Две страсти доктора Сигалова

Если бы известный киевский врач-педиатр Давид Лазаревич Сигалов в воспоминаниях отобразил бремена и счастье на избранных дорогах, он предстал бы не только несравненным зодчим здоровья тысяч своих маленьких пациентов, а и своеобразным поверенным многих замечательных художников, возвратившим их творения обществу. Дело в том, что Сигалова как признанного коллекционера произведений живописи, часто освещенных славными именами, отличало странное, с обычной точки зрения, правило — не только находить и во что бы то ни стало пытаться приобрести такие работы, но и бескорыстно отдавать их миру. Уже первый его подобный шаг был значительным — в 1963 году Сигалов подарил Музею русского искусства в Киеве редкую работу Федора Рокотова «Портрет Петра Михайловича Голицына», а спустя десять лет безвозмездно передал музею еще 63 ценных художественных произведения. Около 400 произведений живописи, графики, декоративного искусства доктор завещал этому музею, и сегодня они относятся к первостепенным фондам. Дары доктора, среди них пейзажи Петра Левченко и Сергея Васильковского, есть и в Национальном художественном музее Украины. Не обойден такими порывами сердца дарителя и Музей западного искусства.

Конечно же, это была увлеченность — соприкоснуться с тайной талантливой живописи, с энергетикой мастеров, хотя она требовала в поисках и немалых усилий и больших затрат. Зинаида Серебрякова (Давид Сигалов собрал 26 ее работ), Борис Кустодиев, Илья Репин, Валентин Серов, Михаил Врубель, Исаак Левитан, Давид Бурлюк — в отражениях их кисти — все это являлось, в сущности, вторым «я» крупного детского врача и ученого, образца для генераций коллег на этой необходимейшей стезе. Как и почему слились в натуре знатока педиатрии такие ключи, каким образом одна из вечных его забот — вызволять из беды заболевших малышей, начиная с младенческого возраста, вчитываться и вдумываться в первоисточники вселенной медицины применительно к своей специальности — дополнялась второй крепнущей страстью? Пожалуй, это большая повесть и даже страница в истории, и здесь встанут лишь отдельные ее штрихи.

«ТОЛЬКО ЛИШЬ ИЗ ЖЕЛАНИЯ ВЫПОЛНИТЬ ВОЛЮ ОТЦА»

Наверное, огонек любви к живописи в мальчике из Переяслава пробудился рано. С шести лет он неутомимо собирал открытки с художественными видами, картинки из книг, полюбившиеся иллюстрации из газет. Окончив в 1912 году гимназию, Сигалов — как первый ученик, вне конкурса — был зачислен на медицинский факультет университета св. Владимира в Киеве. Впрочем, через день он попросил перевести его на юридический факультет, а спустя день — вновь на медицинский. «Что вы скачете с факультета на факультет?» — с неудовольствием спросил ректор. «Только лишь из желания выполнить волю отца», — откровенно ответил юный Сигалов. Узнав о намерении сына избрать мастерство красноречия взамен жребия врача, родители пришли в отчаяние, и юноша не стал им перечить. Так они подарили отечественной медицине ее верного рыцаря. Ректор университета написал на прошении: «Перевести»...

«Беспечальное поколение» — сказал о студенческой поросли той поры Михаил Булгаков, очутившийся на одном курсе с Сигаловым, хотя вступил на факультет раньше. Это были, однако, последние зарева мира. В августе 1914-го грянула Первая мировая война, Киев в 1915-м превратился в прифронтовой город. Старшекурсники-медики были, в большинстве, направлены зауряд-врачами в войсковые части, среди них полковым врачом и Сигалов. При одном из обстрелов он был тяжело ранен, контужен и после лечения демобилизован в 1916 году. Теперь Сигалов сам планировал завтрашний день. В том, что это будет педиатрия, он не испытывал сомнения.

ВЫБОР

Тут нельзя не заметить, что медицина детства, наряду с медициной материнства, имела в Киеве глубокие корни. Здесь, например, сияют такие имена, как Иван Троицкий, инициатор Международного конгресса педиатров, Евгений Скловский, создатель детской консультации «Капля молока», Василий Чернов, первоклассный специалист в этой сфере. Именно он, вслед за работой в Москве, создал в нашем городе, в пределах Александровской больницы, первую специализированную детскую клинику. Это был форпост новых надежд. Тут, в частности, впервые в Украине с успехом применили антидифтерийную сыворотку Александра Павловского, другого научного исполина медицинского факультета. Молодой врач Сигалов вошел в состав этой клиники, когда Василий Егорович Чернов в свои шестьдесят три, в 1915-м, уже ушел из жизни, а его ученики и последователи в условиях гражданских потрясений столкнулись с невиданными трудностями в педиатрии. Нарастал вал инфекционных эпидемий, на фоне недоедания, перебоев с вакцинацией, трудностями выхаживания новорожденных в голоде и холоде. Деятельность детских врачей, в небольшом их количестве, перерастала в подвиг. Среди этих волонтеров был и Сигалов. Дни и ночи в трудах, после контузии и ранения, в неустроенном быте, вдруг сказались почти фатально. В 1919-м Сигалов заболел тяжелой формой туберкулеза. Осмотревший его видный терапевт и фтизиатр, учитель по факультету, профессор Феофил Гаврилович Яновский при отсутствии способов специфического лечения определил неблагоприятное течение вспышки. Спастись можно было только в родном углу. На санях Сигалова повезли домой. «Это было время стихий, по дороге украли меховую шапку, — вспоминал Сигалов. — Но зимний воздух, несмотря на утрату и огорчение, вдруг принес облегчение. И я понял, если дам больше кислорода и больному, и уцелевшему легкому, быть может, одолею недуг». Всю зиму и весну, к ужасу родных, он долгие часы, проводил в энергичном движении в полях и рощах. Выздоровев и вернувшись к работе в родном Переяславе, сделал свежий воздух для больных детей своим неизменным эликсиром. Пять лет работы в провинции фактически на уровне земского врача расширили клинический кругозор, но детские болезни оставались на первом месте. В 1924-м Сигалов вернулся в Киев, вновь влившись в педиатрическую когорту.

СТИЛЬ

При всех противоречиях эпохи, это было время творения. В 1918-м, при гетмане П. Скоропадском, в Киеве возник Клинический повторительный институт, пролог Института усовершенствования врачей, а спустя десятилетие, в новых социальных вехах, Институт охраны материнства и детства — «Охматдет». Кафедры детских болезней в институте усовершенствования врачей для лечения детей младшего и старшего возраста фактически соединились с нынешней больницей «Охматдет», и в их составе теперь работал и Сигалов. Как умудренный практический врач, со своим стилем и высокой результативностью, он постепенно становился одним из лидеров этих сложных отделений. Складывался у него и немалый прием на дому, а также посещение больных в различных районах города. Почему-то как раз в этот период, в 1924-м, он занялся художественным собирательством, и первой стала картина немецкого художника, купленная доктором. Остался навсегда холостяком, дом вели две его сестры.

К родителям своих подопечных Давид Лазаревич относился весьма сурово, категорически настаивая, что без постоянного притока свежего воздуха — без его океана в комнатах — ребенок, как следует, не выздоровеет, да и дальше будет плохо развиваться. Появляясь по приглашению в квартирах пациентов, первым делом решительно открывал форточки. Советы его — всегда четкие, подробно расписанные — воспринимались беспрекословно, иначе не могло и быть. Но в отношении детей Сигалов был всегда дружественен — мальчики и девочки откликались, безошибочно чувствуя это. «О, глаза — значительная вещь. Вроде барометра, — писал Михаил Булгаков. — Все видно — у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всего боится». В глазах Сигалова дети ощущали добрую веселость, деятельное расположение и уверенность в лучшем.

А теперь несколько отступлений личного плана. Как и многие киевские дети довоенного времени, я, поскольку часто хворал — от коклюша до скарлатины, принадлежал к сигаловским пациентам. Его квартира, на первом этаже по нечетной стороне тогдашней улицы Ленина, находилась неподалеку от места нашего проживания, в доме с шарами по стороне Оперного театра, и мама несколько раз посещала со мною Давида Лазаревича. Рекомендации его явно помогали. И уже после войны, по возвращении из эвакуации, меня, уже школьника, из-за моих упорных недомоганий на фоне трудностей маленькой нашей семьи без отца, мама снова упросила Сигалова проконсультировать. Жил он тогда на сегодняшней Владимирской, в одном из небольших домов в квартале, противоположном опере. В светлом кабинете висело несколько картин, и у знаменитого доктора это представлялось само собою разумеющимся. С той поры, встречая иногда Сигалова в городе, я почтительно здоровался с ним. Последняя встреча отчетливо сохранилась в памяти. Я увидел его, кажется, в начале восьмидесятых на углу Крещатика и поворота на нынешнюю площадь Независимости со стороны Дома профсоюзов. Стоял прохладный осенний день. Сигалов — такой же высокий, приветливый, в синем выгоревшем плаще, с яркой сединой — направлялся, очевидно, домой на улицу Парижской коммуны, нынешнюю Михайловскую. Мы коротко поговорили, и он предложил мне как-нибудь, в один из четвергов, осмотреть коллекцию живописи у него дома. К счастью, этим приглашением удалось воспользоваться...

КАФЕДРА

Но вернемся в былое. В годы войны сотрудники кафедры детских болезней Института усовершенствования врачей Т. Скловский и И. Рейдерман погибли на фронте, а Е. Хохол и Д. Сигалов работали в эвакогоспиталях, кроме того, Давид Лазаревич курировал детский дом в Пензенской области. В 1944 году два видных педиатра по вызову Минздрава Украины возвратились в Киев. Елена Николаевна Хохол, в будущем член-корреспондент АМН СССР, возглавила институт «Охматдет», вела спасительную работу по лечению детей, охваченных тогда токсической диспепсией. Сигалов вернулся на кафедру и в клинику, в 1951 году став их руководителем. Поразительно, что в том же 1944-м он защитил кандидатскую диссертацию «Пневмонии у детей раннего возраста». Она была расценена на уровне докторской работы, но формальности не привели к утверждению этой степени Доктору с большой буквы. Кафедральным кораблем Сигалов управлял свыше двадцати лет, 90 его научных работ отражают весь спектр педиатрических проблем того времени — от коллизий с дыхательными путями у детей различных возрастов до туберкулезного менингита и острых ушных воспалений. А большая школа его заслуживает особых слов — под его руководством защищено 14 кандидатских диссертаций.

«Скажи мне, кто твой учитель...» В сигаловской плеяде какое-то особое место занимает академик АМН СССР, НАН и АМН Украины, почетный гражданин Киева Елена Михайловна Лукьянова. Ведь нынешний академический Институт педиатрии, акушерства и гинекологии, в современном преобразовании которого Е. Лукьяновой принадлежит ведущая роль, в своей философии добра отражает и деонтологическое кредо Давида Лазаревича, умудренным последователем которого стала эта одна из его лучших воспитанниц.

КЛИНИКА

Итак, 1949 год, в детскую клинику в старой больнице с назначением на работу приходит молодой врач Е. Лукьянова. Позади драматичная партизанская одиссея в лесах Черниговщины, возвращение в мединститут на тот же педиатрический факультет после прерванной войной учебы, диплом (правда, без отличия, так как отказалась пересдавать один из предметов — в этом был весь характер), а впереди — своя уникальная продуктивная дорога. Спустя много лет, когда вместе с профессором Ю. Антипкиным мы задумали книгу о Е. Лукьяновой, ее запевом стали раздумья Елены Михайловны о любимом наставнике.

Но почему она, как говорится, глянулась Сигалову?

— Его принципы отвечали прежде всего канонам классической медицины, — вспоминала Елена Михайловна, — досконально ориентироваться в состоянии каждого больного в клинике, в синтезе всех диагностических нюансов, но при этом в скрупулезном отражении всех деталей в истории болезни, в представлении Сигалова — меморандуме судьбы.

Тут как бы заключался тест на профессиональную состоятельность. Со всеми этими моментами, свойственными его клинике, я, очевидно, неплохо справлялась, и через некоторое время мне тут стали доверять, хотя была тогда лишь младшим научным сотрудником. По предложению Давида Лазаревича, на меня возложили обязанности старшего дежурного врача по нескольким отделениям. Больница на Воздухофлотском была тогда единственным многопрофильным детским стационаром в городе, больные доставлялись круглосуточно, а дежурства приходились буквально через день. Утром Сигалов у постели больного внимательно знакомился с логикой наших действий, понятно, кое-что корректируя, интуиция его не подводила, разумеется, на фоне вечных научных исканий. В минуты передышки с увлечением рассказывал о прочитанных книгах, концертах в филармонии, а главное — о своей коллекции, о находках. Пришло утешение прикоснуться к этим сокровищам. Переходя от картины к картине в его обители, тесно завешенной ими, слушая рассказы его об их приключениях, я вдруг пронзительно осознала: каждый малыш в работе наблюдения и выздоровления как бы становился для Сигалова священным произведением...

Безошибочность этого детского врача достойна подробностей.

— Как-то я попросил Давида Лазаревича проконсультировать мою дочку Марту, у которой никак не проходил кашель, — вспоминает Иван Сергеевич Чекман, видный фармаколог, заведующий профильной кафедрой в Национальном медицинском университете. — Он назначил лишь один препарат — дионин, взамен вороха лекарств. Меня, достаточно просвещенного в медикаментозной сфере, его тонкий выбор, как говорится, сразил, но кашля — как ни бывало.

Или другой случай.

— У моей дочери, Ксаны, держалась, на фоне некоторой интоксикации, субфебрильная температура, — говорит другой видный киевский ученый Исаак Михайлович Трахтенберг. — Сигалов, осмотрев ее, предложил нечто совершенно неожиданное: в течение месяца вообще не измерять температуру, и все встанет на место. Так и случилось. Кстати, узнав, что Ксана неплохо рисует, он потом много лет интересовался ее успехами на этом поприще, ставшем профессиональным.

КОЛЛЕКЦИЯ

«Любите живопись...» С Давидом Лазаревичем немало лет дружила и общалась другая примечательная киевлянка, энциклопедический эрудит в литературе и искусствах, заслуженный юрист Украины Фаина Семеновна Горер. Личность многоталантливая, как выразился однажды Сигалов, подписывая в подарок ей книгу Б. Пастернака, тогда редкость.

— Коснусь только одного эпизода, когда удалось спасти коллекцию, его неповторимый домашний музей, — вспоминает Фаина Горер. — Как-то в начале семидесятых годов поздним вечером, около двенадцати, Давид Лазаревич с тревогой позвонил к нам домой, сказав, что прорвало теплосеть и картины заливает вода. Он был в растерянности, спрашивал, как можно срочно отыскать ремонтников. Мой муж, фронтовик, опытный человек, Григорий Пак дал вдруг дельный совет: немедленно позвоните дежурному в райком партии и скажите, что картины завещаны музею. Через несколько минут ремонтная бригада прибыла...

— Как сложилась дружба Сигалова с Музеем русского искусства?

— Об этом рассказывала и писала старейшая сотрудница музея Эмма Бабаева. В 1953 году директором музея была назначена бывшая сотрудница Третьяковской галереи Ольга Малашенко. Она начала налаживать связи с собирателями, музейщики стали бывать у Сигалова в гостях, помогали советами при очередной покупке. Сигалов тут часто пользовался услугами ленинградского знатока и держателя картин Георгия Блоха. Символом дружбы музея с Давидом Лазаревичем стала упомянутая картина Рокотова. Фактически, после войны, он все восстанавливал заново: 126 картин в период оккупации исчезли. Лишь четыре из них были найдены...

— В вашем сигаловском мемории обращаешь внимание на фактические раритеты. Например, на фотографию, где запечатлены Д. Сигалов и выдающийся чтец народный артист СССР Д. Журавлев. Храните вы и письмо из Ленинграда Давиду Сигалову от Натальи Эфрон, двоюродной сестры Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой, которое он вам подарил. А особый интерес вызывает приглашение на первую персональную выставку коллекции Д. Сигалова в Музее русского искусства, с его надписью: «Моему милому соувлекателю красивого в жизни...»

— Дмитрий Николаевич Журавлев, этот живой камертон литературной классики, при приездах в Киев нашел в лице Давида Лазаревича восторженного слушателя. Дружественные отношения между ними, при участии Константина Павловича Хохлова и моем, сложились в доме Марселя Павловича Городисского, видного адвоката и одновременно руководителя студии в Театре русской драмы и ее завлита. Дмитрий Журавлев написал о киевских приятелях несколько страниц для своей книги, но они туда не попали и сохраняются у меня в рукописи. Но самое приятное для меня — напомнить о выставке. Она состоялась 9 июня 1984 года. Экспонировались работы русских художников конца ХIX — начала ХХ вв. из сигаловского собрания. Замечательный комментарий, пользуясь библиотекой Д. Сигалова, составили Э. Бабиева и М. Факторович. Были представлены, например, работы А. Бенуа, И. Билибина, М. Волошина, М. Врубеля, Б. Григорьева, К. Коровина, Е. Лапсере, И. Левитана, М. Нестерова, К. Петрова-Водкина, Н. Рериха, М. Сарьяна, К. Сомова, С. Судейкина, Р. Фалька, К. Юона. Я бы сказала, это как обобщенный портрет просвещенного собирателя.

Есть особый сюжет о картине М. Сарьяна «Цветы Армении», 1916. Увидев ее, директор музея М. Сарьяна в Ереване предлагал профессору Сигалову уступить ее за большую сумму. «Она уже принадлежит не мне, — показал коллекционер завещание. — Приезжайте в Киев и любуйтесь здесь».

— В дальнейшем выставка из коллекции Сигалова еще не раз собирала своих почитателей в любимом им музее. Думается, и сейчас она привлекала бы посетителей?

— Несомненно. Перед нами богатейшее собрание. Новые поколения ведь мало знают о «Мире искусств» и «Союзе русских художников» как кладезях великих картин, которым Давид Лазаревич в Киеве как-бы дал «второе дыхание». Впрочем, он всегда своим увлечением присутствует в музее, например картиной Б. Кустодиева «Портрет Ирины, дочки художника», под которой есть лаконичная надпись «Дар Д. Л. Сигалова».

В детской больнице, где шесть десятилетий трудился патриарх киевской педиатрии, четыре мемориальные доски — в память о детских хирургах Андрее Шуринке и Николае Ситковском, многолетнем главном враче учреждения Татьяне Новиковой и Давиде Сигалове. Сменяются эпохи, сегодня флагман помощи больному ребенку ведут Юрий Гладуш, Даниил Кривченя, Андрей Емец, их коллеги. Но как писал Булат Окуджава: «Поле пройдено, сделано дело, вам решать, для чего и кому...» Это слова и о Давиде Сигалове и его жизненном предназначении.