Винниченко без брома

60 лет назад, в марте 1951-го, в маленьком городке Мужен на юге Франции отошел в вечность Владимир Винниченко. Отошел тихо. И упоминаний об этом почти не было. В Мужене его могила. И могила его жены Розалии Яковлевны. Мало кто знал и обращал внимание на этих эмигрантов из какой-то Украины. Не очень знают о них здесь и ныне.

А когда-то имя Винниченко знали. И не только в Украине. Его романы и пьесы переводились на иностранные языки. В 1920 годах немцы даже экранизировали его пьесу «Черная Пантера и Белый Медведь»... Даже в подкоммунистической Украине, уже после окончательного отъезда Винниченко за границу, его книжки печатали, продавали и — что главное — покупали и читали...

Владимир Винниченко родился в 1880 году. В 20 лет стал членом Революционной украинской партии (РУП). В 1902-м, учась в Киевском университете, дебютировал как литератор повестью «Сила и красота» и стал необычайную популярным. После Февральской революции 1917-го был первым главой первого национального правительства Украины в XX веке — Генерального секретариата. Был автором трех универсалов Украинской Центральной Рады. С ноября 1918-го до февраля 1919-го возглавлял Директорию УНР, которая сыграла ключевую роль в свержении гетмана Скоропадского. В 1919-м эмигрирует, занимается литературной и публицистической деятельностью. Написал более ста рассказов, пьес, сценариев, статей и памфлетов, историко-политический трактат «Возрождение нации», двухтомную этико-философскую работу «Конкордизм», 14 романов.

«Пройдена большая часть пути жизни. Пройдена. Уже не волнуют те молодые радости, что в двадцать лет. Так должно быть. Любовь? Все тайны ее раскрылись передо мною, я прошел через все тайные закоулки ее, сотни женских рук обнимали меня и сотни уст говорили о том самом... Слава? Я прошел степени ее в разных направлениях, я вышел на самую гору ее. И нет ни гордости, ни наслаждения, ни подъем, ни даже простого обывательского удовлетворения. Аплодисменты, овации почему-то не доходят до сердца души моей, словно ватой окутан я. Моя мудрая, со скептической улыбкой логика обложила меня ватой... Я чувствую только, что должен стоять на этой горе, потому что так надо для добра чего-то большего, чем я. Мне трудно и скучно стоять там, мне смешно смотреть на завистливые взгляды тех, кто стоит ниже, мне жаль тех, кто бросает в меня камнем за то, что я стою на горе. Я жду момента, когда что-то большее, чем я, позволит мне сойти к тихому зеленоватому морю, чтобы я мог лежать возле вечных волн его и мирить душу мою с неизбежным».

В мутное туманное январское киевское утро были написаны эти удивительные слова. Написаны в неистовом 1919 году. Написаны человеком, которого нет на Земле уже шесть десятилетий, но который и давними действиями своими и написанным им все еще вызывает споры, привлекает и отталкивает, провоцирует и пленяет своей парадоксальностью. Парадоксом являются и его слова, написанные туманным киевским утром 1919-го. Он, глава Директории Украинской Народной Республики, накануне провозглашения Акта соборности, единения Западной и Восточной Украины пишет о каком-то «тихом зеленоватом море». Но ведь море будет. Будет море на юге Франции, где ему придется таки «мирить душу с неизбежным». Так, как почти всю сознательную жизнь он мирил в себе писателя и политика...

Леся Украинка отмечала, что с именем Винниченко национальная литература получила новое направление — неоромантизм. Однако оценила Леся не только это. Она находила в Винниченко талант великого артиста. Отбросим иронию. Он и вправду был артистом. По меньшей мере, две роли он пытался играть профессионально — литератора и политика. В большую литературу он буквально ворвался в 1902-м. А в политику еще раньше, в 1900-м, когда стал членом Революционной украинской партии (РУП). Потом кое-кто будет упрекать: дескать, хороший литератор, но плохой политик. И вообще, нужно ли литераторам идти в политику?

Винниченко был автором универсалов Украинской Центральной Рады, возглавлял ее исполнительный орган, первое правительство, таким образом исторически был первым украинским премьер-министром. Он, казалось, навсегда «перешел Рубикон» в противостоянии с большевиками. Он не забыл, как во время своих приходов в Киев в феврале-марте 1918-го и в феврале-августе 1919-го большевики могли просто расстрелять за украинский язык, услышанный на улицах, а одним из популярных лозунгов на плакатах был такой — «Смерть буржуям и украинцам!». Но...

В том самом 1919-м в письме к Евгению Чикаленко Винниченко напишет: «Быстрее и легче всего может существовать такая наша государственность, которая отвечает основе нашей нации —крестьянству и рабочему классу, — то есть крестьянско-рабочая государственность, другими словами, — большевистская, советская».

В мае 1920-го Винниченко с женой пускается в путешествие. И не куда-то, а в Петроград и Москву. Он едет в качестве представителя Заграничной группы Украинской коммунистической партии. Он едет, чтобы вернуться в политику. Едет по согласию Ленина и высшего большевистского руководства.

И вот, казалось бы, успех. Несмотря на первоначальный не очень любезный прием в Москве, большевики предлагают Винниченко сразу две должности в Украине: наркома иностранных дел (тогда еще существовал такой наркомат) и заместителя председателя Совета Народных Комиссаров Украины, то есть заместителя главы правительства. Для себя записывает:

«Почему мое участие в правительстве считается желательным? Главным образом, очевидно, потому, что мое имя может привлечь симпатии определенных национальных элементов к этому правительству. Но ведь не одним именем привлекаются симпатии. Имя необходимо для обозначения известного направления политики. Политика же получает симпатии не именами и заявлениями, а делами, фактами, если же факты будут противоречить заявлениям «имен», то от этого выйдет не польза делу, а лишь вред».

Ленин не хочет с ним встречаться. Вместо него встречаются Троцкий, Каменев, Радек, другие большевистские бонзы. Винниченко встречается со Сталиным. Дело в том, что в конце июня 1920 года Винниченко с женой поехал в Харьков для переговоров с тогдашними руководителями Украины. Общение было неприятным, поскольку упомянутые руководители просто не знали, как себя вести, о чем без санкции Москвы говорить. А возвращался Винниченко в Москву в одном вагоне со Сталиным. Был долгий ночной разговор, хотя собеседник у Владимира Кирилловича был малословный, не очень контактный...

Винниченко боролся не за должности. Точнее, не только за них. А как без них и что тогда политика? Политика — это борьба за статусы и ресурсы. Так что очень быстро ему стало понятно: ни статуса соответствующего, ни ресурсов влияния у него не будет. А знаете, кто ему это объяснил лучше всех вождей? Простой клерк, референт по украинским делам наркомата иностранных дел Российской Федерации. Он сказал: «Никакой Украины не было и нет; на Украине все прекрасно говорят по-русски, и весь этот украинский вопрос выдумка».

Ну кто же поверит какому-то там мелкому чиновнику? Винниченко, несмотря на то, что с ним не очень хотят общаться, пишет письма, какие-то программные документы, в которых излагает свое видение ситуации в Украине на пользу Украине, предлагает кадровые изменения, конечно же, в пользу украинских кадров. Хочет даже вступить в Компартию. Большевики соглашаются, но теперь уже не хотят давать ему никаких должностей, а сначала предпочитают подвергнуть испытанию его «на деловой работе».

Одним словом, игра. Наконец все улажено. Ему еще раз предлагают стать наркомом иностранных дел и заместителем председателя Совета Народных Комиссаров Украины. Винниченко колеблется. Ощущая, что придется быть больше марионеткой, чем руководителем, настаивает на гарантии реальных влияний — введении его в состав политбюро ЦК КП(б)У. И тут наталкивается на стену. Вот как он комментирует это в дневнике:

«Вопрос о вступлении в Политбюро явился последним пробным камнем их искренности. И эта проба окончательно выявила их действительную физиономию. На этом и заканчиваются мои отношения с ними. А этим заканчивается и моя политическая деятельность... Искал гармонии, нашел наибольшую дисгармонию, нечестность с собой. Не принимаю ее, не могу принять».

Конечно, всю эту московско-харьковскую историю 1920 года можно трактовать как то, что Винниченко унизительно «романсировал» с большевиками, выторговывая для себя гарантии и льготы, которых для него, «украинского националиста», просто быть не могло. А можно посмотреть на все это по-другому. Он хотел быть с Украиной, он верил, что его социалистические и коммунистические убеждения дадут возможность реализовать украинский проект. Он, по сути, солидаризировался с местными «национал-коммунистами»:

«Вести дело большевизма? Одеть его в украинскую одежду? Гармонизировать, в конце концов, эти две большие силы в одну? О, если бы это удалось и если бы я хоть верил в то, что удастся...

А с другой стороны, если тот порядок, рождение которого я с восхищением приветствую в душе, победит, а мы, а я буду стоять в стороне, буду выжидать, а потом приду на готовое, — не проиграем ли мы, не преградим ли путь своей нации?..

Не выпускать инициативы власти из украинских рук.

Пусть большевизм, пусть реакция, пусть умеренность, пусть любая форма власти, лишь бы наша, национальная»

В сентябре 1920 года Винниченко с женой снова пересекает советскую границу. Пересекает, чтобы никогда уже больше не вернуться в Украину. В дневнике он записывает:

«...Отряхиваю с себя всякий прах политики, ограждаюсь книгами и погружаюсь в свое настоящее, единственное дело — литературу. Эти два месяца Голгофы даже вылечивают меня от раздвоения. Здесь в социалистической советской России я хороню свою 18-летнюю социалистическую политическую деятельность. Я еду как писатель, а как политик я всей душой хочу умереть. Пусть идут на эту работу те, кому не надо отрывать себя от более любимой работы, кто всем существом может отдаться ей, пусть идут те, кто еще не переходил Голгоф».

Сначала чета Винниченко жила в Германии, с 1925 года — в Париже, а с 1934-го и до конца своих дней сначала в селении, а потом — местечке Мужен вблизи Канн.

С серединой 1920-х годов связана еще одна особенность: именно тогда Винниченко прекратил кампанию против СССР, которую активно начал после неудачного путешествия в Москву и Харьков. За те его выступления V Всеукраинский съезд советов объявил его вне закона как «врага народа». Тем не менее, в 1926 году появилась его брошюра «Поворот на Украину». Тем, кто ее прочитал, стало понятно: больше бояться Винниченко не стоит.

Нет, это не означало, что Винниченко окончательно утратит присущий ему критический потенциал и темперамент. В последующие годы еще будет критика Ленина, Сталина, особенно их национальной политики. Будет предупреждение о том, что из «красного яйца» вылупливается фашизм, болезненные рефлексии на голод начала 1930-х, на самоубийства Хвылевого и Скрипника, на прекращение официальной политики «украинизации». Но...

Но будут и просьба к сталинскому правительству разрешить вернуться домой, в Украину. Последнее, понятное дело, Винниченко не разрешат, произведения его в СССР запретят. А на остальные его действия и заявления просто уже не будут обращать внимания. Возможно, поэтому он и умрет своей смертью. В отличие, например, от Симона Петлюры...

«Единственная цель, содержание и смысл существования всего сущего, а паче всего живого, — это ощущение полноты и гармонии всех сил, стремление жить и в самом процессе жизни иметь высшую, исчерпывающую сатисфакцию...»

В 1927 году появились три тома самого масштабного произведения Винниченко — «Соняшна машина». И что за чудо! Снова покупают и читают. Ругают иногда, иронизируют, но читают. Винниченко называл это произведение «визитной карточкой украинской литературы в Европе».

«Соняшній машині» он придавал особое значение, чуть ли не мироспасительное. Возможно, из-за этого и тиражировали (да еще и как мощно!) в коммунизированной Украине. Теперь многие критики указывают на то, что здесь, дескать, противоречие прослеживается. Противоречие между претензией автора указывать человечеству путь к доброму и справедливому обществу и некондиционностью его моральных суждений. Дескать, не предстает персона автора как моральный авторитет...

В аморализме его обвиняли часто. В большую литературу он вошел не только под удивленное и одобрительное восклицание самого Ивана Франк: «И откуда ты такой взялся?!», но и под заявление Ивана Нечуя-Левицкого об «эротомане» Винниченко.

Революция и секс, сексуальные отклонения в среде революционеров и мещан эпохи революции, сексуальная окраска их поведения... И шире — моральные «новации» в атмосфере общественного возмущения — все это присутствовало в литературе начала ХХ века. Все всплыло и у Винниченко. Всплыло, как некоторые считают, аж слишком...

Упрекал кое-кто Винниченко и тем, что якобы занимался дискредитацией революционеров. Чепуха. Он сам был революционером и просто знал немало такого, о чем его критики даже не догадывались. Например, о том, что такое царские тюрьмы, что такое методы борьбы с политическими противниками. Знал, что среди представителей разных политических партий и течений было немало людей с искалеченной психикой, индивидуалистов, честолюбцев, натур деспотического склада. Он просто писал о них. Писал, будто предостерегая.

Как же он похож на «национал-коммунистов»... Например, Николай Хвылевой использовал такого персонажа Винниченко по имени Гаркун-Задунайский. Но у него это была не реальная фигура из «малороссийских» театральных трупп конца ХІХ — начала ХХ века. Это был обобщенный образ претенциозного бескультурья и провинциальности.

Собственно, украинский «национал-коммунизм» в лице наркома образования Николая Скрипника, спасая Винниченко-писателя, спас собственно Винниченко. Скрипник настоял на выплате части гонорара за издание в Советской Украине, и Винниченко смог приобрести себе дом в Мужене. «Закуток», как они его с женой именовали. Вот что записал он в связи с этим:

«Какое счастье все-таки, что когда-то Скрипник выслал мне часть моего гонорара, что я не профескал его на Монмартрах и Монпарнасах и что теперь мы имеем возможность не совсем умереть с голоду».

Чета Винниченко в Мужене с голоду не умирала, но голодала.

«Перестав писать книжки,
І поклонів більш не б’є,
Зелениною торгує,
Нищить гусінь, ловить миші,
Сіє моркву, буряки,
І гніздечко собі в’є.
На базарі репетує
Вітер вивіску колише:
Так, що заздрять торговки.
«Хоч маленьке, та своє»

Знаете, кто это написал? Великий украинский лирик Александр Олесь. Некрасиво, въедливо, раздраженно. Не нравилось Олесю «мещанское мельчание» Винниченко. А тот просто выживал. Долг за дом висел над ним до самой смерти. Винниченко работал на огороде, выращивал картошку и продавал. И не только картошку. Об этом он напишет так:

«Наибольший писатель, автор универсалов освобожденной Украины, глава правительств ее... вместо продуцировать что-нибудь ценное для той самой Украины продуцирует картошку для провансальских мещан».

Да, была картошка, бедность, страдания. Однако в Мужене было не только это. Винниченко распрощался с «национал-коммунизмом» и даже с марксизмом.

Но осталась не одна картошка... Винниченко изобретает новую утопию — конкордизм. Так называлась работа Винниченко начала 1930-х, а суть заключалась в том, что должна властвовать «коллектократия». То есть коллективное владение средствами производства, социальный строй (не капитализм и не социализм!), который позволил бы покончить со многими бедами, в частности, с наемным трудом. Итак, представим «планету без наймитов», где царит человеческое стремление к счастью и гармонии общественного бытия.

Воображение всегда играло в жизни Винниченко незаурядную роль. И помогало, и вредило, и открывало в нем новые грани. Одно из свидетельств этого — живописные произведения Винниченко. Одно время он учился рисовать. Учился у живописца, которого называли «первым украинским импрессионистом», а сам себя он называл «эстетом до мозга костей». Между прочим, в Берлине ему подарил свои акварели художник-неудачник по имени Адольф Гитлер.

Этот художник был одновременно и советским разведчиком, а звали его Николай Глущенко. В Париже, на улице Волонтеров, 23, у него была мастерская. Там бывал и Винниченко. Познакомились они в 1922-м в Берлине. И тогда материально Глущенко помог именно Винниченко, который был еще при деньгах, а эмигрант Глущенко еще не был завербован чекистами.

Глущенко выполнял свою секретную миссию до 1941-го. Потом вернулся в Москву, а в 1944-м приехал в родной Киев, где работал до смерти в 1977 году. Он относился к своим работам с чисто французским легкомыслием. Картину могли вынести из мастерской, украсть с выставки, а он улыбался. Улыбался и на любое недовольство отвечал: ненужные вещи не воруют. В отличие от Глущенко, Винниченко не вернулся в Украину, но вернулись его картины. Благодаря усилиям таких энтузиастов-исследователей, как Сергей Гальченко, эти картины сегодня можно увидеть. Кстати, именно в эти дни они экспонируются в Музее Михаила Грушевского в Киеве.

«Он — алхимик, сухой, неискренний, дисгармоничный, а не революционер. Тем паче, что и объективно его революционность дала не революцию, а жестокую реакцию».

Это слова Винниченко о лидере большевиков Владимире Ленине. Алхимиком, сухим, неискренним, дисгармоничным самого Винниченко не назовешь. Так кем же он был на самом деле? Несомненно, искренним. Например, однажды Винниченко предложил по всей Украине в одну ночь поджечь все помещичьи имения, и был очень огорчен, когда друзья отвергли этот план. Недаром один остряк назвал Винниченко «внебрачным ребенком Карла Маркса с красивой и темпераментной украинской молодицей»...

Кстати, о темпераменте. Иван Лысяк-Рудницкий утверждал, что у Винниченко-политика были большие недостатки, которые коренились отчасти в его характере, а отчасти — в интеллекте. К недостаткам характера Рудницкий причислял «неугомонный, «степной» темперамент Винниченко, который бросал его в экстремы». Однако сам Винниченко совсем иначе трактовал «степной» темперамент:

«...Я родился в степях... Там, прежде всего, нет суетливости. Там люди, например, ездят на волах. Запрягут в широкий воз пару волов, возложат надежду на бога и едут. Волы себе ступают, земля ходит вокруг солнца, планеты творят свой путь, а человек лежит на телеге и едет...

А вокруг теплая степь и могилы, все степь да могилы... Там нет суетливости. Там каждый знает, что сколько не хватайся, а все тебе будет небо, и степь, и могилы. И потому человек себе едет, не портя кровь суетливостью, и, в конце концов, приезжает туда, куда ему надо».

Когда-то Винниченко написал, что украинскую историю нельзя читать без брома. Хотя сейчас, в начале ХХІ века, стало возможным читать о нашем прошлом и с «Мартелем», и с «Джонни Уокером». Похоже, что на самого Винниченко все не научились смотреть с настоящим «степным» темпераментом. Без «хапливости», как он когда-то сам написал.

Как и раньше, кто-то его либо безоговорочно ругает, а кто-то так же безоговорочно восхваляет, изображает одним из «отцов нации», покрывает бронзовой краской. Это не просто неправильно. Это —преступно, поскольку реальный Винниченко не укладывался в простые схемы. То есть предпочитал, чтобы его воспринимали «без брома». Таким его и надо воспринимать. Без брома и ретуши.

«Хочется тишины, грустных мыслей, красных закатов на необъятном небосводе. Хочется погрузить душу в вечный ход явлений, склонить голову перед ними и умиротворить горькую печаль и отвращение к смерти. Где-то на берегу зеленоватого моря лежать на шершавой скале, слушать вечный плеск волн, смотреть, как тают облачка в волнительной, непонятно влекущей голубизне неба, и мирить душу с неизбежным».

...У Винниченко был редчайший талант не только видеть, но и СЛЫШАТЬ. И человек, и событие раскрываются у него в экспрессивном слове. Теперь, кажется, надо просто УСЛЫШАТЬ Владимира Винниченко со всеми его парадоксами, а уж потом формулировать суждение о нем.