Аксаковых и О. Бодянского». То есть, по свидетельству самого Г.П. Данилевского, которое он подает в письме к сыну, познакомился с Гоголем он все-таки не на квартире писателя, где будто бы состоялась упомянутая встреча. Получается, что эпизод с Гоголем и Бодянским, а также запись их разговора, ничем, кроме самой этой записи, поданной автором в 1886 г., не подтверждена! Другие свидетельства современников Г. П. Данилевского также не в его пользу. Да, в 1853 году журнал «Отечественные записки» печатает статью Николая Иваницкого (псевдоним Пантелеймона Кулиша), в которой тот изобличает многочисленные неточности и выдумки в статье Г. Данилевского «Хутор близ Диканьки» (о поездке на родину Гоголя), напечатанной в газете «Московские ведомости». Обращаясь к той же теме в 1856 г., М. Г. Чернышевский уже на страницах журнала «Современник» характеризует Г. Данилевского как известного автора «сплетен, недосмотров, обмолвок и анахронизмов». «После этого нам кажется, что и новым рассказам Г. Данилевского может верить только желающий...», — резко резюмирует критик.

Лично я, полагаясь на логику приведенных свидетельств (в действительности их значительно больше), все же верю, что «тайному советнику» Данилевскому Г. П. все же не удалось «поссорить» наших Николая Васильевича и Тараса Григорьевича. И то его «воспоминание» с одиозным диалогом между Гоголем и Бодянским о Тарасе Шевченко — всего лишь литературная мистификация.