О безопасности городской среды в новых условиях
Как известно, древние греки знали все. Или обо всем догадывались. Вот, например, афинский историк Фукидид без малого 2,5 тысячи лет назад прозорливо заметил, что город – это люди, а не стены. Существенно предвосхитив тем самым современное развитие урбанистики.
Город для живущих в нем людей, превращается в место личных воспоминаний, встроенных в общий социальный архив. Каждый из нас оставляет свой след в городском пространстве, и это пространство оставляет свой отпечаток на нашей личности, нашем мышлении, и нашем поведении.
Таким образом, городская среда становится динамичным пространством общих культурных практик. Она, формально говоря, отображает проявления устойчивых форм человеческой деятельности (научной, технологической, производственной, информационной, организационной, коммуникационной, образовательной и прочей), исторически сформированные на основе целостных представлений о групповых ценностях, идеях и убеждениях.
Следовательно, управление городом имеет намного более широкий контекст, чем принято представлять.
Вопрос управления городской средой – это не только вопрос обеспечения производственных нужд, удобства жителей или управления качеством их жизни, но и вопрос безопасности. Причем, безопасности во всех смыслах: как социо-экологической, так и социальной, и даже военной.
Наличие «зеленых зон» и «лесных поясов», охраняемых водоемов, экологическая безопасность городских промышленных предприятий, доступность и безопасность коммуникаций и транспортной инфраструктуры, безопасная питьевая вода и защита от катастроф, например, наводнений, пожаров или оползней – это важные параметры социо-экологической безопасности, влияющие на состояние здоровья населения и качество жизни горожан.
Это те традиционные проблемы, которые муниципальные управленцы с переменным успехом пытаются решать без малого сто лет.
Однако, в мире с изменяющимся социумом, который генерирует новые угрозы и новые типы конфликтов, возникают и новые проблемы в области безопасности, и новые вызовы, о которых следует помнить, в том числе, и на муниципальном уровне.
Структура городской среды, структура коммуникаций, динамика транспортных потоков, распределение, структура и динамика населения, даже структура землепользования на территориях вокруг городских агломераций – все это отражается на групповом поведении жителей и принятии ими решений в кризисных ситуациях, и таким образом существенно влияет на уязвимость наших городов по отношению к угрозам социального и военного характера.
Вообще говоря, для антропологов и социальных психологов все это – банальности. Но для экспертов, привыкших оперировать полученными постфактум цифрами, гетерогенность откликов на тождественные вызовы в области безопасности оказалась едва ли не новостью. Эта гетерогенность, вполне очевидно, вызвана социокультурной неоднородностью, и ярко отражена в разнородности практик землепользования.
Особенно замечу: речь не идет о фортификации, эвакуации, мобилизации и/или борьбе с террористами на территории жилой застройки. Как раз наоборот: речь идет о том, как минимизировать угрозы и риски возникновения ситуаций, когда вся эта терминология может стать актуальной.
В современном мире, когда значительно возросли террористические угрозы, а военные угрозы в значительной степени приняли характер асимметричных и гибридных, вопросы поведения местного населения в условиях кризисов становятся чрезвычайно важными. А это поведение в значительной степени зависит от того, где мы живем.
Нам следует не просто понять, почему некоторые города и целые регионы оказались уязвимыми и пали под ударами «русского мира», а и принять меры, в том числе и в области планирования градостроительства, чтобы минимизировать подобные угрозы в будущем.
Опубликованные в последние годы исследования в области оценки рисков с использованием поведенческих моделей показали, как планирование городской среды, коммуникаций и транспортной инфраструктуры отражается на распределении рисков социального и военного характера.
Выводы заставляют задуматься не только экспертов в области безопасности, но и урбанистов. Никакое озеленение, никакое наполнение современными торговыми и развлекательными центрами, никакой современный транспорт, шаговая доступность и дружественная среда не помогут сделать развитыми и безопасными наши насильственно спланированные советские города, искусственно выращенные вокруг архаичных промышленных гигантов или военных баз, с деградировавшей инфраструктурой, со стареющим, плохо образованным и развращенным идеологически мотивированными социальными привилегиями населением. Нам требуется подход к городскому планированию, в основе которого лежит анализ социальных коммуникаций, как индикатора интегральной безопасности. И этот подход все еще требует тщательной разработки.
Практика 2014 показала, что там, где хотя бы остатки традиционной культуры могли развиваться в относительно современные формы на основе социального взаимодействия – устойчивость сохранялась, несмотря на существенные угрозы. Там, где советский имперский социальный эксперимент уничтожил традиционный уклад вместе с паттернами традиционных коммуникаций – возможности противостоять угрозам иным путем кроме военного насилия не было. Люди, живущие там, стали легкой добычей для пропаганды «русского мира».
Именно поэтому Донецко-Макеевская, Горловско-Енакиевская, Алчевско-Кадиевская, Хрустальненская и Шахтерская агломерации пали, а например, Харьковская и Одесская – устояли.
Путь к долговременной безопасности и устойчивому развитию лежит в комплексном подходе, который учитывал бы не только рыночные, экологические и технологические аспекты градостроительства, но и социокультурную, и социопсихологическую компоненты.
В наших дискуссиях о планах развития городов неплохо бы учитывать и этот аспект. Ведь алчность застройщиков и беспринципность муниципальных чиновников убивает не только историческую городскую среду, она делает нас беззащитными перед угрозами современности.
