Рождественское воспоминание на чужбине

Сегодня, накануне праздника Рождества Христова, предлагаем нашему читателю (в несколько сокращенном виде) рассказ журналиста Анатоля Курдыдыка «Иду за елкой», который излучает негасимую любовь к своей далекой Родине. Несколько слов об авторе — известном в Западной диаспоре украинском журналисте.

История ХХ века обрекла Анатоля Курдыдыка, как и миллионы других украинцев, на тяжелую жизнь — преследование большевистской властью, гестаповские тюрьмы, принудительные работы в немецких шахтах, судьбу пожизненного эмигранта. Но, несмотря на тяжелые условия, он занимался украинскими изданиями, украинской прессой. Практиковать журналистику Курдыдык начинал в довоенном Львове, а продолжал в разных странах уже за пределами своей Отчизны. Несмотря на это, по словам его сына Льва Курдыдыка, «первым полем отцовской журналистской деятельности всегда была Украина». Усилиями Фундации имени Тараса Шевченко (Канада) часть журналистских работ господина Курдыдыка была издана отдельной книгой под названием «Записки из будней». Это статьи, написанные, главным образом, в 1970-е годы и напечатанные в «Українському голосі» в городе Виннипег при жизни автора. Умер Анатоль Курдыдык пять лет назад.

«…В моей хате еще нет елки. Я хочу за ней выбраться специально. Потому что моя елка растет в стране, равной которой нет в мире. В этой стране в Рождественскую ночь звезды как будто спускаются на землю, от чего снег становится таким белым, как гусиное крыло. Мороз в той стране, в которую я выбираюсь за елкой, не мороз — а художник. Малыши встанут утром, а он им такие цветы, такие ветки лапчатые, такие звезды и ленты разрисовал на оконных стеклах, что даже двора не видно. Но вечером под окошки подойдут колядники и от теплого векового величания Бога- Сына оконные стекла станут прозрачными — будут видны покрасневшие носики и блестящие глазки, а над ними — такая большая, такая прекрасная и цветная звезда-коляда…

Я иду в ту далекую страну за моей елкой. Годами ее привозили как большую пани на санях, сеном пахучим вымощенных, конями запряженных. Я иду в ту далекую страну, где елку, как княгиню, поднимали из саней и другим входом («Убегайте дети, потому что простудитесь!» — кричала мать) несли через отцовскую канцелярию в гостиную. Нас укладывали спать, а ночью совершалось очередное в этой стране чудо: утром елка стояла в столовой такая нарядная, такая большая, такая красивая, что раскрывала нам ротики и расширяла глаза и мы ходили вокруг нее малой процессией, не зная на чем остановить взгляд. Слова входили нам где-то в малые сердечки, а над нами каким-то святочным сиянием стояла счастливая улыбка отца.

Вскоре отец говорил ставить дедуха из такой пахучей шелковой соломы. И сноп стоял — крепкий, высокий, колосистый, туго подпоясанный перевяслом. Мне и до сих пор кажется, что тот сноп был моим отцом, а елка в соседней комнате — наша мама, богатая и красивая, глаз не оторвать! Нам ничего не хотелось есть, и мы ели только чтобы не разгневать отца и мать, все время ощущая близость елки.

А потом начинался своеобразный церемониал. Каждая хата в Покропивне посылала своему отцу-священнику «ужин» (моему отцу) — самого лучшего калача. Приходили закутанные мальчики и напуганные девочки, говорили «Христос Рождается» и произносили свои несложные пожелания, передавая платок с калачом. Ганя, моя сестра, отбирала, а мама угадывала чей калач. А потом малышей в отцовских сапожищах подводили к дверям гостиной, где стояла елка. Господи! Какая елка! В блестящих цепочках, с орехами в чистом золоте, с яблоками, с цветными свечечками — да видел ли кто когда такие? А мама наша наклонялась к каждому из малых гостей и спрашивала: «Ты хотел бы что-то с елки?» — и встретив высшим счастьем светящиеся глаза и из-за отсутствия слов кивок головой, снимала для этого или того показанное ей маленьким пальчиком. Дети не знали, где и прятать подарок. За это время Ганя заворачивала в платок несколько медовиков (мама пекла их добрую сотню!), а отец добавлял «приносящим» сияющую монету. И так происходило до полуночи.

За то время — из окна было видно — старшие братья зажигали в церкви свет, а перед полночью дьяк Петр звонил на все село радостную весть, что Спас нам родился!

Именно в эту страну я иду за своей елкой. Я хочу стать возле нее так, как стоял, когда к ней подходили мои маленькие друзья и подруги забав. Хочу видеть, как они показывают пальчиками, что именно им снять с елки, видеть, как мать берет показанное, приговаривает еще для тех, кто остался дома («Это для Марийки, это для Стефка, а это для Федька. Понимаешь?». Потому что мать знала всех детей в селе, а многих крестила), из каких-то волшебных коробок вешала все новые и новые игрушки, конфеты, медовики и золотые орешки на место снятых — и было на ее лице что-то ангельское, что-то, чего до смерти не забудешь.

Не знаю, но и не присягну: может под ту елку в Покропивне тогда приходил с калачом в виде малого колядника сам Христос-Дитя? Может, поэтому у моего отца была такая улыбка на лице и у матери такие ласковые глаза? Кто может сказать?

…До смерти буду каждый год идти к той моей елке на моей Земле, на которую в Святочную Ночь звезды с неба заглядывают в окошки сельских хаток».