Дмитрий ТКАЧЕНКО: «Скрипка наиболее близка к идеалу красоты»

Мы как-то уже привыкли к довольно распространенному, к сожалению, мнению, что на так называемый развитой мир влиять не можем. Мол, слишком уж там все устоявшееся, со своими идеями туда не сунешься, ничем их не удивишь и тому подобное. Все они уже видели, все уже имеют, а мы, обычно, «маємо те, що маємо».

Но это не так, даже вовсе не так. И яркое, масштабное доказательство тому существует в одном из мировых центров влияния — Лондоне: I Международный скрипичный конкурс имени Бенджамена Бриттена.

Об этой, без сомнения, беспрецедентной как для Британии, так и для Европы в целом, акции, «День» уже писал. Это — очень важное событие в культурной жизни не только Соединенного Королевства (которое весьма ревностно относится к академическому наследию континентальной Европы), но и нашей страны. Инициатором и художественным руководителем фестиваля является Дмитрий Ткаченко — киевлянин, ученик Богодара Которовича, который в последние годы проживает в Лондоне. Во многом стараниями нашего земляка фестивалем заинтересовались влиятельные лица из мира искусства и политики. Достаточно сказать, что помощь конкурсу предоставляет, например, эмир государства Катар; почетным патроном акции является королева Великобритании. Среди патронов также — Юрий Башмет, Игорь Ойстрах, Зубин Мета, живой классик современной композиторской школы — Пьер Булез, а призы лауреатам вручает лично лорд-мэр, наместник королевы в Лондоне. Одним словом, с самого старта Бриттеновский конкурс стал одной из важнейших состязательных структур в мире музыки. Тем приятнее осознавать, что участие украинцев не ограничилось только работой Дмитрия. Для исполнения финальных концертов с оркестром Королевской филармонии был приглашен киевский дирижер, руководитель отечественного Национального академического симфонического оркестра Владимир Сиренко, и со своей задачей справился отлично, судя по откликам как профессионалов, так и прессы. Успех наших исполнителей получил весомое подтверждение и в, собственно, конкурсной части. Ксения Мороз получила специальный приз первого тура, а львовянин Максим Брилинский (сейчас учится в Вене), дойдя до финала, занял в результате второе место и получил спецприз за лучшее исполнение произведений Бриттена. Вот так, без лишнего шума — в украинской прессе, во всяком случае, — наша исполнительская школа снова, уже не впервые, заявила о себе как об одной из лучших в Европе.

Поэтому понятно, мы не могли не воспользоваться довольно редким случаем — пребыванием учредителя конкурса, Дмитрия Ткаченко, в Киеве, чтобы задать ему несколько вопросов.

— Дмитрий, а как вообще к вам пришел такой масштабный замысел?

— Он возник потому, что в Британии не было ни одного международного скрипичного конкурса. В то время как есть, например, фортепианные соревнования в Лидси и Лондоне, вокальный в Кардифи, — ничего нет не только для скрипки, но и для альта и виолончели. И вот эту нишу мы пытаемся заполнить. Через два года состоится не только второй скрипичный конкурс, но и первые виолончельный и альтовый.

— Странное отсутствие, кстати…

— Согласен с вами. При том, что Великобритания — очень важная страна в мире. Во Франции и Германии, даже в Украине есть несколько таких конкурсов. Когда я только приехал в Лондон, то, как и все молодые исполнители моего возраста, имел уже определенный опыт музыкальных соревнований — они являются частью жизни почти каждого современного музыканта. В общем, в нашей профессии, для того, чтобы сделать какую-то карьеру, все-таки нужно участвовать в нескольких таких конкурсах. Следовательно, я много ездил в другие страны, но мне было странно, что ничего подобного не было на Британских островах.

— То есть вы были первопроходцами?

— Мы не совсем с белого листа начинали. В Лондоне уже был до этого очень красивый конкурс имени Карла Флеша. Он прекратил свое существование в 1991 году, по различным причинам, частично — финансовым. Среди его вдохновителей были тот же профессор Ифра Ниман, который стоит у истоков и нашего конкурса, и Егуди Менухин. Так или иначе, почва уже была подготовлена. Вообще, Лондон — город, очень перенасыщенный культурными событиями. Функционируют несколько концертных залов самого высокого уровня, таких, как Барбикан Холл, Роял Фестивал Холл или Альберт Холл. Есть не одна консерватория, как принято, а четыре элитарных заведения — Королевская академия и Королевский колледж музыки, Гилдхоллская школа музыки и драмы и Тринити колледж. То есть огромный мегаполис и постоянное пересыщение — в одном зале сегодня один выдающийся исполнитель, во втором в тот же вечер — другой. Так что, тяжело ответить на вопрос, почему все же в Лондоне не было еще и конкурса для скрипачей. Эту нишу все равно кто-нибудь заполнил бы, рано или поздно. Могу только сказать, что лично для меня это было довольно странно и непонятно. Может, от этой перенасыщенности уже не оставалось места не только для идеи конкурса, но и сил и личностей для ее воплощения? А может, потому что в такой дорогой и конкурентной среде как современный Лондон, как у Дарвина — только самые мощные выживают?..

— А вы быстро нашли понимание? Вам сразу пошли навстречу?

— Я до сих пор удивляюсь, что все прошло в общем как по маслу. Основой было то, что я учился у Ифра Нимана, а он — это фигура, которая в хрестоматиях по скрипичной истории будет занимать не одну страницу. Этот человек (родители которого, кстати, родом из Украины — из городка Голованевск возле Умани) прошел школу Жака Тибо, Карла Флеша и Макса Росталя — это три скрипичных титана ХХ века. Он дружил с Исааком Стерном и Менухиным, работал в жюри самых престижных мировых конкурсов, был одним из учредителей и арт- директоров конкурса Флеша, душой Лондонского Квартетного конкурса. Одним словом, он находился в центре всех этих течений и связей.

— И как он отнесся к вашей идее?

— Весьма благосклонно. У нас были на то время очень хорошие отношения, мы ездили на конкурсы — он в жюри, я его ученик. Для него также было парадоксально, что в Лондоне ничего нет для струнных. Следовательно, от него было только содействие, с ним мы обсуждали, кого можем заинтересовать этой идеей. Конечно — сначала ключевых людей, которые стали патронами конкурса: Ида Гендель, также ученица Карла Флеша, сейчас председатель жюри конкурса Бриттена, также Игорь Ойстрах и Майкл Беркли — британский современный композитор (кстати, крестный сын Бриттена), который написал обязательное произведение для первого конкурса Флеша в Лондоне и теперь для нашего конкурса. По иронии судьбы сложилось так, что первое произведение для Лидси написал Бриттен, для Флеша — Беркли, и для нашего конкурса — снова Беркли. Вот именно от этих лиц наш конкурс получил поддержку на сложном начальном этапе своего существования. К сожалению, в январе прошлого года Нимана не стало, но мы обязаны ему многим… Так сложилось, что какой бы фестиваль ни проходил в Британии, он становился одним из лучших, наиболее авторитетных в мире. Таковым является фортепианный Лидси, квартетный в Лондоне, таким был Флеш в Лондоне. У конкурса Бриттена такие же амбиции.

— А насколько он удался, по вашему мнению?

— На наш взгляд, и на взгляд критиков и музыкантов, — на высоком уровне. Организаторы ставили перед собой очень высокие задачи.

— А есть какая-то специфика, какие-то особенности, которые отличают его среди других музыкальных форумов?

— Мы считаем, что смогли сделать в определенной степени даже «революционные» вещи. Стоит, например, посмотреть на то, как проходил финальный тур: мы — единственный конкурс, который в финале задействует два самых лучших мировых оркестра и трех выдающихся дирижеров. Каждый финалист в течение трех дней играет в Барбикан Холле с Королевским филармоническим и Лондонским симфоническим оркестрами и с тремя дирижерами; в этом году это были наш Владимир Сиренко, проживающий в США венесуэлец Ян Вагнером и британец, сэр Эндрю Дейвис. Повторю: по-видимому, это единственный конкурс, позволяющий себе такую роскошь. Кроме этого, воплотили еще одну революционную идею, исходящую от Нимана — обязательное произведение, которое написал Майкл Беркли, предоставили участникам за 48 часов перед их выступлениями. Это также, кажется, довольно беспрецедентно. И программа у нас одна из наиболее сложных среди аналогичных мероприятий — таких, как сверхпрестижный конкурс королевы Елизаветы в Брюсселе.

— То есть молодым людям, соискателям, даете заметную нагрузку…

— Конечно.

— А какое вознаграждение за этот исполнительский марафон?

— Кажется, денежная первая премия у нас является одной из наиболее крупной для скрипичных конкурсов — почти 30000 в долларовом эквиваленте, не считая золотую медаль, контракты на концерты и записи. Я специальных исследований не проводил, но не слышал, чтобы у другого конкурса такое было. Кстати, конкурсы в том же Лидси или Брюсселе вначале располагали намного меньшими премиями, как и возможностями относительно концертов. И, конечно, можно посмотреть на список наших патронов…

— Кстати, поделитесь тайной, как вы смогли приобщить к патронату такую легендарную фигуру, — славного французского композитора Пьера Булеза?

— Я прошлым летом играл на фестивале в Люцерне, в Швейцарии, а он как один из ключевых участников дирижировал там несколькими концертами. Он был на моем концерте, и после я его «тепленького» взял. Я до этого из прессы знал, что Булез не слишком увлекается Бриттеном, вообще довольно безразличен к музыке, которая хоть немного тональна. И поэтому я был очень удивлен, когда Булез после моей, так сказать, агитации сказал, что вообще он не является пылким сторонником конкурсов, но в то же время он, диалектически мысля, считает, что они для молодых музыкантов нужны, что без этого нельзя. Мне лично кажется, что в этом уже просматривается поздний Булез, нежели тот, который был революционером лет 30 тому назад… Так или иначе, он чрезвычайно благосклонно отнесся к конкурсу, и можно сказать, что его участие, его поддержка, его имя также сыграли важную роль.

— Ну, если смотреть на упомянутый вами список, то он действительно поражает…

— Еще один патрон — известный дирижер Зубин Мета, имя которого в Америке, наверное, знает каждая домохозяйка. Есть в списке и Юрий Башмет, и надеемся, что он станет главой альтового конкурса, который пройдет в 2006 году, договариваемся об участии Ростроповича в жюри виолончельного. А Булез мне предварительно пообещал, что напишет обязательное произведение для следующего конкурса. Единственный немузыкант среди патронов — это лорд-мэр Лондона. Смешная деталь — сначала мы его поставили в конце перечня патронов, но потом нам подсказали, что это неправильно, он же является не столько конкретным человеком, сколько лицом, олицетворяющим столицу Королевства, поэтому теперь его уже пишем во главе списка.

— Таково уж место власти… Скажите, а испытываете ли вы чувство гордости, что сумели воплотить такую, без преувеличений, беспрецедентную идею?

— Нет такой большой гордости… Понимаете, я скрипач. Я исполнитель, я играю, моя жизнь — это исполнения, концерты, пропаганда каких-то ценностей, которые у меня есть как у художника. И то, чего я постоянно побаивался в течение последних двух-трех лет — не превратиться в администратора, просто организатора — этого, кажется, удалось избежать. Именно в этом смысле я наиболее счастлив.

— Существует распространенное мнение, что Британия — не слишком музыкальная страна. Так это или нет?

— Как мне кажется, это ошибочное представление. Можно сказать, что увлечение музицированием имеет почти общенациональный характер, кажется, у большинства семей есть какой-то инструмент. И это обычное дело — в доме инженера или военного, — когда мужчина вечером берет скрипку, жена его садится за фортепиано, и они увлеченно что- то наигрывают. И, если им удается доиграть произведение одновременно и вместе, они отмечают это, скажем, рюмочкой бренди вечером. Любовь к инструменту, к любительскому исполнению в этой стране на высоком уровне. И это, кстати, воспитывает очень добрую публику, поскольку люди действительно любят ходить на концерты. Ведь на финалах международных конкурсов очень часто, даже на конкурсе Лысенко у нас, — мало публики. Приходят уже на гала-концерт. А на нашем конкурсе на удивление были заполнены залы. Вот это, можно сказать, является особенностью британского общества. Они любят музыку, есть очень много немузикантов, которые умеют на чем-то играть. В нашем оргкомитете я единственный профессиональный музыкант, но все остальные, кто задействован в организации, умеют играть на любительском уровне. В Украине я такого не видел. Если умеет играть на скрипке — значит, он профессионал. Но не может так быть, что если он инженер, то вечером, вместо того, чтобы включить ТВ или играть в футбол — играет на скрипке.

— А почему стоит делать выбор в пользу именно скрипки? В чем ее очарование?

— Всегда говорят, что у скрипки есть экспресивность, близкая к человеческой, в том смысле, что это очень вокальный, певучий инструмент. А также — очень выразительный, как и другие струнные, альт и виолончель. Наиболее близко может передать человеческий голос. Так говорят, и это объективно. Скрипка, в отличие от рояля, может удерживать звук довольно долго. Вот один из наших патронов, пианист Альфред Брендель, считает, что он может сделать крещендо, то есть непрерывное нарастание звука между одной нотой и второй. И он действительно это делает — всем своим видом, и людям в тот момент кажется, что это действительно так звучит. Но так играют все пианисты. То есть искусство убеждения, а не специфика инструмента, который, по существу, является ударным. А на скрипке звук можно тянуть, менять, делать на одном смычке очень много нюансов — так, как и в человеческом голосе.

— Именно поэтому было поверье, что скрипачи с нечистой силой даже общаются?

— По-видимому, из-за того, что, очень хорошо играя на скрипке, можно действительно поразить, взволновать. Если есть прекрасный пианист, он может тронуть своей интерпретацией, своим внушением того, что он хочет показать. На скрипке же это можно непосредственно сделать, так, что человек заплачет, это технически в инструменте. Когда играешь на рояле, ты должен внушать слушателям, что хочешь сделать, а также влиять отношениями одной ноты к другой. Как о специфике скрипки рассказать популярнее, я не знаю... По-видимому, она все же ближе человеческой душе. А еще очень красивый диапазон. Вот диапазон виолончели — это тоже действительно человеческий голос, эдакий мужской тенор. Скрипка — это, скорее, сопрано, это более женское, женственность в ней заложена. А, поскольку так сложилось, что женская красота считается идеальной, во всяком случае, в рамках эстетики, которая является сейчас определяющей в нашей культуре, то, можно сказать, скрипка является самой близкой к идеалу красоты.

— Что ж, осталось только спросить, остается ли время у настолько занятого человека на хобби.

— Организация конкурса!.. В детстве было больше хобби... Главное — учил иностранные языки, многое изучил, было что потом забывать. Учу языки и сейчас, но тянет на «экзотику». Не слишком далеко захожу в своих занятиях, но занимался я и арабским, и китайским, и японским, даже литовским. От поездок очень зависит. Умею учить очень быстро. Иногда даже полета в самолете с учебником достаточно, чтобы немножко начать говорить. Но потом, опять-таки, быстро забываю…