Бесценные воспоминания о Гении

1.

Львовский журнал «Правда» в первых двух номерах за 1876 год напечатал «Споминки про Тараса Григоровича Шевченка» троюродного брата поэта Варфоломея Шевченко. Поставив точку, Варфоломей Григорьевич зафиксировал не только время (1875 г., 1 /13/ декабря), но и место, где он над своими «Споминками...» работал: Шендеровка. Меня это заинтриговало, поскольку я проживаю в Стеблеве, в 8 км от Шендеровки. Многократно проезжал это село, бывало, что и останавливался, фотографировал прежнюю барскую усадьбу (там теперь больница), остатки старого парка, водонапорную башню доколхозных времен. Иногда брал воду из лесного источника.

В 1875-м Варфоломею Шевченко было 54 года. В Шендеровке он работал лесником. И, слава Богу, что у занятого хозяйственными хлопотами человека нашлось несколько дней, чтобы по просьбе редакции «Правды» написать воспоминания. Они бесценны. Без них мы бы знали о жизни Шевченко меньше, чем знаем.

Варфоломей был на семь лет младше брата, однако учил его тот же кирилловский дьяк Петр Богорский, которого когда-то Тарас отстегал розгами. Но событие было таким неординарным, что о малом «мстителе» и его «подвиге» в Кирилловке вспоминали еще долго. А в 1837 году Варфоломей, который знал грамоту, по просьбе Иосифа Шевченко, младшего брата поэта, составлял письма-ответы, чтобы отправить их в Петербург. Интересна психологическая деталь: поскольку Тарас просил писать по-украински, то Иосиф и Варфоломей сначала даже обиделись: «думает, что мы такие дураки, что  не понимаем по-великорусски» (то есть — «по-барски»!). Только потом они поняли, что Тарас в Петербурге просто заскучал по родному слову.

Что-то было в той реакции на «барское» и «мужицкое» от комплекса второсортности. Или вот еще один его рецидив: прочитав поэму «Гайдамаки», Варфоломей «мало понял ее»: «Я полностью не знал историю Украины; я только плакал, читая о тех народных страданиях украинцев и притеснениях, которые вызывали гайдаматчину...» Все это, в конечном итоге, знакомо до боли: империи отбирают у покоренных историческую память, дезориентируют, когда нужно ответить самим себе на вопрос «Кто мы?», приучают быть пугливыми. Поэтому Варфоломей советовал Тарасу «не выступать с такими произведениями». В другой раз, услышав из его уст строки из поэмы «Кавказ», пережил настоящий шок: «Я слушал, затаив дух; волосы у меня поднялись дыбом...» И невзирая на все это, Варфоломей Григорьевич был человеком не только умным, но и искренне преданным брату.

Встретились они впервые в 1844-м году, в Кирилловке. Потом виделись снова там в 1845-м. В «Споминках...» Варфоломей Шевченко порой просто пересказывает то, что ему пришлось слышать от Тараса Григорьевича. Поэтому читать их можно как воспоминания самого поэта, только в переводе брата! Есть здесь, скажем, устные «новеллы» о том волшебном времени, когда Тарас только стал свободным: «Как сдал я экзамены и как начал гулять, то опомнился только тогда, как минуло моей гульбе два месяца». То же самое о захмелении молодого художника вином свободы рассказывал Михаилу Чалому и Иван Сошенко, хороший приятель Шевченко. Но Варфоломей Григорьевич добавляет еще несколько подробностей: за своей «гульбой» Тарас не огляделся, как у него появился долг за еду и прачку, а неожиданным спасением стал заказ историка Николая Полевого, которому срочно понадобились иллюстрации к его книге «Двенадцать русских полководцев».

Что же касается истории с арестом Тараса Шевченко, то в Кирилловку докатились лишь неуверенные слухи. Говорили, что он вроде бы «хотел сделаться гетманом Малороссии». Обыск — «трус» — тогда не обошел и Варфоломея. А это же, между прочим, очень далеко от Петербурга!

О ссылке, солдатчину Тарас рассказывал неохотно: «не любил ворошить давнюю беду». А в то же время, чрезвычайно доброжелательно отзывался о капитане Бутакове, который, невзирая на запрещение Шевченко «Писать и рисовать», взял его в Аральскую экспедицию. Вот это место в шендеровских воспоминаниях Варфоломея Григорьевича: «Сам Господь послал мне спасителя, — говорил Тарас, — без Бутакова погиб бы, а так, проведя два года в обществе этого человека, я привык к своей беде».

Полный эксклюзив в «Споминках...» — рассказ о пребывании поэта в Корсуне (1859 год). Тарас Григорьевич провел там, у брата, управителя поместья Лопухиных, почти два месяца. Планировал купить под Каневом землю, построить домик, жениться — и тем самым начать vitanova! Относительно спутницы жизни условие было такое: «девушка, чтобы была обязательно украинкой, простая, не барского рода, сирота и наймитка». Благодаря Варфоломею знаем о 18-летней Харите, что жила в Корсуне в его семье, о ее отказе выйти замуж за «старого и лысого» жениха.

Меня еще всегда поражают упоминания мемуаристов (и автора «Споминок...» в том числе) о том, как Тарас Шевченко пел. Он так  глубоко проникался словами и мелодией, что его чувства передавались и слушателям. Казалось, говорит «его песня»; «иногда, было, под конец песни задрожит его голос и на длинные усы скатятся из глаз слезы». Психологи сделали бы вывод о чрезвычайной впечатлительности поэта, большой амплитуде эмоций, низком болевом пороге.

Портрет Тараса Шевченко, как видим, обрастает живыми подробностями...

Перечитав «Споминки...», я собрался и поехал в Шендеровку. Захотелось походить по старому барскому парку: он помнит Варфоломея Шевченко.

2.

А что, интересно, не попало в «Споминки...» Варфоломея Шевченко? Многое, например — продолжение истории с намерением Тараса поселиться в Украине. Она хорошо известна, однако благодаря уже другому источнику — двадцати трем письмам Шевченко к Варфоломею. Вернувшись в августе 1859 года в Петербург, поэт все еще надеялся, что он таки поселится в собственном доме над Днепром.

Вне «Споминок...» осталась также драматургия событий, связанных с перевозом тела Тараса Шевченко в Украину и похоронами на Чернечьей горе. Варфоломею Григорьевичу выпало тогда быть среди главных распорядителей этого действа национального масштаба. На одной из фотографий видим его в группе родных и друзей поэта около церкви Рождества Христова в Киеве, около Днепра. В составленном каневским полицейским чиновником поименном списке тех, кто сопровождал гроб, «Елизаветградский купец» Варфоломей  Шевченко назван первым.

Когда после смерти поэта возникнул вопрос, где именно должно быть место его вечного покоя, Варфоломей Григорьевич назвал гору под Каневом. Однако в дискуссии не встревал: не возражал ни против Выдубицкого монастыря, ни против горы Щекавицы в Киеве.

Зинаида Тарахан-Береза, наилучший знаток биографии нашего героя, отыскала немало ценных архивных материалов, которые в деталях демонстрируют обстоятельства его жизни и масштаб личности. В 1998 г. вышла ее фундаментальная книга под названием «Святыня», и мне хочется сейчас полистать страницы этого роскошного издания. Книга есть в моей домашней библиотеке, и я часто обращаюсь к ней по разным поводам. Это подарок Зинаиды Афанасьевны. Автограф на титуле зафиксировал дату: 22 мая (!) 2004 года.

Вот ее интереснейшее исследование о переполохе, совершенном помещиками в июле-августе 1861 года: их испугали многолюдные крестьянские собрания на Чернечьей горе. Пошла молва, что в гробу в действительности спрятаны свяченые ножи; что вскоре наступит Тарасова ночь — и начнется новая гайдаматчина. А подстрекает их якобы приятель поэта Григорий Честаховский, который поселился  неподалеку от могилы. Особенно нервничал Никодим Парчевский, у которого Тарас Шевченко в свое время намеревался купить участок земли для строительства дома. Кто только не поднят был на ноги! Даже войско подтягивали в Канев. В конечном итоге, киевский генерал-губернатор Илларион Васильчиков понял, что барские страхи очень преувеличены. Однако Честаховского на всякий случай заставили покинуть Канев и вернуться в Петербург.

Варфоломей Шевченко с его «преданностью малорусской национальности», кругом знакомств также попал под жандармский «колпак». В 1864 году его даже заподозрили в связях с польскими повстанцами, завели на «Бывшего управляющего» «дело о неблагонадежности». Дело было высосано из пальца, до какого-то наказания не дошло, но все равно брату поэта приходилось часто переезжать с места на место. Господа спешили избавиться его. Так Варфоломей Григорьевич оказался в Шендеровке, где и написал свои «Споминки про Тараса Григоровича Шевченка».

И представим себе: все это время и еще много лет спустя он скромно совершал подвиг хранителя Шевченкова захоронения. С 1861 года до самой смерти в 1892-м. Целых тридцать лет! Трижды упорядочивал, капитально укреплял могилу. В конечном итоге, в 1869 году обратился в каневскую городскую думу с просьбой продать ему полдесятины земли на Чернечьей горе. Однако добился лишь долгосрочной аренды. И потом долго платил за нее по два карбованца серебром ежегодно.

Аж на склоне жизни Варфоломею Григорьевичу таки удалось приобрести необходимый участок городской земли, чтобы после этого... подарить ее Каневу! То есть, тому, у кого она была и куплена! Эта история поразила меня особенно — мудростью и самой жертвенностью брата поэта. Процитирую Зинаиду Тарахан-Березу: «17 ноября 1891 года земля с Шевченковой могилой была продана Варфоломею Шевченко за 100 карбованцев серебром». А смысл дарования, оказывается, заключался в том, что в таком случае можно было выставить определенные условия городу. На будущее. Варфоломей Григорьевич вложил 3 000 карбованцев серебром в государственный банк, и на проценты из этой суммы город должен был содержать Шевченкову могилу в порядке, нанимать для ее охраны сторожа, обеспечивать надлежащее состояние дороги на Чернечью гору. Строить же на подаренной земле не разрешалось. И еще одна важная вещь: могила должна была быть свободной для посещения.

Утверждения дарственной правительством Варфоломей Григорьевич не дождался, поэтому выполнить его последнюю волю должен был уже Василий Гнилосиров, помощник надежный и преданный. Зинаида Тарахан-Береза завершила эту историю горькими словами: 71-летний Варфоломей Шевченко умер, «не ведая, что каневская дума отречется от Шевченковской могилы». Обстоятельства и подробности того, что случилось, исследовательница оставила без комментариев.

Еще в 1861 году от Тараса Шевченко покойному досталось небольшое наследие: несколько рисунков, немного писем и рукописей, чернильница, перо, экземпляр первого издания «Кобзаря»... Все эти реликвии сохранялись в шкатулке, закованной железом. Наступило время, и они перешли в руки Андрея Варфоломеевича Шевченко. Однако в 1929 году, когда Сталин истреблял украинскую интеллигенцию, его арестовали по делу «СВУ». Шевченковы вещи «красные жандармы» отобрали, и с того времени о них ничего неизвестно.