История как эксгумация

Сидя на пресс-конференции в обществе «Мемориал» между Юрием Шаповалом и Владимиром Сергийчуком, двумя учеными, так много сделавшими для документирования украинского Голодомора, который мы на Западе называем Великим искусственным голодом 1932 — 1933, я вспоминал, как более полутора десятилетий назад сидел за компьютером в своем вашингтонском кабинете, набирая черновой вариант основной части «Доклада Конгрессу» Комиссии США по украинскому Голодомору. Я не был членом этой комиссии, всего лишь исполнительным директором — собирал информацию и писал доклад, который она должна была принять. Тем не менее ее часто называли «Комиссией Мэйса», и в каком- то смысле таковой она и была. «Мемориал» — единственное место в Украине, где хранятся магнитофонные записи интервью для трехтомного «Проекта устной истории Комиссии по украинскому Голодомору». Таким образом это единственное место, где можно послушать подлинные голоса тех, кого мы записывали на пленку в восьмидесятых, слова свидетелей, большинство которых уже мертвы. Есть там и копии документов из Национальных архивов США, которыми мы пользовались, чтобы определить, какую информацию и когда американское правительство получало о Голодоморе. Так что я находился в окружении не только экспонатов выставки, посвященной трагическому опыту Украины двадцатого века, но и воспоминаний о решающем моменте в моей собственной жизни. И я не мог не думать о том, как сидел за клавиатурой компьютера, составляя черновик отчета о результатах исследования, который должны были принять 15 членов Комиссии. Что же мы узнали? У нас были слушания, на которых присутствовали свидетели, старые эмигранты, которые могли рассказать нам о том, ЧТО с ними сделали, но не о том, ПОЧЕМУ это сделали. Для этого нужно было заглянуть в сознание этих преступников — в основном через официальную прессу того времени. Мы должны были взглянуть на украинскую историю в более широком контексте того десятилетия, которое покойный ученый- эмигрант Григорий Кострук назвал десятилетием массового террора 1929 — 1939, разгрома интеллигенции и подавления тех остатков самоуважения, которые украинцы еще сумели сохранить в Советском Союзе к тому времени. Кульминацией стал погром в ЦК КП(б)У во времена Великого террора 1937 — 1938. Голодомор был лишь наиболее кровавым эпизодом в процессе разгрома Украины. Газеты позволяют нам проследить шаг за шагом меры, при помощи которых продовольствие отнимали у тех, кто его производил, одновременный террор против тех, на кого была возложена ответственность за его изъятие и подавление наиболее активных проводников политики украинизации, уничтоженных вместе с крестьянством при постышевском терроре 1933 года. Профессор

Я не мог назвать это иначе как актом геноцида, преднамеренным частичным уничтожением, необратимо искалечившим народ как таковой. Члены Комиссии ознакомились с собранной информацией и приняли подготовленные мной выводы. Были — и все еще есть — и такие, кто с ними не согласен.

Даже в то время, когда я сидел за пресловутым компьютером, стена молчания уже начинала понемногу разрушаться. 25 декабря 1987 года, в длинной речи по случаю 70-летия провозглашения первого украинского советского государства на первом съезде Советов Украины, первый секретарь КПУ Владимир Щербицкий зашел несколько дальше принятой формулировки «трудности с продовольствием» в 1932 — 1933 и добавил «и даже голод в некоторых районах». Станислав Кульчицкий, который, как я впоследствии узнал, послал Щербицкому меморандум, чтобы убедить его предпринять этот шаг, выступил со статьей о голоде в «Украинском историческом журнале», газетными статьями и даже радиопрограммами, которые, хотя и не были полностью откровенными, все же содержали всю ту информацию, о которой в то время можно было сказать. Затем голос подали писатели, и 18 февраля 1988 впервые в печати появилось слово «Голодомор» — в статье Алексея Мусиенко. Так совпало, что в тот день я отмечал свое 36-летие, и я счел это лучшим подарком. Вскоре Союз писателей благословил ныне покойного Владимира Маняка на составление книги воспоминаний о Голодоморе. Кульчицкий задал вопросы читателям в статье в «Сельских вестях» и указал адрес Маняка. На основе полученных 6000 писем Маняком и его женой Лидией Коваленко была составлена книга, которую редактировала моя будущая жена.

Брожение продолжалось, и 26 января 1990 года, когда Советский Союз уже агонизировал, ЦК КПУ принял резолюцию «О голоде 1932 — 1933 в Украине и публикации связанных с ним архивных материалов». Меня пригласили в Киев, чтобы я был под рукой и мог сказать, какое это важное дело, и я впервые вдохнул воздух земли, ставшей моей второй родиной. В результате к концу того же года вышла книга «Голод 1932—1933 годов в Украине. Глазами Истории, языком документов». Тираж был всего лишь 10 % от предполагаемого вначале, и книга сразу стала библиографической редкостью. Статьи историков, за исключением работы Мая Панчука, которую следовало бы использовать в качестве предисловия ко второму расширенному изданию этих документов, были не особенно интересными, но книга возымела действие. Леонид Кравчук однажды сказал, что она сыграла большую роль в его превращении из «солдата Партии» в Президента независимой Украины: фактически — и в превращении Украинской ССР в государство, чьим первым президентом он стал. Книга стоит особняком как памятник истории момента, в который она создавалась, и она могла бы послужить основой для собрания последних изысканий украинских ученых в этой области.

К сегодняшнему дню у украинских историков было уже десять лет для того, чтобы просмотреть архивы. Список самоотверженных украинских ученых, возглавляемый Кульчицким и Шаповалом, лучшими исследователями прежде засекреченных архивов, достойных считаться национальным сокровищем Украины, Владимиром Сергийчуком, Василием Марочко и другими, кто находил и публиковал документы, углубляющие наши познания о том, что было сделано с их народом, слишком длинен, чтобы опубликовать его на страницах газеты. Я рад, что так много превосходных ученых приняли у меня эстафетную палочку. В конце концов, не я начал этот процесс. Я бы сказал, что если есть историк, заслуживающий памятника (а историки обычно предпочитают книгу мрамору), то это Дмитрий Соловей, опубликовавший первое серьезное исследование в 1953 в Виннипеге (впоследствии переизданное в Дрогобыче под названием «Голгофа Украины»), и многие другие, сделавшие все, что было в их силах, еще до моего рождения. История как наука — это процесс исследования того, что необходимо знать, и главное тут — не забывать о шагах, предпринятых до тебя. Другие люди делали эти шаги до меня, я сделал свои несколько шагов, а теперь другие движутся дальше. Я горд, что есть кому продолжить то, что я начал и не мог довести до конца, но к чему тоже приложил руку.

Итак, я сидел на презентации коллекции документов Владимира Сергийчука, собрании статей о трех Голодоморах советского периода, и посмертного собрания Владимира-Юрия Данилива, одного из организаторов открытого суда, созданного Всемирным конгрессом свободных украинцев, чтобы взглянуть на голод с юридической точки зрения, который пришел к выводу, что, возможно, геноцид был, а возможно, и нет. Но это совсем другая история, и лучше оставить ее для мемуаров, которые я всегда мечтал написать — чтобы мой сын в Америке понял, что его отец не так плох, как некоторые говорят, и не так хорош, как некоторым хотелось бы думать.

Юрий Шаповал был, очевидно, первым, кто прочел недавно изданные архивы Лазаря Кагановича, опубликовал множество документов, уточняющих наше представление об этом ужасном эпизоде истории, и, по своему обыкновению, сослался на документ, опубликованный в «Независимой газете» 30 ноября 2000 года, который в противном случае я бы не прочел и в котором говорится о том, что я мог только предполагать. Речь идет о книге «Командиры великого голода. Поездки В. Молотова и Л. Кагановича в Украину и Северный Кавказ» под редакцией Валерия Васильева и Юрия Шаповала (Киев, «Генеза», 2001), содержащей личное письмо Сталина его доверенному лицу Лазарю Кагановичу от 11 сентября 1932 года:

«…Самое главное сейчас Украина. Дела на Украине из рук вон плохи. Плохо по партийной линии. Говорят, что в двух областях Украины (кажется, в Киевской и Днепропетровской) около 50 райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным. В других райкомах обстоит дело, как утверждают, не лучше. На что это похоже? Это не партия, а парламент, карикатура на парламент. Вместо того, чтобы руководить районами, Косиор все время лавировал между директивами ЦК ВКП(б) и требованиями райкомов и вот — долавировался до ручки. Правильно говорил Ленин, что человек, не имеющий мужества пойти в нужный момент против течения, не может быть настоящим большевистским руководителем. Плохо по линии советской. Чубарь — не руководитель. Плохо по линии ГПУ. Реденс не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике, как Украина.

Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять.

Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор. Имейте также в виду, что в украинской компартии (500 000 членов, хе-хе) обретается немало (да, немало) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец, — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. Самое плохое — это то, что украинская верхушка не видит этих опасностей…

…Поставить себе целью превратить Украину в кратчайший срок в настоящую крепость СССР, в действительно образцовую республику. Денег на это не жалеть».

Вот что было на уме у великого диктатора незадолго до того, как приказать отобрать последнюю картофелину у умирающих с голода.

Сделан еще один вклад в процесс оздоровления Украины как нации и государства, и вклад весомый. Сергийчук, Шаповал, Марочко, Кульчицкий и многие другие внесли в него свою лепту. Каждый из них сделал еще один шаг по дороге, ведущей Украину от того, чем она есть, к тому, чем она хочет и заслуживает стать.

История выполняет разнообразные функции в различных обществах. В Украине, стране, искалеченной своей собственной историей, историки призваны сделать свою личную, скажем так, судмедэкспертизу, даже раскопать могилы и эксгумировать мёртвых. Жертв прошлого преступления…

Для того, чтобы жить далее.