Наедине с гением

Украинофобия, которая все наглее и самоувереннее «расправляет крылья» на нашей таки земле (а эта саркастическая ирония истории отнюдь не является непреодолимой Карой Божьей, а представляет собой вполне законное следствие нашего благодушия, тупого равнодушия и слепоты!), приобретает уже абсолютно четкие признаки шевченкофобии. Впрочем, этой болезни столько же лет, сколько «в Украине и не в Украине сущими» известно имя Шевченко. И не «победоносный пасквилянт — шевченковед» Бузина здесь первопроходец — работали на этой ниве фигуры несравненно более масштабные, с великого критика Виссариона Григорьевича Белинского начиная, высокими православными иерархами дореволюционной императорской церкви продолжая и современными «рыцарями» Русского Мира заканчивая. Всем им Шевченко был и остается одинаково ненавистен.

И понятно, почему это так. Поскольку гениальный поэт является очеловеченным символом целой Украины, нашего исторического пути, национального характера и украинской души. Более того — он (если прочитан и познан!) является гарантом нашей государственной и национальной самодостаточности — истинного залога величия Украины. Казенные, ритуально-пустые «почести», которые вынужденно отдают Шевченко каждый год, 9 марта, высокопоставленные чиновники, ни в коем случае таким залогом не являются.

Так вот, Шевченко и через полтора века после смерти не оставляет людей равнодушными. Так как он — высшее оправдание существования Украины в этом грешном земном мире (точнее, не он сам, а понимание смысла его жизни и ее идей). И ни в коем случае споры вокруг личности и творческого наследия Тараса Григорьевича не являются абстрактными, общеакадемическими дискуссиями — поскольку речь идет не только о чести Шевченко, но и о персональной чести каждого из нас. А чтобы проложить здесь дорогу к истине — надо идти к Шевченко, постичь его эпоху, его боль, его мечты, его любовь и ненависть. Иначе будем иметь дело не с реальным гением, с его взлетами и недостатками, а с выдуманным кумиром — и будем давать основания к лукавым, фарисейским призывам украинофобов: «Не надо делать из Шевченко икону!». Лучший же способ познать Шевченко подлинного, вступить в диалог с ним — это, бесспорно, кроме изучения его поэтического и прозаического наследия (и «Дневника»), также внимательное прочтение его писем. Эпистолярное творчество Тараса Григорьевича не только ценный источник для его жизнеописаний, но и уникальная возможность ощутить, насколько искренним, открытым («нелукавым», используя Шевченковское слово) был этот человек, насколько безграничным был простор его духовных интересов, какой непоколебимой была его воля и любовь к Украине («Моя бедная Родина» — пусть не покажется читателю сентиментальным это выражение; за ним, воистину, кроется вулканический гнев!). Из этих писем, которые писались в холодном «болоте» Петербурга и в испепеляющих песках Новопетровского укрепления, на родных украинских просторах и в далекой чужбине, предстает не «иконописный», не сфальшивленный, не оболганный украинофобами — настоящий Шевченко. Он не нуждается в защите — если узнать его как следует, он сам способен еще не раз уберечь Украину. И жаль, что эпистолярное наследие поэта (по сравнению с «Кобзарем») еще и до сих пор остается не вполне оцененным (в советских собраниях сочинений обычно печатались так называемые «избранные» письма). Итак, читатель, давайте вместе перечитаем отрывки из наиболее интересных писем гения. Если они и нуждаются в комментариях, то лишь в минимальных.

1. Из письма Брониславу Залесскому. 10 февраля 1857г. Новопетровское укрепление.

«Для душ сочувствующих и любящих воздушные замки прочнее и прекраснее материальных палат эгоиста. Эта психологическая истина непонятна людям положительным. Жалкие эти положительные люди. Они не знают совершеннейшего, величайшего счастия. Рабы, лишенные свободы, и ничего больше».

2. Из письма к Варфоломею Шевченко, родственнику. 2 ноября 1859г. Петербург.

«Ще ось що: може, Харитя (девушка, к которой сватался Шевченко. — И. С.) скаже, що вона вбога, сирота, наймичка, а я багатий та гордий, то ти скажи їй, що в мене багато дечого нема, а часом і чистої сорочки; а гордості та пихи я ще в моєї матері позичив, у мужички, у безталанної крепачки».

3. Письмо к Варфоломею Шевченко. 7 декабря 1859г. Петербург.

«Тепер о Хариті. Твоя порада добра. Спасибі тобі. Та тілько забув ось що, а ти це добре знаєш: я по плоті і духу син і рідний брат нашого безталанного народу, та й як же себе поєднать з собачою панською кров’ю. Та й що та панночка одукована робитиме в моїй мужицькій хаті (которую Шевченко мечтал построить, но при жизни так и не построил... — И.С.)! З нудьги пропаде та й мені укоротить недовгого віку. Так-то, брате мій! Друже мій єдиний!» (Интересно, как эти слова сочетаются с мифом о Шевченко-денди, который так упорно почему-то распространяют некоторые «модерные» журналисты и писатели? — И.С.).

4. Письмо к Брониславу Залесскому. 8 ноября 1856г. Новопетровское укрепление.

«Недавно мне пришла мысль представить в лицах евангельскую притчу о блудном сыне, в нравах и обычаях современного русского сословия. Идея сама по себе глубоко поучительна, но какие душу раздирающие картины составил я в моем воображении на эту истинно нравственную тему. Картины с мельчайшими подробностями готовы (разумеется, в воображении), и дай мне теперь самые бедные средства, я окоченел бы над работой. Я почти доволен, что не имею теперь средств начать работу. Мысль еще не созрела, легко мог бы наделать промахов. А в продолжение зимы обдумаю, взлелею, выношу, как мать младенца в своей утробе, эту бесконечно разнообразную тему, а весной, помолясь Богу, приступлю к исполнению хотя бы то в собачьей конуре».

5. Письмо к Михаилу Щепкину. 10 февраля 1858 г. Нижний Новгород.

«Друже мій єдиний! Яка оце тобі сорока-брехуха на хвості принесла, що я тут нічого не роблю, тілько бенкетую. Брехня. Єй же богу, брехня! Та й сам-таки подумай гарненько. Хто ж нас шануватиме, як ми самі себе не шануєм? Я ж уже не хлопець нерозумний. І од старості, слава Богу, ще не одурів, щоб таке вироблять, як ти пишеш. Плюнь, мій голубе сизий, на цю паскудну брехню і знай: коли мене неволя і горе не побороло, то сам я не звалюся».

6. Письмо к Варваре Репниной. 25 — 29 февраля 1848 г. Орская крепость.

«Вчера я не мог кончить письма, потому что товарищи солдаты кончили учение, начались рассказы, кого били, кого обещались бить, шум, крик, балалайка, выгнали меня из казарм, я пошел на квартиру к офицеру (меня, спасибо им, все принимают как товарища), и только расположился кончить письмо, и вообразите мое мучение, хуже казарм, а эти люди (да простит и им Бог) с большой претензией на образованность и знание приличий, потому что некоторые из них присланы из западной России, боже мой! неужели и мне суждено быть таким? Страшно! Пишите ко мне и присылайте книги».

27 февраля. «Теперь самое тихое и удобное время — одиннадцатый час ночи. Все спит, казармы освещены одной свечкой, около которой только я один сижу и кончаю нескладное письмо мое — не правда ли, картина во вкусе Рембрандта? Но и величайший гений поэзии не найдет в ней ничего утешительного для человечества».

28 февраля. «Да заменим уныние надеждой и молитвой. Странно! Прежде, бывало, я смотрел на природу одушевленную и неодушевленную как на совершеннейшую картину, а теперь как будто глаза переменились: ни линий, ни красок, ничего не вижу. Неужели это чувство прекрасного утрачено навеки? А я так дорожил им! Так лелеял его! Нет, я, должно быть, тяжко согрешил перед Богом, коли так страшно караюсь!».

7. К Андрею Лизогубу. 11 декабря 1847 г. Орская крепость.

«Просив я Варвару Ніколаєвну, щоб мені книжочок деяких прислала, а тепер і вас прошу, бо, опріче Біблії, нема й однії літери. Якщо найдете в Одесі Шекспіра, перевод Кетчера, або «Одиссею», перевод Жуковського, то пришліть ради розп’ятого за нас, бо, єй-богу, з нудьги одурію (позже Шевченко настойчиво просил прислать и томик произведений Лермонтова. — И. С.). Послав би вам грошей на все сіє, так дасьбі, до шеляга пропали».

8. К Павлу Гессе, черниговскому, а затем киевскому гражданскому губернатору. 1 октября 1844 г. Петербург.

«История Южной России изумляет каждого своими происшествиями и полусказочными героями, народ удивительно оригинален, земля прекрасная. И все это никем до сих пор не представлено пред очи образованного мира, тогда как Малороссия давно имела своих и композиторов, и живописцев, и поэтов. Чем они увлеклись, забыв свое родное, не знаю; мне кажется, будь родина моя самая бедная, ничтожная на земле, и тогда бы она мне казалось краше Швейцарии и всех Италий. Те, которые видели однажды нашу краину, говорят, что желали бы жить и умереть на ее прекраснейших полях. Что же нам сказать, ее детям, — должно любить и гордиться своею прекраснейшею матерью. Я, как член ее великого семейства, служу ей ежели не на существенную пользу, то, по крайней мере, на славу имени Украины».

9. К Андрею Лизогубу. Орская крепость. 22 октября 1847 г.

«Добродію і друже! На другий день, як я од вас поїхав, мене арестовали в Києві, на десятий — посадили в каземат в Петербурзі, а через три місяці я опинився в Орской крепости в солдатській сірій шинелі, чи не диво, скажете! Отже, воно так. І я тепер точнісінькій, як той москаль, що змалював Кузьма Трохимович (персонаж рассказа Г. Квитки-Основьяненко «Салдацький патрет». — И. С.) панові, що дуже кохався в огородах. От вам і кобзар! Позабирав грошики та й шморгнув за Урал до киргиза гуляти. Гуляю! Бодай нікому не довелося так гуляти, а що маємо робить! А тепер мені строжайше запрещено рисовать і писать (окроме писем), нудьга, та й годі; читать — хоч би на сміх одна буква, і тії немає. Броджу понад Уралом та... ні, не плачу, а щось ще поганше діється зо мною».

10. К Варваре Репниной. 24 октября 1847 г. Орская крепость.

«Теперь прозябаю я в киргизской степи, в бедной Орской крепости. Вы непременно рассмеялись бы, если б увидели теперь меня. Вообразите себе самого неуклюжего гарнизонного солдата, растрепанного, небритого, с чудовищными усами — и это буду я. Смешно, а слезы катятся. Что делать, так угодно Богу... И при всем этом горе мне строжайше запрещено рисовать что бы то ни было и писать, а здесь так много нового, киргизы так живописны, так оригинальны и наивны, сами просятся под карандаш, и я одуреваю, когда смотрю на них. Местоположение здесь грустное, однообразное, тощая речка Урал и Орь, обнаженные серые горы и бесконечная киргизская степь. Иногда степь оживляется бухарскими на верблюдах караванами, как волны моря зыблющими вдали, и жизнью своею удвоевают тоску... И я все-таки почитаю себя счастливым в сравнении с Кулишем и Костомаровым: у первого жена прекрасная, молодая, а у второго бедная, добрая старуха мать, а их постигла та же участь, что и меня, и я не знаю, за какое преступление они так страшно поплатились» (интересно сравнить это с классическим стихотворением из «Кобзаря» («Н. Костомарову»):

«...Дивлюсь: твоя, мій брате, мати
Чорніше чорної землі
Іде, з хреста неначе знята...
Молюся! господи, молюсь!
Хвалить тебе не перестану!
Що я ні з ким не поділю
Мою тюрму, мої кайдани!»

11. К Андрею Лизогубу. 7 марта 1848 г. Орская крепость.

«Не будемо журиться, а будемо молиться, ще те лихо далеко, а всяке лихо здалеку страшніше, як то кажуть розумні люде».

12. К Осипу Бодянскому. Новопетровское укрепление. 1 мая 1854 г.

«Бачиш, у мене давно вже думка заворушилась перевести «Слово о полку Игоря» на наш милий, на наш любий український язик. Достань, будь ласкав, та передай одному козачині, що до тебе під’їде, а той вже перешле мені. Спасибі тобі, друже мій милостивий, за летописи (казацкие. — И. С.), получив я їх всі до одної, і тепер собі здоров прочитую потрохи. Чи нема і тебе якого-небудь завалящого ледащички екземпляра летописи Величка, якщо маєш, то оддай сьому козачині, а він мені перешле її, а я о твоїм здравії Богу помолюся».

13. К Брониславу Залесскому. Новопетровское укрепление. 9 октября 1854 г.

«Во всех отношениях человек необходим для человека».

Почему Украина, ее народ так небесно вознесли личность, произведения и сам дух Шевченко? Почему именно он, не будучи никогда иконой (надеемся, это видно из писем), стал пророком и символом нашей нации? Потому что был гением, который нес в себе ту Искру Божью? Это — справедливый, но не полный ответ. Дело в том, что эта Искра Божья, словно Земля вокруг Солнца, обращалась под влиянием одной космической страсти — Любви. Любви к Украине (не мифической — реальной, хотя в свое время даже появился солидный труд «Шевченко как мифотворец»; более того, то якобы «мифическое», что Шевченко видел в ней, Отчизне, не раз уже материализовалось!) Любви к людям — особенно к «малым сим», к какой бы нации они не принадлежали. Эта любовь была, подобно библейским пророкам, беспощадной — не раз он бросал горькую правду в лицо своему народу, не унижая его и себя лестью. Но эта любовь была той самой, что когда-то создала мир и саму Украину. Поэтому она не угаснет во веки веков.