Алые паруса Чикаго
Чикаго стоит обеда. Особенно если подъезжать к даунтауну по дороге 290: полное ощущение, что едешь по бетонной кишке Обводного канала. Только вместо воды - рельсы подземки, но такой же серо-бурый цвет облицовочного камня, и даже американские мосты, низкие и перечеркивающие небо над головой.
Да и ещё совершенно иная система вождения, глаз с изумлением извлекает из потока какую-нибудь лохматую хонду, которая с нахальной ловкостью перестраивается из ряда в ряд, демонстрируя то, чего практически нет в чопорном протестантском Бостоне - агрессивную езду.
Мы попали в центр Чикаго ранним вечером, и тут же узнали город: Чикаго из всех американских городов (нам известных) больше всего похож на российское, совковое представление о том, как выглядит Америка. Конечно, похоже на Манхэттен, но ещё как бы больше Манхэттен, чем настоящий. Потому что больше полюсов - между высотами, между современной и традиционной архитектурой, между ленивой роскошью и отчаянной бедностью, между запахом ссаки из вентиляционных отверстий и преувеличенно дорогим запахом мужского одеколона у гостиниц, возле которых администратор свистком подзывает свободное такси.
Но самое главное - обилие экзотически, претенциозно и ярко одетых фриков, особенно чёрных, молодых и юных модников, которых фокус неожиданно выхватывает из толпы. А именно чёрные ребята, раскованные, гибкие, чуть-чуть пафосные (с отдаленной нотой блатной пластики) - и есть то американское, что ждёт подтверждения в мифе об Америке, который в той или иной степени каждый из нас несет в себе.
Уже в первые несколько минут, пока хайвэй вливался в город, пытаясь раствориться в городских кварталах, на глаза попадались такие машины как Мазератти и Ламборджини с оглушительным мотоциклетным треском, какие трудно встретить в Бостоне. Да и в Беверли-Хил - не то, чтобы на каждом углу. Протестантам западло гордиться вещами, католики оставляют за собой этот кайф с прожилками вины. И возникает ощущение, что в этом городе протестантской постности поставлен барьер.
У меня есть дурная привычка вычитать из новых впечатлений старые. То есть из всего, что вижу - российскую память. И ценю по привычке то, что ни имеет никаких закладок в памяти о России-матушке. Пустыни и кактусы Невады и Аризоны, Zabriskie Point и прочие парки секвой и долины смерти, тот же Манхеттен, из которого ничего русского вычесть нельзя.
Чикаго, казалось бы, даёт множество подсказок: та же навесная подземка напоминает Бруклин (а это уже почти Россия), высотки с башенками почти уничтожаются гостиницей «Украиной» и прочими сталинскими копиями чужого стремления к доминированию. Но то, что мне нравится, что позволяет дышать здесь и не даёт в родном Питере: в косицу заплетено новое и старое. Не петербургский стиль, напоминающий смесь некрополя с музеем, а непрерывный рост, непрерывное изменение, когда старое прорастает сквозь новое и наоборот. А, значит, у времени есть ещё резоны.
Но и у Чикаго в наличии совершенно новые горизонты. Ближе к набережной озера Мичиган, город прикидывается солнечным дурацким Сочи, и синие волны озера уже не отличаются от курортного чёрного, чёрного моря.
Казалось бы, где логика? Только что обкатывал критерий, что хорошо то, где нас нет, где отсутствуют российские рифмы, как вдруг именно рифма (да ещё с сухой советской гордостью сочинского пляжа) становится близкой? Ну, да, роза лучше, чем ромашка, но самая лучшая ромашка лучше розы. Чикаго - какое-то самоотрицание на ровном месте, все должно быть плохо, а вместо этого праздник для зрения.
Потом злая жизнь с ее проблемами. Буквально в первый час пребывания в центре, недалёко от Museum of Contemporary Art увидели странную сценку, которая сопровождала нас все три дня. Стаи, нет какие-то толпы молодых людей (старшего школьного возраста) с воплями и рюкзачками шли, влеклись куда-то, что-то шумно обсуждая и вдруг раз - разбивались о полицейский заслон.
Мы сначала услышали сирены полиции или пожарных, а потом увидели, как полицейские укладывают на асфальт какого-то огромного чёрного парня в красном топе. Мы не знали, в чем причина, за что он опрокинут на землю и уже стал обладателем блестящих браслетов, но тут же увидели и услышали, что уже указанная толпа из нескольких десятков старшеклассников, в основном, чернокожих девочек (но не только), ринулась к нему двумя ручьями. И тут же полицейский волнорез: полицейские, тоже, в основном, чёрные стали на пути толпы школьниц, бросившихся на помощь парню в красной футболке, которого уже поднимали с асфальта и вели в машину. Мы не поняли ничего, кроме гула возмущения и от экспрессивных подростков, и более сдавленный от прохожих, в чем причина конфликта, уже не узнать.
Через день ситуация повторилась около другого музей (а куда-то ещё ходить туристам), около Art Institute, и тоже стайки молодежи с рюкзаками, гул и полицейский, белый, угрожающе сутулый и рыхлый, который шёл по пятам молодого чёрного парня с белыми ведрами, на которых он, как на барабанах, играл, в дополнении к попрошайничеству, и что-то копу не понравилось. Чёрный парень отступал и громко, визгливо кричал на три квартала и снимал приближающегося полицейского на мобилу, выкрикивая какие-то угрозы. Я понимал ровно столько, сколько и вы: уличный конфликт, очевидно, привычный, с недовольным гулом в качестве объяснения.
Живой город, полный проблем и демонстративной эстетики. Понятно, что я приехал снимать своих любимых бездомных, а их здесь на каждом углу поставили для контраста и напоминания: не гордись, от сумы не зарекайся. Я предполагал дать в качестве дополнения несколько фоток, но неожиданно мои планы изменились. После обеда в старом городе (старый итальянский ресторанчик с выцветшими фотографиями предков и родственников владельцев) мы решили охладиться на пляже, о котором я забыл сказать, что наклонная часть спуска к воде сконструирована в виде городского трека, и по нему в обе стороны сотни велосипедистов снуют как нитки за иголкой.
Здесь же можно искупаться, парапета нет, только лесенка в воду, как в бассейне, в справа и слева вдали песчаные пляжи, на один из которых мы и пошли. Вода, кстати, холодная, как в Форосе в июне 1973, когда неожиданно пришло холодное течение. За бортом 35 по Цельсию, а вода 16-17, яйца сводит, как скулы.
Короче идём к пляжу, впереди толпа, какие-то кордоны, полицейские досматривают вещи и что-то ищут, требуя открыть сумки. Я спросил у копа, в чем причина досмотра, он что-то сказал, посмотрев с усталым удивлением, но мы уже прошли.
То, что мы увидели на этом подобии сочинского пляжа, настолько было неожиданно, что я решил показать именно эти фотки сделанные по инерции. В обе стороны на песчаной полосе шириной метров 50 стояли толпы, тысячи, если не десятки тысяч подростков. Они именно стояли, хотя на пляже принято лежать. Они стояли густой толпой из Мандельштама, но они не были венозны, хотя некоторые девочки были уже пьяны до тошноты, но они, в основном, стояли, весело болтали и все.
Да, я забыл сказать, это был Memorial Day, всеамериканский праздник, часа 2 пополудни, и очень может быть у чикагской молодежи это был такой праздник Алые паруса. Ведь на календаре конец мая, может, это такая традиция отмечать конец учебного года, приходить на пляж, стоять часами, болтать и пить то, что удалось пронести мимо полицейских. Вот так они стояли, а некоторые уже лежали, и так как я никогда ничего подобного не видел, то решил, может быть, и вам будет интересно посмотреть, как чикагские подростки празднуют что-то, что в виде русской рифмы походит на день выпускника, последний звонок, а так - кто знает, что это было?
Я этот текст и фотки собирался поставить в конце мая, но тут прочитал, что убили Бабченко, отложил, потом началось то, что началось. Но вот пришла пора и Чикаго. Чикаго тревоги нашей.
