Иран: восстание как очередной этап радикализации длительных протестов

Если спросить, что стало причиной и поводом нынешнего взрыва протестов в Иране, которое некоторые аналитики уже поспешили назвать восстанием, то чуть ли не каждый наблюдатель сможет дать свой ответ. И все они будут так или иначе правильными.

Кто-то скажет, что причиной стало очередное повышение цен на топливо, что произошло на фоне победных заявлений правительственных чиновников об открытии гигантского месторождения углеводородов, способного обеспечить благосостояние страны на долгие годы. Ведь именно с протестов против повышения цен начались массовые беспорядки в Карадже в субботу-воскресенье 16-17 ноября, которые считают началом восстания.

Кто-то вспомнит о загадочной смерти молодого поэта-диссидента Хасана Хейдари, арестованного в прошлом году в рамках правительственной кампании по борьбе с активистами протестного движения, потому что массовые протесты в Ахвазе начались с его погребальной церемонии в понедельник-вторник 11-12 ноября.

Кто-то заметит, что протесты в Ираке — стране, которую иранские власти уже много лет считают своим задним двором, где иранские религиозные и силовые элиты фактически руководят назначением не только министров, но и региональной власти, не могли не повлиять на внутриполитическую ситуацию в Иране.

Кто-то предложит включить текущую вспышку протестов в общий региональный и даже глобальный контекст, в частности, рассматривать это проявление в одном ряду не только с протестами в Ираке, но и например в Ливане. И это будет справедливо, потому что было бы наивным считать, что проявления глобальных социальных трансформаций могут обойти кого-то, особенно из крупных активных игроков, коим бесспорно является Иран.

Также бесспорно прозвучит мнение, что наконец сработала стратегия президента США Дональда Трампа отказа от ядерной сделки. И это также будет иметь смысл, потому что несмотря на хаотичность ближневосточной политики Белого дома, именно упрямство Трампа критически ограничило пространство для маневра иранского правительства, чем не позволило ему избежать той социальной и политической траектории, на которой Иран находился последние по крайней мере десять лет.

Все это будет правдой, потому что все эти утверждения базируются на фактах. На отдельных фактах, описывающих отдельные события.

Если же уделить внимание явлениям и процессам, происходящим в Иране, то можно понять, что текущую взрывную вспышку протестов можно считать этапом радикальной эскалации процесса массового сопротивления, который продолжается с начала декабря 2017. Собственно, после завершения активной фазы тогдашних массовых протестов и силового противостояния в Иране в феврале 2018, акции протеста, марши, забастовки не прекращались в стране ни на сутки.

В течение 2018—2019 ежемесячно в Иране происходило от 70 до 240 различных акций неповиновения — от забастовки учителей отдельной провинции или города, рабочих отдельного завода до общенациональной забастовки водителей грузовиков, марша протеста вкладчиков обанкротившихся банков или беспорядков студентов. Спокойными были дни, когда случались не более 1—2 региональных и 1—2 общенациональных акций неповиновения.

И все это на фоне внешнеполитических военных авантюр в Сирии и Ираке, поддержки боевиков в Ливане, Палестине, Йемене и Афганистане, восстановления бессмысленной политически и финансово дорогостоящей ядерной программы, возвращения санкций и безудержного разрушения экономики.

Иранские власти не сделали никаких выводов из предыдущего этапа радикальной эскалации протестов, не приложили никаких усилий для исправления ситуации и преодоления социального кризиса, следовательно, дальнейшая радикализация была неизбежна. И медленные протесты наконец взорвались внезапным восстанием.

За четверо суток массовые протесты распространились на более ста городов во всех провинциях страны. Уже на вторые сутки протесты стали критически радикальными, что доказывает то, что несмотря на кажущуюся спонтанность, они являются результатом длительного кризисного процесса. Протестующие захватывают, разрушают и жгут участки полиции, офисы Корпуса стражей исламской революции и парамилитарной структуры безопасности «Басидж», административные здания, банки, связанные с отмыванием денег для КСИР. Поступают сообщения о драках протестующих с учащимися духовных училищ и погромы в медресе.

Протесты имеют ярко выраженный антиправительственный и антиклерикальный характер. Чаще всего звучат лозунги «Долой диктатуру!», «Смерть аятолле», «Наш враг не Америка и Израиль (как нам говорили), а собственное правительство», появились лозунги «Извини, шах» и «Иранский шах, вернись в Иран». Лозунги-обращения к правительству, характерные для протестов прошлого года, вроде «Хватит тратить деньги на Сирию, обратите внимание на нас!», «Нет Ираку и Ливану, повернись лицом к Ирану», почти исчезли, что свидетельствует о радикализации, то есть том, что протестующие больше не видят в правительстве субъект для переговоров — только объект для ненависти.

У протестующих нет очевидных и видимых широкой общественности лидеров, но их поведение явно изменилось, по сравнению с предыдущим радикальным этапом: они овладели методами уличного противостояния, быстрого перекрытия дорог, построения огневых заслонов на пути сил безопасности, тактикой малых групп, они не боятся выстрелов и умеют атаковать.

Итак, два года активного сопротивления не прошли зря — были выстроены эффективные коммуникационные сети за пределами скомпрометированного «Телеграмма», обучены локальные группы и лидеры и наработаны эффективные тактики противостояния.

Власть противопоставляет сопротивлению исключительно силу: на второй день протестов были отключены связь (иногда даже проводная) и интернет, введены дополнительные силы безопасности и применены самые брутальные методы силового подавления, включая огнестрельное оружие. По непроверенным сообщениям при подавлении протестов за четверо суток были убиты 106 человек в 20    городах страны.

На таком этапе радикализации это ожидаемо сработало в обратном направлении: любое насилие сейчас работает как движущая сила сопротивления. К протестам присоединяются все новые города. На третий день баррикады загорелись в традиционно воздержанном и обособленном Табризе, что является на редкость плохим сигналом для власти: беспорядки среди арабов-ахвази, белуджей или курдов являются обычным явлением, но неповиновение важного и влиятельного сообщества азери — это мощный индикатор потери контроля над ситуацией.

Впрочем, делать любые прогнозы на этом этапе не имеет никакого смысла. На данном этапе следует скорее думать об угрозах, которые генерируют такого рода кризисы для окружающего пространства.

В частности, о том, что потеря стабильности в Иране будет означать потерю стабильности в регионе, где он играл системную роль, пусть и не всегда положительную. А также о том, что беспорядки всегда порождают потоки беженцев. И если иранские беженцы сами по себе, как показывает практика, проблем, как правило, не составляют, то следует учитывать те десятки тысяч беженцев из Афганистана, Пакистана, арабских и африканских стран, которые сейчас находятся в Иране, и из которых иранские власти формируют отряды наемников для войны в Сирии. Об этой потенциальной угрозе следует думать заранее. Как и о тех тысячах боевиков и террористов по всему миру, которыми сегодня руководит, которых вооружает и снабжает иранская власть, и которые могут остаться «бесхозными» в случае смены власти в Иране.