Свет и тени Генрика Сенкевича

Выход романа Генрика Сенкевича «Огнем и мечом» сразу ознаменовался в украинской критике целым рядом критических отзывов, чтобы потом целое столетие отечественная наука делала вид, что якобы и не существует никакой сверхпопулярной в Польше трилогии («Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский»). Это не значит, что о Сенкевиче вообще не упоминалось. Издавались на украинском новеллы писателя и романы «Крестоносцы» и «Без догмата». Были и соответствующие предисловия к этим изданиям. Но о трилогии — ни словах. Это табу молчания бросало свою тень и на роман, удостоенный Нобелевской премии, — «Quo vadis?», потому что в нем виделась не просто апология христианства, а воспевание католицизма. Возможно, в советские времена ученые об этих произведениях не вспоминали еще и потому, что откровенно высказать свои мнения все равно никто бы не позволил: острые проблемы междунациональных взаимоотношений в литературе были в УССР под запретом (именно поэтому не попала в 50-томное издание произведений И. Франко статья «Поет зради», в которой достаточно остро критиковалась идейная направленность поэм А. Мицкевича).

Своеобразным прорывом в украинском постижении Г. Сенкевича стал фильм Ежи Гофмана, который попытался воспроизвести героику двух народов, разных их представителей, драматической истории любви, а не взаимопреодоления. Собственно о гофмановской киноленте уже сказано немало. Обращу внимание только на одно изменение в фильме в сравнении с романом Сенкевича. Согласно литературному произведению, Горпина — старая и страшная гадалка, близкая к ведьме. В картине Гофмана героиня Р. Писанки — молодая, может, тоже ведьма, но не лишенная аутентичного шарма, привлекательности. Ее безнадежная влюбленность в Богуна добавляет драматизма действию, а заодно лишает произведение разделения на «позитивных» поляков и «негативных» украинцев. Новое тысячелетие дает, наконец, и украинский перевод романа «Огнем и мечом».

На долгие годы отношение украинцев к Г. Сенкевичу (читай — к роману «Огнем и мечом») определила статья Владимира Бонифатьевича Антоновича «Польско-русские отношения XVІІ в. в современной польской призме (По поводу повести Г. Сенкевича «Огнем и мечем»)», напечатанная в «Киевской старине» в мае 1885 года, почти сразу после завершения публикации романа («Огнем и мечом» печатался одновременно, из номера в номер, в двух польских журналах в течение 1882—1884 годов). К произведению Сенкевича Антонович подошел в первую очередь как профессиональный историк. Он сразу же отметил, что в романе практически нет отступлений от исторического фактажа, но значительно вредит ему тенденциозность освещения этого фактажа. Несмотря на эту тенденциозность, Антоновича неприятно поразило то, что «Огнем и мечом» встретил такие восторженные отзывы со стороны польской общественности: разнообразные костюмированные представления, бурные празднования, приемы в честь писателя и т.п. А дальше В. Антонович, который с громким скандалом когда-то порвал отношения со своим польским прошлым и перешел к украинскому «хлопоманству», прибегает к метанию стрел в роман Г. Сенкевича.

Хотя эти стрелы часто никоим образом не касались романа «Огнем и мечом». Трудно обвинить Сенкевича, что он стал апологетом цивилизаторской миссии Речи Посполитой и сторонником монархического государственного строя с четкой вертикалью власти, потому что Сенкевич, по-видимому, до конца трилогии так и не определился, что же для поляков ценнее: крепкая королевская власть или демократический шляхетский уклад с его правом liberum veto. Но Антонович бросает такие упреки в адрес «Огнем и мечом», имея в виду в действительности идеи Пантелеймона Кулиша о регрессивном, антицивилизаторски-анархическом, негосударственническом характере украинского казачества. А еще В. Антонович указал на целый ряд неточностей в романе Сенкевича при употреблении украинских слов, топонимики, народных песен и др.

В итоге оказывалось, что роман воспроизвел действительные исторические факты, но весьма исказил историческую действительность из-за своей тенденциозности. А тенденциозность заключалась или в топонимических неточностях, или в том, что романа Сенкевича, собственно, не касалось. Кстати, Генрик Сенкевич, внимательно прочитав статью Антоновича, в следующие издания романа добросовестно внес исправления всех неточностей, на которые указал критик, но от этого для украинских читателей «Огнем и мечом» не стал менее тенденциозным и антиукраинским.

Еще в начале своей статьи В. Антонович очень четко уловил, что «повесть п. Сенкевича по приему, который она встретила в польском обществе, и по впечатлению, которое она произвела на это общество, является, несомненно, выразителем современного состояния исторического самосознания польской интеллигенции, последним словом его патриотических, национальных и общественных взглядов». Именно «патриотические, национальные и общественные взгляды» украинцев и поляков во многом определяли характер восприятия романа Сенкевича, поэтому малоперспективным делом было определять, насколько точно писатель воспроизвел тот или другой мелкий факт, на каких событиях он акцентировал внимание, а о каких — умолчал. Но преимущественно на этом сосредоточилась почти вся польская и украинская тогдашняя критика романа «Огнем и мечом» (Б. Прус, П.       Хмелевский, А. Свентоховский, В.           Гнатюк, О. Маковей и др.).

ИСТОРИЯ ИЛИ ЛИТЕРАТУРА?

Но, несмотря на критику таких важных личностей, роман Г. Сенкевича и в дальнейшем оставался самым популярным произведением среди широкого круга польских читателей. С целью примирить польскую читательскую общественность и украинское сообщество в 1934 году издает работу «Огнем и мечом» и историческая действительность» Ольгерд Гурка, еврей-преподаватель из Золочева, ученик известного польского историка Людвика Кубалы. Гурку чрезвычайно поразил художественный уровень романа Сенкевича, высокий талант писателя, который «lwim pazurem» оставляет глубокие следы в сознании читателей. Исследователь приводит даже примеры таких следов. Так в одном из писем современника Сенкевича рассказывается о том, как под впечатлением очередного отрывка из романа, только что прочитанного, где говорилось о гибели Подбипенты, автор письма зашел в костел и заказал мессу за упокой души умершего. И только позже осознал, что совершает кощунство, потому что поминает душу несуществующего человека — литературного героя. Еще одна дама преклонных лет со слезами на глазах сообщала своим знакомым, что «Бар взят» (казаками). А в годы обретения Польшей независимости вояки польских легионов носили «Огнем и мечом» около сердца так же, как через два десятка лет советские воины носили «Как закалялась сталь» Н. Островского.

О. Гурка задает вопрос: кто же виноват в том, что таким непривлекательным предстает образ украинца со страниц романа Г.Сенкевича? И тут же дает ответ: кто угодно — только не автор «Огнем и мечом». Да, в романе есть неточности, но писатель не имел никаких предубеждений относительно Украины и украинцев. А причина неточностей в том, что Сенкевич использовал тенденциозные труды историка Л. Кубалы, которые грешат многими искажениями исторических фактов. Если бы автор знаменитого романа использовал действительные факты, то, возможно, «Огнем и мечом» мог бы стать любимым романом и для украинцев, потому что в действительности, например, был реальный шляхтич Скшетуский, но это был русин и православный! Поэтому он имел бы все основания рассчитывать на благосклонность со стороны соотечественников и одноверцев. А поляки, по мнению О. Гурки, тоже более реалистично должны бы трактовать события междунационального противостояния середины ХVІІ века.

Однако, как утверждают польские ученые, и сегодня рядовые поляки, от учеников до пенсионеров, представление о том противостоянии составили себе никак не на основе труда Гурки или работ других уважаемых историков-соотечественников (которые, в целом, дают достаточно объективную картину тогдашних событий), а на основе все того же романа «Огнем и мечом», который превратился в национальный польский миф.

Интуитивно многие украинцы понимают, что проблема в восприятии этого произведения заключается не в том, насколько правдиво и точно воспроизвел писатель какие-то конкретные большие или мелкие события прошлого, хотя реализм и позитивизм, господствовавшие в то время в славянских литературах, побуждали именно к такому прочтению исторического романа (такой подход к произведениям исторических жанров сохранялся в советском литературоведении до момента распада Союза и даже дольше). Особенно остро чувствовали то, что сила романа Сенкевича прежде всего в его художественном совершенстве, украинские писатели. Поэтому пробуют создать ему альтернативу не в форме научно-критических работ, а в форме литературных произведений. Но И. Нечую-Левицкому и А. Чайковскому это не удалось. Замысел Нечуя-Левицкого был достаточно интересным: создать роман для массового читателя. Но для его реализации не хватило художественной смелости, писатель боялся хотя бы на шаг отступить от исторических документов, свидетельств, фактов. Как следствие, получился прекрасный беллетристический перевод научных трудов; но бледные, схематические персонажи, при отсутствии какой-то острой интриги, не могли превратить «Ярему Вишневецкого» в увлекательное литературное произведение. Окончательно отправило роман в небытие то, что в течение почти столетия он нигде не публиковался. Не удалось реализовать замыслы по созданию «антиогнемечовского» романа и А. Чайковскому.

Но в 1931 году было завершено еще одно произведение, которое имело четкое полемическое направление против «Огнем и мечом» Сенкевича. Это был роман Александра Соколовского «Богун». На эту полемичность указывали и эпиграфы из трудов польских историков, в том числе и из Кубалы. Одним из центральных образов, который противостоит детально выписанному Вишневецкому, становится Хмельницкий, отважный, мудрый, даже хитрый, — чем не сочетание «льва и змеи», «льва и лиса», как о нем говорят персонажи Сенкевича! Но основу противостояния составляют не исторические персонажи и события, а фабульная канва, базирующаяся на классическом любовном треугольнике. Такой крен в сторону «романичности» достаточно интересный и странный у А.       Соколовского, потому что историческая романистика 20—30-х годов была четко сориентирована на полное соответствие документам (В. Гжицкий в «Кармелюке» цитирует их целыми страницами, не всегда выделяя кавычками) и историческим трудам. Наконец, такими по характеру были и предыдущие романы А. Соколовского о народниках и их террористической деятельности.

В центре «Огнем и мечом» была борьба Скшетуского и Богуна и их товарищей за прекрасную шляхтянку Елену Курцевич (имя этой героини и война вокруг нее абсолютно закономерно породили у ученых попытки сравнения романа с гомеровской «Илиадой»). Основу романа Соколовского составляет борьба за прекрасную казачку Оксану Ивана Богуна и Стефана Чарнецкого, того же Чарнецкого, который истязал украинцев не меньше, чем Вишневецкий, и который впоследствии выбросит тело Хмельницкого из его гроба. В целом «Богун» переполнен захватывающими ситуациями, развитием событий, постоянно держит внимание читателя в напряжении, но автору не удалось избавиться от определенной однобокости: он четко разделил персонажи на позитивные и негативные по национальной принадлежности (думаю, не стоит уточнять, к кому принадлежали украинцы, а к кому — поляки). Богун        — исключительно позитивный персонаж, Чарнецкий — олицетворение всех негативов.

У Сенкевича таким предстает только один персонаж — Скшетуский, рыцарь без страха и упрека. Но относительно других польских персонажей писатель пытался избежать подобной однобокости. Интересны в этом плане воспоминания О. Гурки о собственном восприятии романа «Огнем и мечом»: сначала он безмерно увлекался тем же идеализированным Скшетуским, потом симпатии перешли к «маленькому рыцарю», ловкому фехтовальщику Володыевскому, чтобы уже в зрелом возрасте окончательно и навсегда закрепиться за Богуном, этим противоречивым романтичным сочетанием высокого и низкого, позитивного и негативного, что делает его по-настоящему жизненным и привлекательным. Роман Г. Сенкевича наполнен драматизмом и даже трагизмом, что вызывает постоянное стремление к очищению со стороны читателей. Так в адрес писателя, когда он опубликовал в газете очередную порцию романа, где татары окружили около дуба Подбипенту, посыпались десятки писем, где читатели просили сохранить этому персонажу жизнь. Казалось бы, почему и не пойти читателям на уступки, завоевав их любовь и благосклонность? Но было понимание и другого: от этой уступки пострадает художественная ценность романа, поэтому Подбипента погибает. И какой это трагически-патетический момент в романе!

Эту особенность произведения Г.Сенкевича уловил и Ежи Гофман, «усовершенствовав» именно в этом направлении его роман. По произведению Сенкевича, Горпина — старая и уродливая ведьма. У Гофмана — это по-своему красивая Писанка, безнадежно влюбленная в Богуна, и это вводит в фильм еще одну побочную сюжетную линию, преисполненную драматизма и даже трагизма. Достичь такого драматизма А. Соколовскому в «Богуне» не удалось, возможно, именно поэтому он и не получил какой-то чрезвычайной популярности у украинского читателя. К этому частично привело и то, что никто особенно и не пытался популяризовать произведение репрессированного автора.

ЧТО ЕСТЬ И ЧЕГО НЕТ В «ОГНЕМ И МЕЧОМ»?

Относительно «Огнем и мечом» точки над «і» в 60 годы ХХ в. достаточно удачно расставил польский литературовед Казимеж Вика. Он предложил четко разграничивать три понятия: процесс создания романа — произведение как замкнутую структуру — и судьбу творения, то, как он воспринимается в контексте тех или других идеологических, политических, национальных противостояний. Именно о последнем аспекте преимущественно говорили относительно романа Сенкевича со стороны украинцев, пытаясь перечеркнуть незаурядные для поляков два других аспекта, которые выводят этот роман в число самых выдающихся для польской литературы произведений. Сам роман получился чрезвычайно многогранным, его структура дает неисчерпаемые источники для отыскания новых смыслов как малограмотному читателю, так и тонкому эстету, хотя иногда и утверждается, что роман кое в чем лубочно-примитивный. Написанный в неоромантическом духе, он соединяет в себе черты исторического романа, легенды, предания, превращаясь в конечном итоге в национальный миф, вестерн (роман писался сразу после посещений Сенкевичем США, где он наблюдал чрезвычайную популярность этого жанра).

Сказать, что в структуре «Огнем и мечом» объективно не было антиукраинских выпадов и все это привнесено только контекстом междунационального противостояния, — это сказать неправду. Несмотря на яркое изображение фигур Хмельницкого и Богуна, казацкой храбрости и вольницы, украинцы чаще всего предстают бескультурными, неблагодарными, полудикарями и т.п. Но это не была сознательная установка автора именно такими показать украинцев. Замысел автора заключался в другом, о чем он сказал в последнем романе трилогии — «Пан Володыевский»: «На этом заканчивается тот ряд книг, которые писались в течение нескольких лет и с достаточно большими трудностями,— для укрепления сердец». Именно это стремление «укрепить сердца» соотечественников в условиях потери государственности побуждало автора к восхвалению предков. И часто это восхваление поневоле достигалось, кроме всего прочего, и за счет пренебрежительно-унизительного отношения к другим национальностям. Это наблюдаем не только в «Огнем и мечом» относительно украинцев, но и в «Потопе» — относительно шведов, в «Пане Володыевском»         — относительно турок и татар. Но ни шведы, ни турки не воспринимали эти романы так остро, как украинцы. Возможно, сработал многовековой комплекс второсортности, когда на каждом шагу нужно было доказывать свое право на существование, на образование со временем собственного государства, чего не нужно было делать не только шведам и туркам, но и тем же полякам, за которыми вся прогрессивная Европа признавала право на возрождение государственности? Возможно, именно этот комплекс побуждал чрезвычайно остро реагировать и против тех непривлекательных фактов или описаний украинско-польского прошлого, о которых говорят и украинские историки, но которые не хотелось бы замечать или хотя бы акцентировать на них внимание, а в полемическом запале во всем обвинять «тенденциозно лживого» Г.Сенкевича?

К моменту создания «Огнем и мечом» на автора сошло чрезвычайно высокое вдохновение, порожденное, очевидно, большим патриотическим запалом, настолько высокое, что больше он его, по-видимому, не достигал в последующем творчестве, даже в таких шедеврах, как «Крестоносцы» и «Quo vadis?». Это позволяло ему силой одного только воображения создавать уникальные картины. Так, прочитав роман Сенкевича, 80-летний Богдан Залеский, поэт «украинской школы», который долгое время жил в Украине и потом переехал в Польшу, написал автору благодарственное письмо за то, что так ярко воспроизвел картины украинской природы, особенно степи, с детства известные Залескому. Дело только в том, что в действительности сам Сенкевич никогда украинскую природу не видел, творя ее исключительно в своем воображении на основе гоголевских описаний в «Тарасе Бульбе», да еще собственных наблюдений за американскими прериями. Но это же воображение создало на фоне прекрасной украинской природы не соответствующий ее величию образ украинца.

Когда стали четко заметны антиукраинские «следы» в «Огнем и мечом», Генрик Сенкевич попробовал сгладить такое непривлекательное виденье украинцев в романе «Пан Володыевский», персонажи которого приходят к выводу, что поляки и украинцы — народы-братья, христиане-одноверцы перед той угрозой, которая идет от мусульманского мира. Пан Мушальский и казак Дидюк были непримиримыми врагами-соседями. Но вот судьба свела их в турецкой неволе. Вернувшись из плена, Мушальский утверждает, что стал ему там Дидюк ближе кого-либо из ближайшей родни. Прежний жестокий покоритель казаков Каминский, услышав глас Божий, становится священником и проповедует любовь к ближнему, имея в виду в первую очередь казаков, украинцев. Что, однако, не породило какого-то изменения отношения к «Огнем и мечом» со стороны украинской общественности.

«ВЕЛИКАНЫ» И «КАРЛИКИ»

Патриотическая попытка возвысить собственный народ, которая порождала элементы пренебрежения к другим народам, сыграла с Г. Сенкевичем злую шутку в 1907 году. Это было связано с борьбой студентов и преподавателей Львовского университета за открытие в нем украинских кафедр, а возглавлял эту борьбу М. Грушевский. Все началось со статьи норвежского писателя, нобелевского лауреата Бьернстьене Бьернсона, «Поляки — притеснителям» в начале 1907 года в венской Die Zeit, в которой воспевалась история и несокрушимость польского народа, но указывалось, что народу, который испытывает национальные притеснения и добивается возрождения собственной государственности, не подобает подавлять другой народ, преследуя украинцев за их попытку культурно-политического самоопределения (многие студенты — участники выступлений за открытие украинских кафедр — были арестованы, они объявили голодовку, что, в конечном итоге, увенчалось их полным освобождением). Б.    Бьернсон продолжил в статье серию страстных публикаций на защиту славянских народов от имперского гнета, любых проявлений шовинизма.

Сначала с опровержениями положений статьи норвежца, утверждениями о том, что поляки испокон веков толерантны к другим народам и остаются такими же великодушными и поныне, выступил известный на всю Европу польский пианист Игнаций Ян Падеревский. 19 мая с подобными же утверждениями выступил в газете Г. Сенкевич, добавив, что, собственно, никакого студенческой голодовки не было, это только лишняя шумиха вокруг несуществующего факта, потому что украинцы в тюрьме употребляли себе спокойно марципаны с вином.

В июне Die Zeit обратилась к Ивану Франко с предложением выразить собственное мнение относительно положений статей Бьернсона, Падеревского и Сенкевича. Франко с ответом не замешкался, подав в печать статью «Три великана в борьбе за карлика», достаточно острую и иногда не совсем справедливую относительно норвежского писателя (его вместе с польскими оппонентами он называет иронически «великанами», а украинский народ — «карликом»), но в целом научно аргументированную. Приведенные Франко факты не оставляли камня на камне в патетических заявлениях поляков об извечном уважении и любви своего народа к другим нациям. И факты эти касались прошлого не только украинско-польских взаимоотношений, но и существования литовцев, белорусов, евреев в составе польского государства. Не все было так безоблачно, как пытались представить это И.Я. Падеревский и Г. Сенкевич.

А львовские студенты-арестанты подали иск на Сенкевича за оскорбление достоинства и чести в Венский суд. Сначала польский писатель бравурно утверждал, что никакого иска не боится, но потом в Вену так и не поехал, согласившись, в конечном итоге, с приговором суда: 30 суток ареста с правом замены на 300 крон штрафа. Этот урок не прошел для Сенкевича даром. В 1914 году писатель получил приглашение от польского общества в Киеве провести ряд выступлений перед польскими колонистами по всей Украине, на что тот дал вежливый отказ, объясняя его тем, что свою задачу он видит в художественном творчестве, а не в публицистических выступлениях и заявлениях. Одновременно он положительно отзывался об украинской культуре, в частности дал достаточно высокую оценку творчеству Т. Шевченко. И здесь появляется проблема, которая заслуживает, по-видимому, отдельного освещения: судьба «Гайдамаков» Шевченко в Польше в сравнении с судьбой «Огнем и мечом» в Украине.

Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13.

 Адрес электронной почты (e-mail): [email protected]