Девочка из третьего ряда
Чем прекраснее- тем опаснее. Кажется, я всегда об этом знал, но постоянно забывал. Ведь красота завораживает и, говорят, спасает мир. Не уверен в последнем, однако уверен, что она опасна и жестока. В который раз понять эту банальную истину на прошлой неделе меня подтолкнул балет «Лебединое озеро», который поставили во Вроцлавской опере
Среди нескольких бессмысленных моих мечтаний есть и такое: увидеть «Лебединое озеро» и «Мадам Баттерфляй» во всех лучших операх мира. Вряд ли это до конца удастся, но можно быть уверенным, что если минимум раз во время года смотришь на балерин-лебедей, то возвышенного настроения хватает на несколько месяцев. Именно поэтому я всегда проверяю репертуар опер, планируя путешествия куда-то. На этот раз звезды сложились благосклонно: во Вроцлаве после фестиваля «Порт литературы» у меня был единственный свободный день, но как раз тогда, когда давали балет Чайковского.
А балет — одно из самых прекрасных искусств, поэтому значит — и жестоких. Это сфера, в которой ты никогда не получишь второго шанса. Скажем, писатели или художники могут всю жизнь растрачивать и пропивать свой талант, а потом вдруг с появлением седины получить магический импульс — и написать шедевр. А в балете если ты не раскрылся до 12-14 лет, то больше никогда и не засияешь на сцене. Не говоря уже о том, что гены могут сыграть злую шутку, исказив тело грубой костью или лишним весом. В большом балете могут быть только колибри — воздушные, невесомые, прекрасные. О своей судьбе балерины узнают еще детьми: кто-то вечно будет танцевать где-то на заднем плане, а одна на миллион имеет шанс стать примой.
Неизвестно по каким причинам, но как раз прим я не люблю. То есть скорее безразлично к ним отношусь, все свое внимание даря балеринам, танцующим позади. Тем, что остаются анонимными, но от этого не менее прекрасными. Кажется, в их танце больше правды и подлинности, больше душевного надрыва, горечи и экстремы. Все смотрят на приму, все прожекторы направлены на нее, но настоящая драма балета разворачивается в глубине сцены, во втором и третьем рядах, — и лишь горстка людей догадываются об этом.
Размышляю об этом парадоксе, сверля взглядом балерину из третьего ряда. Она прекрасна. Анонимна, как и все гениальное. Грим на ее лице не позволяет разглядеть и запомнить черты, ее костюм и телосложение — идентичны с другими. В этом акте она танцует в белом, в предыдущем же выходила в черном. Когда балерины-лебеди снова исчезнут со сцены — я потеряю ее из виду, чтобы уже никогда не найти. Но именно эта балерина в далекой и холодной от темноты глубине сцены и создает ту магию, которая называется искусством. Я всего лишь ее завороженный свидетель, когда после стремительного па белый лебедь подворачивает ногу и едва не падает. Этого, наверное, не заметил никто, кроме режиссера и меня — ведь все смотрят на приму. Между тем балерина из третьего ряда дальше танцует, словно не замечая боли в вывихнутой ноге.
Мне становится горько, потому что это я виноват в ее страдании. Нельзя так неотрывно смотреть, ведь взгляд — материальный, это его энергия сбила девочку с ритма. Лебеди вытанцовывают со сцены, жертва моего взгляда навеки исчезает из поля зрения. Если и мысли тоже материальны, то в тот момент я изо всех сил стараюсь передать израненной балерине сигнал: девочка из третьего ряда, твоего имени никогда не будет на афише и в программе, тебя не освещают прожекторы и тебе не кричат «браво», но я смотрел только на тебя, очарованный и покоренный, и когда у тебя закололо в ноге — стало больно и мне тоже. Белая лебедка, спасибо за твою гениальную и жертвенную анонимность, которая и создает дух балета!
