Юрий Макаров: «Компетентные люди своей пассивностью вкладывают молоток в руки людей некомпетентных»

Избавление от топонимического и художественного наследия СССР до сих пор остается спорным процессом, который вызывает острые дискуссии и даже скандалы. Достаточно вспомнить неоднозначную реакцию на исполнение музыки Прокофьева во время празднования годовщины Независимости или демонтаж барельефов Валентина Борисенко со здания Украинского дома. О декоммунизации и проблемах, которые ее сопровождают, мы поговорили с журналистом, телеведущим, документалистом Юрием МАКАРОВЫМ.

— Насколько опоздала декоммунизация как таковая?

— Теоретически — на 25 лет. Практически же мы понимаем, что до последнего времени сделать это было невозможно. Послевоенная Германия имела оккупационную администрацию, никто никого не спрашивал: просто денацифицировали, и все. Но у нас диктатуру образованных полковников не внедришь. Пока не появилась критическая масса поколения, которое не воспринимало коммунистическую эстетику как свою, — ничего не происходило. Как говорил Витгенштейн, «этика и эстетика — это одно и то же». Это особенно метко для эстетики советской. И должны были появиться, повторяю, те люди, для которых это уже лишено сакральной силы. Ни 10, ни даже 5 лет тому назад это было нереально.

— Какие средства декоммунизации нужны в настоящий момент?

— В первую очередь — проговаривание. Общественный психоанализ, если угодно. Ведь весь этот хлам существует в сознании людей, которые застали СССР в более-менее сознательном возрасте, или у тех, кто, не имея этого опыта, питается даже не готовыми мифами, а суевериями — потому что там слишком маленькие куски для мифа, например, о более вкусном мороженом или более ярком солнце. Наибольшие проблемы, конечно, у тех, кто имеет соответствующий опыт, но вытеснил его. Его нужно поднять на поверхность. Мы же видим, что делается, когда это не происходит, и этот опыт, наоборот, пытаются переформатировать, получив на выходе такой себе «Коммунизм 2.0». Хороший пример — «Старые песни о главном». Я тогда не почувствовал опасности, мне ужасно понравился этот проект и сопутствующая эстетика. Пин-ап (пин-ап — игривый, фривольный стиль плакатно-рекламной графики, распространенный в середине XX века. — Д.Д.) — картинки о коммуналках, мол, коммуналки — это весело. То есть у людей, которые сегодня относятся к СССР более-менее нежно, — это все пин-ап, косплей (ролевое переодевание в героев определенных фильмов или исторических эпох. — Д.Д.), «Старые песни о главном». И если травма коммунизма не будет проговорена, то она в виде спящего вируса будет существовать и дальше, и сохранится вероятность того, что латентное воспаление опять вырвется на поверхность. Как это происходит, можно посмотреть не только в России, но и более наглядно в ЛДНР. В Лугандонии никакого другого смысла нет.

— Все же декоммунизация сопровождается достаточно неоднозначными решениями. Ведь под уничтожение иногда попадают достопримечательности, имеющие определенную художественную ценность. Где должен быть предел?

— Повторю, нужно это сначала проговорить и прийти к определенному консенсусу. А затем двигаться дальше. Потому что если это не делают образованные люди, этим начинают заниматься люди необразованные. Тогда сносят меркуровского Ленина, которому место не напротив Бессарабки, а в музее. Попытка разрушить памятник Щорсу — действительно, варварская. У Борисенко, относительно барельефов которого поднялся такой шум, было одно гениальное произведение — монумент бойцам Первой конной армии на трассе Киев-Чоп, выполненный в 1960-ые годы, когда, пусть и абсолютно искусственный, был ренессанс веры в коммунизм. Этот новый миф определенное время работал и дал немало ярких произведений искусства. А вот в 1970-х, когда в это уже никто не верил, начались монстры. Сам памятник Борисенко растащили вандалы. Я считаю, что это потеря. Просто его вовремя нужно было куда-то перевезти, чтобы он утратил ауру культа.

Наша проблема — как мы это переварим. И это должны решать люди, имеющие отношение к интеллектуальному труду. Однако это требует определенной решительности в преодолении инерции нашего истеблишмента: когда ты что-то говоришь против течения, то сразу получаешь клеймо мракобеса. Я даже поссорился из-за этого с несколькими людьми. А другая причина бездеятельности наших интеллектуалов, по моему мнению — элементарная леность, надежды, что то политическая конъюнктура просто рассосется. Ничего подобного! Это проблема яда внутри социума. Если ты думаешь, что оно само пройдет, то ты вкладываешь болгарку и отбойный молоток в руки радикала, который книжки не читает. Я к его импульсу отношусь с пониманием

— Итак, что из этого необходимо хранить?

— Должна определиться профессиональная среда. Например, понять, кто для нас Довженко: не только гений, но и абсолютно сознательный рупор той системы. Сталин любил гулять с ним. Мы должны выбросить Довженко или все же принять, зная, чего стоит каждое из его произведений и в какое время они создавались? При взвешенном подходе его наследие, так сказать, детоксицируется. То же самое касается произведений монументального искусства, литературы. Каждое из привычных понятий нужно распаковывать. В словосочетании «Расстрелянное возрождение» ударение делается на первом слове. Но возрождение чего? С одной стороны — украинизация, а с другой — репрессивные тоталитарные практики, которые эти великие авторы своим творчеством благословляли. Они были крайние левые. Вопрос: тогдашние мастера имели возможность не быть левыми? Имели. Они могли стать крайними правыми. Как Телига. Кто более ценен для нас: Телига или Хвылевой? Оба не правы. Наша проблема — как мы это переварим. И это должны решать люди, имеющие отношение к интеллектуальному труду. Однако это требует определенной решительности в преодолении инерции нашего истеблишмента: когда ты что-то говоришь против течения, то сразу получаешь клеймо мракобеса. Я даже поссорился из-за этого с несколькими людьми. А другая причина бездеятельности наших интеллектуалов, по моему мнению — элементарная леность, надежды, что то политическая конъюнктура просто рассосется. Ничего подобного! Это проблема яда внутри социума. Если ты думаешь, что оно само пройдет, то ты вкладываешь болгарку и отбойный молоток в руки радикала, который книжки не читает. Я к его импульсу отношусь с пониманием. Я своей знакомой искусствоведу говорю: «Не могу толерировать памятник Эйхману посреди Бабьего Яра». Она: «Не передергивайте!» Она искренне считает это передергиванием. Такая невротическая реакция означает, что эта эстетика, эта опухоль до сих пор сидит. А многие люди воспринимают это очень остро со своей стороны, особенно те, кто вернулся с фронта, ведь для них это раздражитель. ЛДНР весь в эстетике СССР, ветеран возвращается сюда и видит эту эстетику неприкосновенной и для него это обида.

— Что же делать дальше?

— Немедленно открыть Диснейленд, парк развлечений, где собрать подобные монументы — на той же ВДНХ или на заброшенном заводе. То есть резервацию, где будут храниться все эти идолы независимо от художественного качества. Для этого даже не нужны специальные усилия. Помните выставку в Национальном музее из их фондов? Теперь то же самое с графикой, и там есть работы очень высокой художественной ценности. Классический совок — скорее для паноптикума. Креативные проактивные люди могли бы придумать, каким образом осовременить ту же статую Щорса и снять с нее проклятие прямого агрессивного посыла, сделать ее могильным памятником мифа, не идолом, а определенным художественным знаком, который предусматривает иной тип, прежде всего эстетической, а не идеологической коммуникации. Если бы это случилось, то данный памятник на своем месте чувствовал бы себя в безопасности. Потому что, повторяю, пассивность компетентных людей означает, что они вкладывают молоток в руки людей некомпетентных.