Уличные сюжеты в черно-белых тонах
Сейчас у молодоженов весьма популярно фотографироваться на фоне баррикад. Этот момент всегда особенный, счастливый, а в тот день еще в полном объеме и не верилось, что до и после крови все изменится. Наблюдая за свадьбой, чувствовала, что меня сейчас значительно больше интересуют не свадьбы, а разводы. Нет, вовсе не статистика, а толчок к ним. Сегодня градус политический, да, нет, жизненных споров на фоне черного и белого дыма столь остро взлетел, что снова, уже не впервые в новейшей истории, линия борьбы развернулась везде: не только по разные стороны камнепадов, водометов, огненных бутылок, но и в квартиры. В семьях часто уже не смотрят вместе телевизионные новости, читают совсем разные газеты. И хоть все, вроде, хотят одного и того же — процветания и сплоченности, да оттенков многовато и в событиях весьма неоднозначных — уж больно пестры вкрапления. Разные поколения понимают одни и те же события по-разному, да что говорить, муж и жена вовсе не всегда одна сатана. Жили-жили долгие годы и, казалось, смотрели в одну сторону, а сейчас разбежались по разным комнатам, по разным углам. Замаячил развод. Моя близкая подруга, чуть выведут ее из равновесия муж и дочь, раньше из-за бытовых причин, нынче только в кризисной тональности сразу бежит к своим рыбкам. Недалеко от ее дома в огромном богатом маркете стоит двухэтажный аквариум с рыбками такой яркости и красоты, что она может возле них зависнуть и на час. Бесплатный релакс. Придумала и свои имена для них — Немо, Хирург, Плюшка. Муж ворчит: «Совсем поехала баба, уже хочет и дома завести рыб. Мне только этого сейчас не хватало. Хотя, может, перестанет до хрипоты спорить, пусть уж возится вечером с рыбами, играет с ними в морской бой, все получат передышку».
Мои впечатления слегка устарели, но помню, что 21 января на Грушевского было весьма спокойно, даже, вроде, как сказала одна девчушка, тот день — день объятий. Она подбегала к прохожим и спрашивала — вас можно обнять, и все улыбались. Неужели это тут было... 22 января, в день особого отсчета, поверила в затишье, решила пораньше, в 8.15 утра, спуститься на Грушевского, что рядом с домом, посмотреть на все своими глазами и сфотографировать обуглившиеся игрушки в витрине богатого бутика, что оказался в эпицентре. Раньше всегда останавливалась тут и любовалась дивными игрушками с совершенно недоступными ценами. Тем утром не знала, что недавно уже пролилась кровь, еще не понимала уровень опасности вокруг, да и митингующие и милиция не насторожили особой агрессией, привычно перекидывались камнями. Закроешь глаза, обманчиво покажется, будто в снежки балуются. Только жуткий сгусток тревоги и напряжение особой, незнакомой плотной концентрации завис в воздухе, давил все активнее, и было понятно — вот-вот, сейчас, через мгновение будет жарко. И через 15 — 20 минут ситуация изменилась настолько, что фотографировать буржуазные игрушки мне совершенно расхотелось, да туда уже было и не пробраться. Начался ад.
Сразу признаюсь — в гущу не лезла, лечиться особо-то не за что, если голову проломят, а все сбережения уже изощренно уплыли в одной самой заботливой кредитной спилке. Решила побродить по своим знакомым тропинкам Владимирской горки, по крыше возле Украинского дома, где потом обнаружили патроны, понаблюдать за всем сверху. Да и я такая тут была далеко не одна. Мимоходом отметила: до чего же спокойна природа. Роскошные сосны внизу никак не реагировали на уличные бои, размеренно чуть-чуть покачивались на ветру. Происходящее их, похоже, не занимало — их вселенная помнила и не такое. Уже придя часа через три домой, узнала, что именно в это время, в это утро, 22-го, пришла и первая смерть.
Последние недели все мы, постоянно анализируя события, мучаясь и споря, стали, отметила, более откровенны именно с посторонними, на улицах. Моя коллега, телевизионщица, призналась, что на работе особо не болтает, боится потерять работу, а вот на улице, когда не за рулем, отводит душу.
Некоторые реплики, картинки, случайные фразы, услышанные на Институтской, что чуть выше Майдана, запомнила. В тот день укрепляли баррикады. Вереница мужчин, груженных мешками с камнями, тянулась снизу вверх непрерывной чередой, слегка путая, будто черно-белое кино. Важность услышанного особо не стану анализировать, у репортера по собственному желанию другая задача — не соврать, сохранив тональность.
Поскольку стояла молча и наблюдала, как разбирают весьма дорогой забор для баррикад, ко мне подходили разные люди и что-то спрашивали. Среди них были, возможно, и либералы, и консерваторы, и националисты, и даже промежуточные неопознанные политические объекты. В основном: как пройти, доехать, а вы за кого? Двое мужчин, как потом они объяснили, — сварщики и плиточник, искали нужную им улицу. Ничего, что мы по-русски обращаемся, мы стараемся поменьше даже говорить, признались они. Сейчас тут у вас с этим опасно. Мы же простые работяги — ищем работу, правда, посмотрев на обстановку, решили в Киеве задержаться. Найдутся и у нас тут дела, да и русский поймут — не совсем иностранный. Два львовских мальчишки впервые попали в метро, объяснили они мне. Приехали, хоть мамы, наверняка, умоляли не лезть в пекло, уж еще больно молодые, но они не послушались. Мы даже сфотографировались вместе, и они горячо объяснили свою точку зрения. Для своих 18-ти ребята неплохо разобрались, и выбрали в кумиры того, кто лучший переговорщик, кто сумел в очень острый момент остановить, пусть и на время, вражду на Грушевского (правда, данные могут и устареть, мои впечатления до 28 января).
В фуникулере мне какой-то поэт читал свои стихи, естественно, политические. Были там и строки о том, что не стоит с высокой трибуны бурно клясться, что пуль не боишься. Можно проверить в деле, только никому в стране от этого лучше не станет.
На Подоле видела несколько сгоревших частных машин и какого-то шутника в темных очках и еще, почему-то в потрепанном костюме, Деда Мороза. Он кругами ходил по Контрактовой площади и без выражения, с интонациями, будто списанными со старых лент начала ХХ века, вещал без остановки: «Камушки и золотишко сдавайте дяде Мише. Оно вам больше не понадобится». Все смеялись — шутки у нас понимают. Потом, с опознанием, подумала — может, это и не шутка вовсе была. Удивляться-то нынче не приходится.
Ежедневно, выглядывая из окна квартиры по цвету дыма на баррикадах, определяя как бы повестку дня на сегодня, понимаю — сейчас нет посторонних, нет безразличных, а тот, кто и дыма в жизни не нюхал, в эти дни нанюхался его вволю. И не только в переносном смысле.
Конечно, жизнь не состоит только из белого и черного, но бывают дни, когда именно эти цвета решают судьбу.
