«Хочу в Припять, но боюсь...»

Все меньше друзей-ликвидаторов приезжает навестить меня в Киеве. «Мирный» атом неумолимо делает свое черное дело. Встречаясь, мы молча поминаем тех, кого уже с нами нет, и, как свойственно живым, говорим о нелегкой жизни, детях, о 30-километровой «зоне».

... В Чернобыль я попала через год после катастрофы, заведовала там гостиницей «Припять», где останавливались проектанты АЭС, сварщики и бурильщики, которые отсекали коммуникации между третьим и четвертым энергоблоками, а с

88-го года работала непосредственно в Припяти, где от комендатуры до станции по прямой — один километр. Разрушенный блок мы называли «кормильцем». Еще бы! В обмен на здоровье и жизнь нам платили тройные оклады.

В Припяти работали биологи из Москвы и Киева, радиологи из Ленинграда. В городе постоянно звучал метроном, как в ленинградскую блокаду. А вечером орало радио, что называется, на всю катушку...

К осени 1989 года я почувствовала, что мне неважно и даже очень неважно. В Чернобыле мне повстречался сибирский кот без хвоста и подушечек на передних лапах. Глядя, как это несчастное животное ковыляет по пыльной дороге, я мрачно отметила, что и нас, двуногих, ожидают необратимые процессы. Моей соседкой была киевлянка Валюша Зорина, обожающая всех животных: два кота, собака, которую она «увела» с вертолетной площадки, а кролика она ласково называла «Зая, собачка моя». Войдя в кухню, чтобы сделать кофе, я остолбенела. Под столом сидел кролик, грыз морковку и МЯУКАЛ. «Все! Пора уходить из «зоны», это же «крыша едет»!», — в ужасе подумала я, чувствуя, что волосы на голове поднимаются. «Что, вспомнила Булгакова?», — услышала голос Валентины. Она взяла кролика на руки, и из отдушины в полу вылетел недовольный кот: под домом был огромный подвал, где водились мыши.

...Хочу в Припять, но боюсь, т. к. не хочется видеть этот ставший мне родным город разрушенным.