Судьба «единственно верного» учения

Честно говоря, долго думал, стоит ли затрагивать эту тему. Совсем недавно внимательно перечитал пятый номер журнала «Філософська думка» за 2012 год, где речь шла о философии в Украине в последние десятилетия существования СССР, то есть в период, который часто в литературе называют «оттепелью» и «застоем». Немало раздражающих мнений вызвало чтение этих материалов. Наконец, появление в газете «День» статьи Сергея Грабовского «Ревизионисты и пророки. Украинский неомарксизм 1960—1980-х» убедило меня, что об этих вещах надо говорить, поскольку «актуальное прошлое» так или иначе оказывает (иногда даже неосознанно) влияние на духовную ситуацию в современной Украине.

Сергей Грабовский в начале статьи дает понять, что Карл Маркс не был догматиком; особенно его раздражало доктринерство «ортодоксальных марксистов». Этот мыслитель (как бы мы к нему не относились) умел и пересматривать, и развивать свои взгляды. Соответственно, эти взгляды имели свое «неортодоксальное» развитие, в т. ч. и в Украине. Сергей Грабовский проводит мысль, что элементы неомарксизма были представлены в украинской общественной мысли 20-х гг. ХХ в., называя такие фигуры, как Мыкола Хвылевый, Михаил Волобуев-Артемов и особенно Владимир Винниченко. Этот немарксизм в 60-80-х окончательно состоялся в Украине, приведя к переосмыслению (ревизионизму) положений «ортодоксального» марксизма. Здесь вспоминаются как шестидесятники (Иван Дзюба, Юрий Бадзё), так и некоторые профессиональные философы и ученые того периода.

Частично с этим можно согласиться. Но только — частично. Действительно, украинский марксизм (позволю употребить такой термин) имеет чрезвычайно интересную и вместе с тем трагическую историю. И названные Сергеем Грабовским фигуры далеко не полностью представляют ее. Возможно, многие будут удивлены, но человек, который стоял у истоков украинского марксизма, влиял на самого Маркса. Имеется в виду Сергей Подолинский. Он заставил Маркса в конце жизни (хотя бы частично) пересмотреть свои основополагающие взгляды, прежде всего теорию добавленной стоимости.

Подолинский пытался синтезировать естественные, прежде всего биохимические и медицинские, знания со знаниями социологическими и политическими. Наиболее известным и оригинальным трудом этого мыслителя стала работа «Труд человека и его отношение к распределению энергии» (1880), которая еще при жизни автора вышла на русском, немецком, французском и итальянском языках. Для мыслителя труд был одной из разновидностей мировой энергии. Таким образом, он предлагал энергетическое понимание труда, а также энергетический подход к истории технологии. Если труд, с его точки зрения, имеет осмысленный характер, то он не осуществляет распыление энергии, прежде всего солнечной, которая является основой жизни. Соответственно, осмысленный труд осуществляет «пакетирование» энергии. Тем самым обеспечиваются высшие формы деятельности человека. Относительно человеческого разума, то он способен регулировать хозяйственную жизнь и организовывать энергетические потоки, тем самым обеспечивая качественное преобразование мира.

Ученый приходил к выводу, что уровень развития общества определяется его «энергетическим бюджетом». То же самое можно сказать и об отдельном индивиде. В таком смысле труд — не только источник стоимости, но и фактор в процессе распределения и превращении энергии. Он способен привести не только к изменениям на Земле, но и повлиять на процессы космического масштаба.

Энергетическое понимание труда было тесно связано у Подолинского с его толкованием общественных проблем. Основную причину социальных неурядиц он видел в присвоении труда одних другими. Мыслитель ставил перед собой задачу найти пути для такого упорядочивания труда людей, когда эксплуатация человека человеком была бы просто невозможной. Придерживаясь марксистской доктрины, он выступал за социалистические преобразования, в частности за социализацию земли и хозяйственных структур. Надеялся, что именно социализм способен привести человечество к разумному использованию энергетического потенциала. Будущее же общество мыслитель представлял как федерацию самоуправных общин.

Идею «энергетизма», предложенную Подолинским, можно считать одним из важных достижений украинской общественно-философской мысли. Правда, эта идея не была должным образом оценена. И все же она получила свое последующее развитие у Владимира Вернадского.

Есть основания считать, что Подолинский «опередил время». Для современного человечества «энергетические» идеи ученого, соединенные с идеями социально ориентированной регулируемой экономики, выглядят очень актуально. Ведь человечество, пережив период либерализма, столкнулось с проблемой рационального использования ресурсов, прежде всего энергетических. Идеи Римского клуба, движения «зеленых» являются как раз свидетельством этой тенденции.

Яркой фигурой украинского марксизма был Иван Франко. Он прошел непростую эволюцию от марксистской ортодоксии до ее кардинальной ревизии и отрицания. Еще в ранний период, когда он, казалось бы, полностью разделял взгляды Маркса, мыслитель уделял большое значение в развитии общества не только экономическим и техническим факторам, но и фактору коммуникационному. Позже Франко показал, что реализация в чистом виде постулатов марксизма приведет к становлению тоталитарного государства. С его точки зрения, сторонники марксизма видят будущий социалистический уклад «по-военному организованным». Их идеалом является «казарма, армия труда, дисциплина и субординация», когда людей лишают «свободы, инициативы и солидарности». При таком укладе воцарится власть социалистических функционеров, которые будут жестко править обществом. Т. н. «народное государство» марксистов, по мнению Франко, должно стать «всевластной госпожой над жизнью всех горожан». «Прежде всего, — писал он, — та всемогущая сила государства легла бы страшным грузом на жизнь каждого отдельного человека. Собственная воля и собственное мнение каждого человека должны были бы исчезнуть, а то вдруг государство признает их вредными, ненужными. Воспитание, имея целью воспитывать не свободных людей, а только пожиточных членов государства, стало бы мертвой духовной муштрой казенной. Люди выросли и жили бы в такой зависимости, под таким надзором государства, о котором сейчас в абсолютнейших полицейских государствах нет и речи. Народное государство стало бы огромной народной тюрьмой». Можно только удивляться пророческому виденью Франко.

Если говорить о 20-х годах ХХ в., то здесь встречаемся с интересными проявлениями украинского марксизма. Это и хвылевизм, и шумскизм, и волобуевщина. Однако репрессии конца 20-х — начала 30-х гг. положили конец развитию украинского марксизма. Трагической была судьба наиболее известных профессиональных философов тогдашней советской Украины: Петра Демчука расстреляли в Сандармохе вместе со многими другими выдающимися деятелями украинской культуры; Владимира Юринца энкаведисты вынудили к сотрудничеству, а затем, когда он стал им не нужен, казнили.

Относительно зарубежного ответвления украинского марксизма, которое, в частности, представлял Владимир Винниченко, то это было явление маргинальное. Среди украинских деятелей межвоенного периода марксистские и социалистические идеи не пользовались большой популярностью. Слишком отталкивающей для них оказалась «социалистическая» практика большевиков.

Реально на украинских землях, советизированных и входивших в Советский Союз, утвердился русифицированный вариант марксизма. Его главным теоретиком считался Владимир Ульянов (Ленин) — отсюда название «ленинизм». Эту теорию развивал и практически реализовывал Иосиф Джугашвили (Сталин). Ленинизм стал теоретической основой для партии российских коммунистов-большевиков. Отсюда еще одно название русифицированного марксизма — большевизм. Мы же предпочитаем употреблять термин «советский марксизм». Имеется в виду вариант марксизма, который утвердился и развивался в Советском Союзе. Несмотря на его российское происхождение и российскую специфику, надо иметь в виду, что он стал явлением «интернационального» СССР и так или иначе на него оказывали влияние народы этой страны. В конце концов, советский марксизм (официальное название — марксизм-ленинизм) репрезентировался как мировая или интернациональная теория, где национальные, в частности русские, моменты словно были сняты.

Однако в критических работах антисоветски настроенных интеллектуалов можем найти мнение, что советский марксизм — это не плод западной культуры, не аутентичный марксизм, а порождение русской действительности. Одним из первых, кто попробовал всесторонне обосновать эту мысль, был Николай Бердяев. Это он сделал в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» (1938).

Еще раньше Бердяева эту проблему поднял украинский мыслитель Арсен Ричинский, который считал, что большевизм, то есть советский марксизм, «является, бесспорно, явлением в России не случайным и не нахлынувшим; его корни гнездятся в культурно-исторических и общественно-психологических особенностях московской натуры». Ричинский отмечал такие черты большевизма: ориентированность на тотальное обобществление материальных благ; нигилизм в вопросах веры, что находило проявление, с одной стороны, в крайнем атеизме, а с другой, в превращении большевизма в «материалистическую веру», сориентированную на механизацию человека и общества в целом; мессианизм, собственно, вера в «спасительную миссию» русского народа, который словно является носителем «истины». При этом утверждение большевизма предусматривало бескомпромиссную борьбу на уничтожение со всеми «несогласными».

В период сталинизма (30—50-е гг. ХХ    в.) советский марксизм (большевизм) утвердился в СССР как единственно правильная идеология. Свое концентрированное проявление она нашла в «Коротком курсе истории ВКП (б)», который издавался просто фантастическими тиражами. Хотя советские марксисты декларировали то, что они являются преемниками Маркса и Энгельса, на самом деле между «ортодоксальным марксизмом» и ленинизмом был немало отличий. Показательно, что, несмотря на культивирование марксизма, всевозможное возвеличивание Маркса и Энгельса, в СССР так никогда и не было издано полное собрание сочинений этих классиков — хотя возможности для этого были.

Можно сказать так: произведения Маркса и Энгельса для советских марксистов играли приблизительно такую же роль, как для христиан играет Старый Завет. К нему обращаются, уважают, но он не стоит на первом месте. На первом месте находится Новый Завет. Для советских марксистов Новым Заветом стали произведения Ленина, к которым постоянно обращались и в которых пытались найти «наивысшую истину». В этом смысле советский марксизм можно рассматривать как новейшую схоластику, возмещавшую идеи для своих теоретизаций в авторитетных текстах — такими были произведения классиков марксизма-ленинизма, которые исполняли роль «священного писания». К ним еще добавлялись партийные документы (своеобразное «священное предание»). Что касается работников «идеологического фронта», компартийных пропагандистов, то их задача заключалась в пропагандировании «истинной веры», коммунистической «катехизации населения». Показательно, что даже отдельные произведения Сталина имели форму катехизисов.

То, что советский марксизм существенно отличается от «ортодоксального марксизма», находило отражение в произведениях некоторых большевистских теоретиков. Например, Сталин в работе «Об основах ленинизма» писал: «Ленин — марксист, и основой его мировоззрения является, конечно, марксизм. Но из этого вовсе не следует, что изложение ленинизма должно быть начато с изложения основ марксизма. Изложить ленинизм — это значит изложить то особенное и новое в трудах Ленина, что внес Ленин в общую сокровищницу марксизма и что естественно связано с его именем». То есть ленинизм трактовался как совершенно автономное от марксизма учение, которое имело свои особенности. Сталин указывал, что «между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и между Лениным — с другой, лежит целая полоса безраздельного господства оппортунизма ІІ Интернационала». То есть Сталин признавал, что между марксизмом и ленинизмом не существует непосредственной преемственности. Сам же ленинизм Сталин трактовал таким образом: дескать, ленинизм — это «марксизм эпохи империализма и пролетарских революций. Точнее: ленинизм является теорией и практикой пролетарской революции вообще, теорией и тактикой диктатуры пролетариата в частности». Как видим, для Сталина главной в ленинизме была диктатура пролетариата, которая предусматривала и обобществление собственности, и утверждение материалистического мировоззрения, и, конечно, бескомпромиссную борьбу с «враждебными элементами». Наконец, ленинизм, так заявлял Сталин, признает Россию «центром революционного движения», и именно отсюда должен начаться марш пролетарских революций и утверждение диктатур пролетариата.

Советский марксизм был чуждым для украинцев явлением. Понимание этой чуждости встречаем в произведениях украинских мыслителей ХХ в. — Липинского, Донцова, Ричинского, Самчука, Маланюка и других. Однако длительное его навязывание сделало свое дело. Поэтому советский марксизм в Украине начал восприниматься как «свой», как явление, которое органично вписывается в историю украинской общественно-философской мысли. Действительно, советский марксизм, как и в целом советская идеология, трансформировали сознание украинцев, превращая украинца в механического человека, который рассматривал себя колесиком большой материальной системы.

Однако «конец сталинизма» в 50-х гг. ХХ в. в СССР, точнее его трансформация, не могли не привести к определенным идеологическим сдвигам, которые наблюдались в период «оттепели» и «застоя». На эти сдвиги и обращает внимание Сергей Грабовский в своей статье «Ревизионисты и пророки», рассматривая наработку тогдашних профессиональных философов советской Украины. Он даже склонен проводить параллели между ними и западноевропейскими неомарксистами типа Герберта Маркузе или Эриха Фромма. С моей точки зрения, эти параллели не совсем корректны. Западноевропейский неомарксизм и «ревизионизм» советского марксизма, наблюдавшийся в СССР в период «оттепели», — разные явления.

Нисколько не хочу приуменьшать значение профессиональных философов советской Украины периода 60—80-х гг. ХІХ в., но они в своих взглядах (по крайней мере тех, которые официально декларировались) не выходили (да и не могли выйти!) за пределы советского марксизма. Единственное, что им разрешалось, это определенная коррекция, которая не должна касаться фундаментальных вопросов. Виктор Козловский в упомянутом пятом номере «Філософської думки» за 2012 г. пытается определить новые тенденции в философской мысли указанного периода. К ним он относит следующие: 1) новый язык (действительно, в этот период язык советских философов становится менее «воинственным» и постепенно либерализируется); 2) появление новых сфер и направлений научных исследований, в частности наблюдался усиленный интерес к наследию Маркса, немецкой классической философии, проблем человеческой деятельности, научного познания и т. п.; 3) переводы и издания классических и современных философских текстов, в т.ч. немарксистских. Особенно приметным стало обращение к «настоящему» марксизму. Вместе с тем этот интерес сопровождался студиями немецкой классической философии, которая трактовалась как один из главных источников марксистской теории.

Такие «марксистско-аутентичные» студии, разумеется, не способствовали радикальной трансформации марксизм. Разве что снимали «сталинские крайности». Правда, определенная «ревизия» советского марксизма допускалась только в строго определенных рамках. Это, думаю, замечательно понимали профессиональные философы. В Украине же эти рамки вообще оказались суженными в сравнении с другими регионами СССР. Ведь к Украине было особенно пристальное внимание со стороны советского имперского центра. Любые проявления свободомыслия здесь сразу пресекались. Такой идеологически удушающей атмосферы, какая существовала в Киеве, не было ни в Москве, ни в Ленинграде, ни даже в Минске, не говоря уже о «вольнодумных» республиках Прибалтики, Грузии и Армении. Сужу по собственному опыту.

Если быть объективным, то профессиональные философы советской Украины не отличались особым свободомыслием. И откровенное диссидентство среди них это, скорее, исключение, нежели правило. Хотя, с другой стороны, обвинять их в этом не стоит. Ведь в целом диссидентство в то время было явлением маргинальным — особенно в откровенной форме.

Трансформация советского марксизма имела в Украине «неожиданные» последствия — правда, не столько среди философов, сколько среди других гуманитариев. Формально обращение к «аутентичному» марксизму породило известную работу Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация». Еще дальше пошел писатель Николай Руденко. Начав как ортодоксальный марксист, который пытался ухватить «настоящую» суть марксистского учения, он завершил свою мировоззренческую эволюцию отрицанием марксизма, обратившись к теоретическому наследию Подолинского. Однако и Дзюба, и Руденко, и Юрий Бадзё, который в своих взглядах приблизился к «демократическому социализму», в условиях «застоя» были исключениями — пусть даже яркими и резонансными.

Сегодня не будем выяснять, что сделали, а что не сделали профессиональные философы советской Украины, а что они могли бы сделать. Это тема отдельного разговора. Скажем только о главном «грехе» этих философов.

Их философия, если дистанцироваться от отдельных персоналий и явлений, не была украинской. И дело не только в том, что эти философы, как правило, не пользовались украинским языком (хотя это тоже имеет большое значение). По большей части языком их философствования был русский. Последний господствовал на философском факультете Киевского университета, в стенах Института философии. На нем преимущественно издавалась философская литература. Помню, как уже в годы «перестройки» пришлось слушать лекцию одного маститого философа, который со временем резко «стал украинцем». Читал он эту лекцию по-русски. Более того — уверял, что философствовать на украинском языке невозможно.

Профессиональную философию советской Украины трудно назвать украинской по своей сути. Имеется в виду то, что она не осмысливала украинские реалии. И фактически была служанкой советской идеологии. На первый взгляд эта философия выглядела как «интернациональная», на самом же деле была российско-имперской. До сегодняшнего дня немало профессиональных философов Украины, которые сформировались в период «застоя», продолжают верить в «интернациональность» философии. Хотя даже «самая интернациональная» философия существует в определенном этнокультурном контексте и так или иначе отражает ментальность народа, который ее творит.

Кстати, о ментальности. Было бы интересно проанализировать, как она нашла отражение в работах профессиональных философов советской Украины периода «оттепели» и «застоя». Боюсь, что «украинского характера» в ней было мало. Позволю себе рассказать одну историю. Несколько лет назад был я на одной конференции в Польше, куда съехались философы из славянских стран. И вот во время фуршета один поляк предложил: дескать, пусть представители каждого народа споют какую-то свою народную песню. Рядом со мной сидел довольно известный профессиональный философ из Украины. И вот из его уст прозвучало такое: «А что мнет петь? Разве что «По долинам и по взгорьям...» Думаю, комментарии излишни.