Жизнь и смерть в «стеклянном доме»

Михаил Грушевский сразу после возвращения из эмиграции в Украину с марта 1924 года попал под тотальный надзор чекистов и на него было заведено дело-формуляр. Впоследствии большевистская спецслужба пыталась сделать его лидером подпольной организации «Украинский национальный центр» («УНЦ»). Еще в 50—60-е годы, в период «оттепели», обнаружились факты, убедительно свидетельствовавшие: дело «УНЦ» было инспирировано. Осужденные по этому делу 50 человек (срок заключения от трех до шести лет) стали жертвами лживых обвинений. В 1934— 1941 годах 33 из них снова осудили за «антисоветскую деятельность» и «шпионаж». 21 человека расстреляли, 12 получили новые сроки. Большинство из них умерло в лагерях.

По-другому сложилась судьба Грушевского. Только в последние годы удалось найти документы, дающие возможность подробнее реконструировать коллизии, связанные с его арестом, глубже понять мотивы его вынужденных «признаний» и обстоятельства финального этапа жизни ученого в России. И все это благодаря ранее неизвестному тому из дела-формуляра, который сохранился в Государственном архиве Службы безопасности Украины (ГА СБУ) в Киеве. Речь идет о московских документах, а также документах из Кисловодска, где, как известно, во время отдыха в ноябре 1934 года академик ушел из жизни. Именно эта папка с надписью «Хранить постоянно» 10 февраля 1965 года в качестве «материалов архивного дела оперучета № 262 на М. Грушевского» из Центрального архива КГБ при Совете Министров Советского Союза была передана в 1-е управление КГБ при Совете Министров УССР. Все эти годы она была недоступна для исследователей.

В новонайденном томе множество чрезвычайно интересных и ценных материалов. Чтобы должным образом оценить их, обратимся в первую очередь к обстоятельствам ареста Грушевского. Его арестовали в Москве 23 марта 1931 года. Однако доныне было абсолютно неизвестно об одном эпизоде, произошедшем накануне ареста. Дело в том, что Грушевский 19 марта 1931 года в Москве пошел к Александру Шумскому как к председателю ЦК работников образования СССР. Академик просил помощи, поскольку узнал, что пока находится в Москве, его выселяют из киевской квартиры. Шумский, бывший нарком образования УССР, который был давно знаком с Грушевским, обещал помочь. Другая просьба ученого заключалась в том, не поможет ли ему Шумский подыскать какую-то работу в Москве, «пока все не выяснится».

Шумского, наверное, напугала эта просьба и он решил сообщить не кому- нибудь, а самому Сталину, о встрече и разговоре. В тот же день такое письмо было написано и его черновик сохранился. Вот как описывал сам Шумский дальнейшую часть разговора: «На мой вопрос, что именно выяснится и каковы мотивы его решения, он заявил, что в Киеве очень много слухов о близкой войне и очень тревожная атмосфера, а потому он хочет перебраться в Москву. Трудно сказать, является ли этот мотив действительной причиной для бегства из Киева, поскольку он много жаловался на невозможные условия для работы. Несомненно только то, что поведение этого старика отражает панические настроения части украинской интеллигенции.

По сути его просьбы я ему ответил, что поскольку он не знает, где и что он хотел бы делать, то мне будет сложно его куда-нибудь адресовать и посоветовал ему подумать над этим вопросом».

Но думать М. Грушевскому о своем трудоустройстве долго не пришлось: все планы нарушил арест. 28 марта, уже в Харькове, он сознался в принадлежности к «контрреволюционной организации»; 31 марта продолжал признания. 3 апреля 1931 года его допросил Председатель ГПУ УССР Всеволод Балицкий. После допроса Грушевского в тот же день отправили в Москву, где 4 апреля с ним, по ука занию заместителя председателя ОГПУ СССР Генриха Ягоды, встретился начальник Секретно-политического отдела ОГПУ Яков Агранов. На многих документах, в частности, на докладных записках, на докладах об этапировании Грушевского, можно найти такие примечания: «Отправлен тов. Сталину». Это подтверждает, что «вождь народов» следил за коллизиями вокруг академика.

Сначала Грушевский покорно повторял все то, что с ним тщательно отработал уполномоченный Секретного отдела ГПУ УССР Илларион Южный- Ветлицын. Все это вписывается в грандиозную схему деятельности «УНЦ», который якобы имел разветвленные связи, в том числе и зарубежные. В Москве пристально следили за развитием дела «УНЦ», придавая ему особое значение. По-своему это подтвердили коллизии, связанные с академиком, с которым, кроме Агранова, разговаривал еще один чекист — С. Мессинг. После этого Грушевского отпустили, взяв обещание написать письмо-обращение к отдельным украинским политическим деятелям с призывом прекратить борьбу с большевистским режимом.

Грушевский понял, что власть снова хочет использовать его имя и авторитет в собственных целях, а поэтому и заигрывает с ним, не прибегая к откровенному натиску, как это было в Харькове, в ГПУ УССР. Понимал он и то, что все идет к очередному показательному процессу. Над всем этим он размышлял довольно долго, не спеша на встречу с Аграновым. Наконец последний пригласил ученого на встречу 15 апреля 1931 года. И здесь Грушевский опроверг версию о существовании «УНЦ» и свою руководящую роль в нем. Агранов заметил, что имя Грушевского не случайно встречается в свидетельствах ряда его единомышленников. На это академик ответил, что, возможно, они руководствовались теми же мотивами, что и он сам, будучи убежденными в том, что, давая нужные следователю показания, облегчают судьбу всех, кто проходит по этом делу.

Руководители ОГПУ поняли, что вряд ли удастся сделать из Грушевского героя очередного показательного процесса, и — наверное, после соответствующих консультаций в ЦК ВКП(б) — его освободили. Одним из свидетельств неудовлетворенности Москвы неудачной попыткой харьковских чекистов сделать ученого лидером «УНЦ» можно считать короткий, но выразительный документ — служебную записку от 19 апреля 1931 г. начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ Ю. Евдокимова В. Балицкому. «Лично тов. Балицкому. Посылаю два документа: рапорт от 4. IV. 31 г. и запись разговора т. Агранова с профессором Грушевским от 15.IV. 31 г.

К сведению и для должных выводов. Евдокимов» .

И выводы сделали: 50 человек, обвиняемых в участии в «УНЦ», осудили в феврале 1932 года в «закрытом порядке», а Грушевский остался под наблюдением ГПУ-НКВД до конца жизни.

Однако к вопросу о письме М. Грушевского отдельным украинским политическим деятелям с призывом прекратить борьбу с большевистским режимом чекисты все-таки вернулись. Об этом также еще никогда не упоминалось. 21 апреля 1931 года Я. Агранов пишет Г. Ягоде рапорт следующего содержания: «Академик М.С. Грушевский дал мне два проекта своих писем за границу и адреса, по которым он предполагает эти письма разослать. Письма, понятно, написаны им на украинском языке.

Грушевский предполагает также написать аналогичные письма некоторым французским ученым.

Он готов внести в эти письма те поправки, которые ему будут указаны.

Прошу Ваших указаний».

Сохранился лист бумаги, на котором есть адреса тех лиц, которым должны были пойти письма Грушевского. Эти адреса разбиты на две части: Галичина и Чехо-Словакия. Сохранились также два русскоязычных варианта этого письма, написанных рукой Грушевского, а также два машинописных варианта. Тексты этих писем содержат позитивные оценки политики большевистского режима. Один из вариантов заканчивался так: «Украинская интеллигенция убедилась, что советское правительство овладело положением крепко и будет осуществлять свою программу социально-экономического и культурно-национального строительства твердо и неуклонно.

Я считал нужным ознакомить Вас с этим положением вещей из-за сообщений, которые всплывают в зарубежной прессе, о затруднениях, которые переживает советское строительство, о попытках борьбы с ним и срывов их и тому подобное. Этим сообщениям не следует придавать значения».

Можно только представить, каким моральным «аутодафе» было для Грушевского написание этих писем. В одном из воспоминаний читаем, что его жена Мария Сильвестровна, приехав в Москву, не узнала мужа — так он изменился. Он много не говорил, но «рассказал только, что в Харькове его долго допрашивал следователь Южный, все время угрожал, говоря между прочим, что сошлет дочь на Соловки на 10 лет. «Если бы еще раз такое — не выдержал бы», — сорвалось у Михаила Сергеевича... и больше ничего не рассказывал».

Теперь впервые можно будто услышать голос и самого М. Грушевского. Дело в том, что еще в сентябре 1931 года он составил специальное письмо Сталину. Он пытался объяснить, почему сначала сделал признания, а впоследствии отказался от них. Сохранился вариант этого письма, в котором академик описывал методы работы Южного: «Следователь отбросил мои свидетельства; он не позволил мне их записать, вырывал бумагу из рук, рвал листы, если я писал не то, что он хотел. Употребляя резкие выражения, угрозы и другие средства психического воздействия, он настаивал, чтобы я покаялся во всем, в чем меня, дескать, разоблачают свидетельства других привлеченных — их целая куча и они единогласно указывают на меня, как на руководителя. Если я подтвержу их и искренне раскаюсь, это облегчит судьбу всех привлеченных и мою, в противном случае будут арестованы все близкие мне лица, будут проведены десятки повальных обысков, разорены десятки квартир, сорваны полы и стены, близкие мне лица будут высланы в концентрационные лагеря, где их расстреляют...»

Далее Грушевский описывал, как он держался, как уверял следователя, что его лжесвидетельства не принесут никому пользы, но следователь встречал эти заявления насмешками, издевательствами, криками и угрозами. Допрос продолжался с 19 до 4 часов утра и академик, физическое состояние которого было плохим (у него было воспаление легких), не выдержал. Он подписал тот документ, тот «образец», который составил следователь.

Только в Москве, во время разговора с Аграновым Грушевский осмелился сказать правду о своих «признаниях», ощутив, что первый не давит на него и — более того — очень серьезно воспринимает его харьковские признания. Ученый пытался встретиться также и с Председателем ОГПУ СССР Менжинским, но этого сделать не удалось. 1 сентября 1931 года в присутствии Агранова он встретился с первым заместителем Председателя ОГПУ Иваном Акуловым и рассказал ему об обстоятельствах, в которых «сознавался». Этот разговор не был зафиксирован на бумаге и именно поэтому Грушевский решил написать подробное письмо Сталину, стремясь объяснить пережитое им. В конце он писал: «В дополнение и подтверждение сказанного мной тогда устно и изложенного выше я заявляю со всей искренностью: я не принимал участия ни в каких к.-р. организациях, особенно со времени моего возвращения на Украину (в 1924 году) и не думаю, чтобы среди лиц мне близких какая-нибудь к.-р. организация существовала». К сожалению, пока что сложно однозначно утверждать, что это письмо дошло до Сталина. Однако, по моему мнению, больше шансов на то, что все-таки дошло, поскольку диктатор лично интересовался судьбой ученого.

Последние годы жизни и деятельности Грушевского после ареста 1931 года, освобождения и разрешения проживать в Москве остаются одной из наименее освещенных страниц его биографии. Однако теперь можно сказать более обстоятельно и об этом. Академик жил в столице, пытаясь, как и в Украине, как можно интенсивнее работать. Его нередко можно было встретить в московских архивах и библиотеках. Он не оставлял работу над очередным томом «Истории Украины-Руси», хотя и болел, особенно ухудшилось зрение. С ним проживали жена Мария Сильвестровна и дочь Екатерина. Брат Александр Сергеевич с женой остались в Киеве. Кстати, за Екатериной была установлена слежка еще с октября 1932 года.

В Москве Грушевский проживал на улице Погодинской, 3/2, квартира 102. Как и раньше, вся его переписка подвергалась перлюстрации, хотя часть корреспонденции из Киева отправлялась с вокзала, а значит не попадала к чекистам. Вот почему в сентябре 1933 года Киевский областной отдел ГПУ обратился к ОГПУ СССР с просьбой перлюстрировать всю корреспонденцию к академику из Киева и при этом посылать сюда копии.

В Москве, как и в предыдущий период, Грушевский находился под тотальным надзором ОГПУ, а потом НКВД. 23 декабря 1933 года на него специально было заведено новое (во второй раз!) дело-формуляр и его снова взяли на оперативный учет как «украинского контрреволюционера». С целью получения информации чекисты активно использовали агентуру. Так, в августе 1934 года для разработки М. Грушевского из ссылки в Москву был вызван агент, который, по сообщению был «близко знаком с Грушевским в прошлом». Чекисты организовали «случайную» встречу его с академиком, у которого он побывал дома и восстановил с ним связи. Именно тогда выяснилось, что М. Грушевский довольно хорошо знает, где находятся украинцы, осужденные за национализм, а также те лица, которых осудили по делу «УНЦ».

Сегодня можно очертить круг знакомств и контактов ученого в этот период. По документам, часто встречался с упомянутым академиком Михаилом Сперанским (библиотекой которого пользовался), профессором Николаем Дурново, профессором Григорием Ильинским, профессором Вячеславом Ржигой и другими лицами преимущественно из академической среды. Именно этих лиц, как, кстати, и самого Грушевского, чекисты начнут вписывать в контрреволюционную организацию «Русская национальная партия» («РНП»). Это абсолютно неизвестная и отдельная история. Сохранился вариант подробной справки о Грушевском за подписями заместителя начальника Секретно-политического отдела ОГПУ Генриха Люшкова и начальника 2-го отделения упомянутого отдела ОГПУ Моисея Кагана, датированной мартом 1934 года. В ней, в частности, читаем: «В 1924 году по возвращении в Советский Союз продолжал вести активную к.-р. работу, организовал и возглавил блок украинских контрреволюционных партий.

Является идеологом и руководителем ликвидированной в 1931 г. к.-р. повстанческой организации «Украинский национальный центр» (УНЦ). (И это писалось несмотря на то, что М. Грушевского официально освободили, фактически признав лживость обвинений и его «признаний»! — Ю.Ш. ). Был тесно связан с ликвидированной «Украинской военной организацией» (УВО).

Несмотря на свое декларирование о прекращении борьбы с Советской властью, вошел в центр контрреволюционного блока русских и украинских националистов, именовавшегося «Российская национальная партия», ориентирующегося на германский фашизм и ставящим своей целью свержение Соввласти.

В организации вел активную работу, был связан с заграничными контрреволюционными кругами, в частности с французским профессором славистом Мазон».

Кроме упомянутых лиц к участникам «РНП» был отнесен и академик Владимира Перетца, который во время приездов в Москву останавливался на квартире у М. Сперанского. Многие из упомянутых лиц были арестованы в конце 1933 года. Сохранились протоколы их допросов, в которых упоминается имя Грушевского.

Окончание читайте на следующей стр. «История и Я» 14 июня