Цветы зла и голос бедности
Мы — все, кто имеет интернет и/или кабельное ТВ — смотрим сериалы.
Ну, почти все.
Конечно, их смотрели и раньше. В 1990-е, например, когда кинопрокат фактически исчез, сериалы — сколь угодно нелепые — были хотя бы каким-то визуальным развлечением, а ранее, в конце 1980-х, они составляли альтернативу советскому телевидению с его неизбывной серостью.
Сегодняшнее время называют «золотым веком теледрамы». Отличие от тех же 1980—1990-х в том, что, с одной стороны, в соответствующее производство стали вкладывать миллионные бюджеты, а с другой — что благодаря этим деньгам, а также новым технологиям у режиссеров появилась достаточная свобода самовыражения. Дэвид Линч (мы о нем еще вспомним) так и сказал: лучшее прибежище для авторского кино сейчас — кабельное телевидение. Сериалы снимали или снимают Вуди Аллен, братья Коэны, Мартин Скорсезе, Дэвид Финчер, Паоло Соррентино, обладательница «Золотой ветви» Канн Джейн Кэмпион, лауреат Канн, Венеции и Берлина Пак Чхан Ук, Агнешка Холланд; список, конечно, неполный. Отсюда и еще одно отличие: если раньше сериалы оставались в негласном гетто забавы для домохозяек, то сейчас их наперегонки смотрят и обсуждают кинокритики и синефилы разного калибра.
Я вошел в этот «золотой век» через дверь клиники в Принстоне, Нью-Джерси, где работал врач Грегори Хаус. 177-серийная повесть о циничном медике-наркомане увлекала метким юмором, проработкой второстепенных персонажей, детективной фабулой, а главное — амбивалентностью главного героя, которого с равным успехом можно было счесть как истинным гуманистом, так и подонком. Ранее в сериальном мире разделение на «чистых и нечистых» было правилом. Теперь же вдруг на передний план вырвались как минимум неоднозначные герои. Безжалостный политик-интриган («Карточный дом»), босс мафии (Подпольная империя»), наркобарон («Во все тяжкие»), жуликоватый адвокат («Лучше звоните Солу») стали протагонистами на этой новой сцене. И даже если экранизируются комиксы с их непременным дуализмом («Готэм»), то и там у каждого или каждой из «хороших» обязательно есть надлом, червоточина; это уже не говоря о комиксе «Пророк», в котором плохое с обильной матерщиной и потоками крови насмерть бьется против еще худшего.
И смотреть все это, повторяю, невероятно интересно.
Почему?
Начало, конечно, положил Линч в те же 1990-е своим гениальным «Твин Пиксом», где почти все так или иначе имели скрытые стороны. Линча приписывали к постмодернистам, и для определенного периода его творчества это довольно точное определение. Внутренне раздвоенные персонажи, отмена всех и всяких иерархий, языковые игры, бесконечное цитирование, и, главное — интенсивное размывание моральных, или, скорее, моралистических догм — в какой-то момент казалось, что постмодерн победил повсюду: в кино, в литературе, в изобразительном искусстве, в театре. В наших условиях еще и добавилось разрушение советской империи.
Но любые игры рано или поздно надоедают, особенно те, в которых результатом становится монотонное ничто. Когда дым от постмодернистских фейерверков рассеялся, оказалось, что потребность в линейных историях с четкими этическими акцентами никуда не делась. Удовлетворять ее взялась телеиндустрия. Нет, добро и зло не поменялись местами. Просто вдруг зло оказалось в фокусе, вытеснив так называемого положительного героя. А положительный герой в свою очередь стал включать в себя частицу зла, безразлично, как врожденный порок или как травму.
Повторюсь, для такого жанра, как телесага, это было неслыханным — и потому радикально, освежающее новым. Публика оценила, рейтинги взлетели за облака. Цветы зла цветут ярко и пахнут опьяняюще. И я вместе со всеми наслаждаюсь этой недоброй весной.
Но сезоны завершаются не только в сериалах.
Что дальше — трудно сказать.
Почему-то думаю о недавней фестивальной сенсации — «Счастливом Лазаре» Аличе РОРВАКЕР. Нет, это не телевидение, а вполне широкоэкранная драма про итальянских бедняков, в жизни которых появился настоящий святой. Критики пишут о Рорвакер как о равной великим мастерам неореализма 1950-х.
Все находки фестивального кино рано или поздно становятся достоянием кино массового, а бедность, несправедливость, войны никуда не исчезли.
Поэтому, кто знает, может, через десяток лет мы будем с восторгом наблюдать за вполне себе реалистичной социальной драмой в своих телевизорах. Может, даже украинское кино наконец найдет свой голос в этом прикосновении к обыденности.
Только бы оно, это кино, было при сознании через десять лет.
