Мирослава ГОНГАДЗЕ: «Я никому уже не доверяю. Я забыла это слово»

Мирослава Гонгадзе, которая четыре года назад покинула Украину и все это время жила в Соединенных Штатах, на днях прилетела в Киев.

Новая информация, которой располагают Генпрокуратура и следствие, способствует раскрытию дела об убийстве Георгия Гонгадзе. К такому мнению Мирослава пришла после беседы в Генеральной прокуратуре, сказала она в эфире телеканала «Тонис». Мирослава Гонгадзе также продолжает настаивать на необходимости экспертизы пленок Мельниченко. Сделать это можно в США, однако для этого генпрокурор Святослав Пискун должен встретиться на территории этой страны с Николаем Мельниченко. «Участие Мельниченко в экспертизе принципиально важно, ведь только он может объяснить, как делались эти записи», — считает Мирослава Гонгадзе. По ее словам, генпрокурор заверил ее в своих намерениях посетить Соединенные Штаты и довести расследование до конца.

Тем временем ситуация с пленками Мельниченко становится все запутаннее. Количество «хозяев» фонотеки майора растет (соответственно понижается уровень доверия к ней?). Вчера в Генпрокуратуре Украины давали показания руководитель созданного бизнесменом Борисом Березовским Фонда гражданских свобод Александр Гольдфарб и историк Юрий Фельштинский, проходящие в качестве свидетелей по делу Гонгадзе. (Недавно, напомним, Фонд гражданских свобод заявил о том, что в его распоряжении находятся записи Николая Мельниченко, которые он готов передать Генеральной прокуратуре Украины.) «Мы передали вещдоки, которые у нас приняли согласно опубликованной описи, там все перечислено, после чего и у меня, и у Фельштинского были взяты показания относительно всего, что нам известно по этому делу и по взаимоотношениям с Мельниченко», — сообщил А.Гольдфарб в интервью агентству Интерфакс-Украина.

Тему доверия, пленок Мельниченко, восприятия Украины за океаном и т.п. Мирослава Гонгадзе продолжила в интервью «Главреду» (www.glavred.info).

«Я ПОНЯЛА, ЧТО СТРАНА ЕЩЕ НЕ ИЗМЕНИЛАСЬ»

— В Украине появилось что-то новое для тебя?

— У меня культурный шок, честно. И, к сожалению, не в положительном смысле. Возможно, это только первые дни, но все кажется мне каким-то серым... Я не знаю, пока еще я не вошла в это русло, мне надо привыкать...

— Сколько ты не была тут?

— Четыре года. Может, просто тут еще ранняя весна, может, для меня все это немного шокирующе. Я немножко обеспокоена... Это не столько из-за общения — его было еще не так много. Это лица, дома, улицы — как все выглядит... Это скорее эстетическое впечатление, и я им немного подавлена.

— Наоборот, сейчас говорят, что Киев стал лучше...

— Я говорю только о своих ощущениях. Может, у кого-то они другие.

— Когда ты ехала из Борисполя, чего ожидала, какое было настроение?

— Настроение? В принципе, я ехала посмотреть на Украину, на изменения, которые тут, возможно, произошли. Но когда я подошла к таможне и меня таким тоном спросили: «Вы откуда приехали?!» — я поняла, что страна еще не изменилась.

— А чего ты ждала?

— Я ждала, что мне скажут: «Приятного пребывания в Украине», по крайней мере. К сожалению, ничего такого я не услышала и даже не увидела никакой улыбки. Зато потом я увидела, какое количество журналистов приехало в аэропорт, и меня это шокировало полностью. У меня просто слезы текли, я не знала, что делать и как на это реагировать. Я не знала, выходить ли мне, убегать ли или выйти через задний ход...

— Встречали тебя?

— Да... Встречали, но меня это поразило: столько камер, столько желающих что-то спросить...

— Когда-то ты заявляла, что не доверяешь Пискуну. Перед отъездом в Украину ты сказала, что приезжаешь, чтобы встретиться с Пискуном...

— Я приехала, чтобы встретиться со всеми и выяснить, на какой стадии сейчас находится расследование, так как в Америке я все-таки владею очень ограниченной информацией. Интернет-издания — это все, что я получаю. Думаю, украинские политики пока не привыкли говорить откровенно и все по телефону — они боятся, что их прослушивают, поэтому пришлось приехать самой. Моя задача — выяснить, как продвигается расследование, какие необходимы шаги для того, чтобы пленки Мельниченко можно было сделать достоянием гласности и привлечь к делу. Также я рассматриваю некоторые предложения в Украине и оцениваю, насколько и как смогу тут жить.

«ДО РАСКРЫТИЯ ЕЩЕ ДАЛЕКО...»

— Сегодня уже состоялась первая встреча с Пискуном?

— И не только с Пискуном, у меня была встреча со следственной группой. И сегодня я уже с ними работала.

— Эти люди дали какие-то надежды на завершение дела?

— Да, дали. Дали надежду, и я сегодня выполняла некоторые следственные действия, делала дознание. Я вижу, что они работают перспективно и стараются довести это расследование до завершения. Я увидела, что именно они делают, и это меня настроило более или менее оптимистически...

— А ты слышала заявление Ющенко о том, что расследование буквально в двух шагах от завершения и найдены исполнители, вот- вот привлекут к ответственности заказчиков?

— Конечно, я слышала, но не считаю, что это два шага. До раскрытия еще далеко, еще очень много нюансов, следственных действий, которые надо сделать, и все это усложняет процесс. В частности, это пленки Мельниченко. Но, я так понимаю, Николай вряд ли передаст эти пленки в украинскую прокуратуру, и я считаю, что правильнее было бы сделать экспертизу в Штатах. Следственная группа должна выехать туда и работать с FBI, — все это требует договоренностей. А насколько я понимаю, и у FBI, и у украинской прокуратуры (Генеральный прокурор заверил меня) есть воля это сделать и желание приобщить эти материалы к делу.

— А с Мельниченко ты общаешься? Какой у вас уровень отношений: доверительный, дружеский, приятельский, партнерский?..

— Общаюсь. Отношения, я думаю, приятельские или партнерско- приятельские. Я хочу сделать все, чтобы эти записи были приобщены к делу, это принципиальная вещь. Я стараюсь понять и его самого, и его юридическую позицию. Стараюсь понять, как юридически правильно выйти из этой ситуации. Я чувствую, что он все еще загнан в угол, но, разговаривая с ним, ощущаю, что он готов делать экспертизу, готов давать показания. Он меня заверяет, что хочет помочь, и у меня нет причин в этом контексте ему не доверять.

— Просто во многих интервью появлялась информация, согласно которой раньше Мельниченко предлагал эти пленки другим людям...

— Это абсолютно ни на что не влияет. Все эти разговоры и дискуссии — кто заказывал, кто выполнял — мне абсолютно не интересны. Совсем. Меня интересует факт существования голосов Кучмы, Кравченко, Литвина и Деркача на пленках. Мне важно доказать аутентичность этих пленок и факт существования этих голосов, сверить эти голоса. В этом контексте меня это интересует. Кому он что продавал, в каких отношениях с Березовским, с Дерезовским, с Коризовским — мне безразлично. Меня интересует, чтобы записи, которые касаются Гонгадзе, были привлечены к материалам дела как доказательства.

— От кого это зависит?

— От самого Мельниченко и от Генпрокуратуры. Генпрокуратура говорит «да», и Мельниченко говорит «да». Осталась очень простая вещь — связать их.

— А почему он не опубликовал никаких пленок после исчезновения Гии? Он как-то объясняет это?

— Существуют расшифровки этих пленок после исчезновения Гии: Литвин обсуждает с Кравченко мое поведение, поведение Елены Притулы... Это факт, это есть: они там смеются, веселятся, обсуждают, как выгляжу я, как выглядит она, там все это есть.

— А как ты думаешь: почему тогда такой интерес у них вызвал именно Гия?

— Это же было уже после убийства. Ведь они были причастны, что тут говорить. Начался шум в печати, и, конечно, они это обсуждали. Тем более, что и Кучма, и Литвин знали, что они заказывают это убийство.

— А Мельниченко что-то говорил о том, как имя Гии упоминалось до того, как это произошло?

— Конечно. Кучма говорил, что надо использовать Кравченко для того, чтобы решить проблему с Гонгадзе.

— Просто вспоминаются твои первые интервью, где ты очень агрессивно высказывалась относительно Литвина...

— Я никогда не говорила агрессивно ни о ком. Я просто констатировала факт, вот и все. У меня нет никакой агрессии ни в отношении Литвина, ни кого бы то ни было.

— У тебя есть основания считать, что именно Литвин науськивал Кучму на то, чтобы убрать Гию?

— Он в том числе. Там был и Деркач, который занимался тем же. Я не знаю, кто из них играл более существенную роль в том, чтобы науськать, чтобы Кучма сказал то, что он сказал. Но они оба это делали. И по записям четко видно, насколько Кравченко осторожно с этим обращался: он старался найти путь, как бы все сделать правильно с юридической точки зрения. Кучма спрашивает у Кравченко: «Что там вообще? Можно ли? Я же тебе сказал...» Кравченко ему отвечает: «Он (Гия. — Ред. ) написал запрос на имя Генпрокурора». Кучма ему говорит: «Будет всякая с... писать Генпрокурору». Кравченко ему говорит, что каждый имеет право это сделать, но «я решу, у меня есть орлы». Кравченко еще ему тогда сказал, что объявился какой-то активный следователь или начальник районного отделения милиции, он начал что-то копать и расследовать по поводу этого заявления, и Кравченко его отстранил...

— Два месяца назад фрагменты таращанского тела были переданы на экспертизу...

— Ничего не знаю об этом.

— Не знаешь?

— Я знаю, что проводится экспертиза, и сегодня мне это подтвердили.

— Доверие к новой власти — оно есть или его нет?

— Почему у меня все спрашивают именно это? Доверие, доверие... Доверяю ли я Пискуну, еще кому-то... Я никому уже не доверяю. Я забыла это слово.

— Отправная точка в доверии может быть? Что ею может стать?

— Факты. Раскрытие дела.

— Когда Ющенко сказал, что дело раскрыто, для тебя это было шоком?

— Скорее чудом. Но я считаю, что неправильно, когда такие заявления делает Президент. Хотя я восприняла это как, в какой-то мере, добрый знак. С одной стороны, хорошо, что Президент заявил о воле и желании завершить это расследование, но с юридической точки зрения это неправильно. Это может быть расценено как политическое давление, и как юрист я понимаю, что потом обвиненные будут использовать это в суде. Я бы не хотела этого.

— Ты отслеживала приезд Ющенко в Вашингтон? Насколько данный жест, другие жесты, которые делала новая власть, воспринимаются там?

— Я освещала его визит. Восприятие Ющенко в Америке очень положительное. На него смотрят как на шанс изменить Украину, как на большое будущее, прогресс. Но все рассчитывают на конкретные действия, все ждут маленьких или больших, но очень конкретных шагов. Он должен доказать, что эффективен, — это очень важно. То, что его избрали, — это прекрасно, все это поддерживают, но уже настало время доказывать способность что-то изменить в этой стране, в Украине.

То, что я видела в Конгрессе — я там была тогда... — я никогда не слышала, чтобы скандировали имя какого-то лидера. А там кричали «Ю щен-ко! Ю-щен-ко!», народ былнаряжен в оранжевые шарфики. Это impressible, это поражает. Не помню, чтобы какого-либо лидера так принимали, как его.

«МЕНЯ ИНТЕРЕСУЮТ ПОЛИТИКА И ДИПЛОМАТИЯ»

— Отношение друзей, знакомых к тебе изменилось? Сами они изменились, как тебе кажется?

— Нет, я бы не сказала. Мои друзья остались друзьями. И мои политические партнеры, коллеги по работе остались такими же, какими я знала их когда-то.

— А политические партнеры — это кто?

— Борис Тарасюк, Игорь Грынив, Виктор Пинзеник... В принципе, мы остались друзьями, партнерами. Оксана Грязнова, Евгений Глебовицкий... Много людей.

— А ты отслеживала из Штатов «передвижения» этих людей, их действия?

— Конечно. Информационно я жила тут.

— Какие у тебя отношения с мамой Гии?

— После приезда я еще с ней не разговаривала.

— Но ты поддерживаешь эти отношения?

— Да, я часто звоню по телефону.

— Ты знаешь, как она живет, что делает?

— Знаю. Приблизительно, конечно, — я не была у нее четыре года. Мой отец поддерживает с ней отношения: ездит к ней, продукты привозит и т.д. Они чаще общаются. Она сейчас больна, после поездки в прокуратуру никак не может отойти.

— Какие у тебе планы относительно Украины? Собираешься тут остаться? Чем хочешь заниматься?

— Есть два направления, которые меня интересуют, — это политика и дипломатия.

— Политика в каком контексте? Депутатство?

— Да, депутатство в Верховной Раде.

— Были какие-то предварительные разговоры о включении тебя в списки? Ты собираешься стать членом партии Ющенко?

— (Смеется.) Со мной об этом еще никто не говорил.

— Планируется в этот твой приезд разговор с Ющенко?

— Да.

— Когда?

— Я разговаривала с Порошенко и Зинченко, — они обещали, что как только Ющенко возвратится в Украину... Где-то числа 16 — 18.

— А правда, что Борис Тарасюк предложил тебе руководить пресс- службой МИДа?

— (Смеется.) Не подтверждаю.

— Но и не опровергаешь?

— Не могу ничего сказать. Больше меня интересует политика. Но вообще-то я еще не определилась относительно своего возвращения...

— Как отреагировали дети на то, что ты едешь в Украину?

— Дети плакали. Говорили, что тут страшная страна, что тут убивают людей. Им очень сложно преодолеть это отношение, этот страх. Я очень долго убеждала их, в особенности Наночку, чтобы они встретились с Виктором Андреевичем. Нана плакала и говорила, что ему, наверно, очень больно. Что Бог его спас, чтобы он не умер, но ему, наверно, очень плохо, так как он должен появляться с обезображенным лицом на людях. В конце концов все было нормально: они встретились, Ющенко подарил им какие-то книжки. Сказал им: «Приезжайте в Украину», они были счастливы, все о’кей... Но, в принципе, для них это будет сложным решением. И думая о своем будущем, я прежде всего должна думать о детях. И пока что я их не убедила...