Квадратура рабського кола

Спадкоємцем якої саме політичної традиції є сучасна російська держава, очолювана Володимиром Путіним — та держава, яка, власне, і є реальним, наочним втіленням отого неосяжного євразійського «русского мира», що його багато хто в нинішній українській владі вважає, хай не обов’язково публічно, найкращим вибором для нашої держави? Що собою являє багатовікова російська система самодержавної влади, якщо вивчати її не загалом, не в «загальних рисах», не «як таку» (все це теж потрібно історикам і читачам) — а конкретно, ретельно вдивляючись в усі деталі, за котрими, на думку Вольтера, і криється Бог, у страшні долі живих людей — і «своїх», і «чужих», неросіян, яких російська та московська, згодом радянська тиранічна влада безжально нищила, починаючи з XVI — XVII ст.? Це все питання воістину життєві для сучасної України. Бо «русский мир» — і це дуже важливо — як абсолютно невід’ємну складову включає в себе й історичну спадщину радянсько-імперсько-царського «самовладдя», коли держава є для народу не органічною формою його вільного, демократичного життя, а власністю Хазяїна, Великого Правителя, по суті, смертоносним батогом у його руках. Батіг ХХІ ст., звісно ж, має бути модерним (начебто існують вибори президента, суди, парламент тощо), але всі ці інституції є знаряддям більш чи менш замаскованого державного насильства, каральними кнопками в руках Вождя.

Серед російських істориків, на щастя, є чесні вчені, які не лише ясно бачать цей зловісний історичний зв’язок, а й відверто пишуть про нього. На особливу пошану тут заслуговує доктор історичних наук із Санкт-Петербурга, талановитий письменник Євгеній Вікторович Анісімов, дослідник політичної історії Росії XVIII століття, автор книжок «Время петровских реформ», «Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII в.», «Русская пытка». На жаль, ці праці Є. Анісімова мало відомі в Україні — а якби вони були уважно прочитані у нас, це дало б змогу нашим мислячим співгромадянам відтворити методи «роботи» «заплечных дел мастеров» доби Петра, Анни, Єлизавети, Катерини ІІ — та засоби, якими послугувались органи НКВД-ОГПУ-КГБ у ХХ столітті. Збіги тут просто вражають: стеження за підозрюваним за допомогою таємних агентів, перлюстрація листів, провокації, раптовий арешт, не зрідка замаскований під «запрошення погостювати» або «виклик на службу», обшук, вилучення «доказів» (особистих листів, щоденників, книжок із позначками майбутньої жертви), виявлення «подільників» (в усі часи слідчі мріяли розкрити масштабну змову), залякування звинуваченого, приниження його людської гідності, жахливі тортури — ось «інструментарій методів», які застосовували й у XVIII, і в ХХ столітті, і за Петра, і за Сталіна... При цьому слід зауважити, що у XVIII столітті тортур могли зазнати всі «рабы государя» без винятку, аж до спадкоємця престолу. Тортури, але тільки стосовно дворян, формально скасувала лише Катерина ІІ 1762 р.; остаточно вони були офіційно скасовані Олександром І 1801 р., але що таке була «кара шпіцрутенами», батогами, вживана над солдатами за Миколи І аж до 1856 р., як не страшна тортура? Годі й казати, що ці традиції розвинув і Вождь Народів...

Отже, тема, яку порушує у своїх книжках історик, є гранично серйозною та актуальною. Про те, що він пише, український читач має знати. Подаємо (мовою оригіналу) фрагменти з книжки історика «Русская пытка» (СПб.: Норинт, 2004).

* * *

«Понятие «политическое (государственное) преступление появилось в русской жизни не раньше ХХ века, поначалу его не видели среди других тяжких преступлений. Только знаменитое Соборное Уложение царя Алексея Михайловича (1649 г.) четко отделяло политические преступления от других. Время Петра I — переломная эпоха во многих смыслах, в том числе и для сыска: тогда произошло редкое расширение рамок преступлений, называемых государственными. Еще в 1713 г. царь провозгласил на всю страну: «Сказать во всем государстве, дабы неведением никто не отговаривался, что все преступники и повредители интересов государственных... таких без всякие пощады казнить смертию...». Десять лет спустя Петр І разделил все преступления на «партикулярные» (частные) и государственные, к которым отнесли «все то, что вред и убыток государству приключить может». В петровское время государственным преступлением стало считаться все, что совершалось вопреки законам. В законодательстве возник обобщенный тип «врага царя и Отечества» — «преслушник указов и положенных законов». Умысел на жизнь и здоровье государя (то, что ныне называют покушением) считался самым страшным преступлением. Так как угроза убийства монарха потенциально существовала всегда, а определить, насколько она реальна, можно было только путем расследования, то власти при малейшем намеке на подобный умысел хватали каждого подозрительного.

Понятие «измена» возникло в период образования Московского государства, когда все служилые люди перестали быть «вольными слугами», а сделались «государевыми хлопами» и стали приносить присягу Великому князю Московскому в том, что не будет переходить на службу к другим владетелям. Нарушение такой клятвы и стало называться «изменой». Идеология Московского государства во многом была построена на изоляционизме, и поэтому на всякий переход границы без разрешения государя, на любую связь с иностранцами смотрели как на измену, преступление. При этом было неважно, что эти действия не представляли никакой опасности для страны или власти государя. Сам переход границы был преступлением. Заграница считалась «нечистым», «поганым» пространством, где жили «магометане, паписты и люторы, одинаково враждебные единственному истинно христианскому государству — «Святой Руси». Благодаря реформам Петра I русское общество стало более открытым, но парадокс заключался в том, что это не означало исчезновение из русского права старого понятия «измены». Наоборот, оно развивалось и дополнялось. Во-первых, сохранился военно-государственный смысл измены как преступления — в виде бегства к врагу или содействия противнику на войне. Во-вторых, изменой считалось немерение выйти из подданства русского царя. Измена, ведшая к потере земель, называлась «великой изменой». Измена гетмана Мазепы, перешедшего на сторону шведов в 1708 г., была «великой изменой», потому что он помыслил лишить русского государя его земель в Украине. Как измена трактовался побег русского подданного за границу или его нежелание вернуться в Россию. Несмотря на головокружительные перемены в духе европеизации, Россия при Петре І оказалась открыта только «внутрь», исключительно для иностранцев. Безусловно, царь всячески поощрял поездки своих подданых в Европу на учебу, по торговым делам, но при этом русский человек, как и былые времена, мог оказаться за границей только по воле государя.

...«Бунт» понимался не только как вооруженное выступление или призыв к нему в любой форме, но и как любое, даже пассивное сопротивление властям, несогласие с их действиями, «упрямство», «самовольство». Само слово «бунт» было столь же запретным, как и слово «измена». Сказавшего это слово обязательно арестовывали и допрашивали.

Зачастую в приговорах понятие «бунт» соседствовало с понятиями «скоп» (преступное объединение) и «заговор». Власть рассматривала всякое добровольное объединение людей не иначе как преступный «скоп и заговор», поэтому она крайне недоброжелательно относилась ко всяким собраниям, депутациям и другим коллективным действиям... Закон категорически зарпрещал такие попытки организовывать и подавать властям коллективные челобитные, независимо от их содержания, а «ежели какая кому нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и своих обидах бить челом, а не обще».

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ

Слова «царь», «государь», «император», поставленные рядом с именем любого подданного, сразу же вызывали подозрение в самозванстве. В 1729 г. в Преображенском приказе оказался тамбовец Антон Любученников, который сказал: «Глуп-де наш государь, кабы я был государь, то бы-де всех временщиков перевешал». После пыток его били кнутом и сослали в Сибирь. В 1739 г. некий тамбовский крестьянин, сидя с товарищами в кабаке, возмущался многочисленностью и безнаказанностью воров и убийц и при этом сказал: «Вот ныне воров ловят и отводят к воеводе, а воевода их отпускает, кабы я был царь, то я бы всех их перевешал».Эти слова и привели его в тайную канцелярию.

В условиях безграничного самовластия всякое слово, сказанное подданным об этой власти, могло быть интерпретировано как «непристойное», «хульное», оскорбляющее честь государя. Петр I окончательно расставил все по своим местам: преступлением были признаны все слова подданных, которыми они ставят под сомнение любые намерения и действия верховной власти, ибо «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу давать не должен». К государственному преступлению можно было при желании отнести (и относили) любое высказывание поданного о государе, всякое суждение, мнение, воспоминание, рассказы о государе и его окружении, даже елсли в них упоминались общеизвестные факты или они были лишь безвредными сплетнями или слухами. «Непристойными словами» считались воспоминания о правящем или уже покойных монархах, даже если они были вполне нейтральными.

Органы политического сыска были заняты не столько реальными преступлениями, грозившими государству, сколько по преимуществу «борьбой с длинными языками».

Сыскные органы действовали в качестве грубой репрессивной силы для подавления всякого проявления оппозиционности, в буквальном смысле выжигали каленым железом всякую картину действий власти.

Поддданный не мог не доносить без риска потерять свободу и голову, поэтому «извещали» тысячи людей. Система всеобщего доносительства поднимала со дна человеческих душ все наихудшее, всю грязь. Дела тайного сыска свидетельствуют о растлении людей самим государством.

Общественная атмосфера была пронизана стойкими миазмами доносительства, доносчиком мог быть каждый, и все боялись друг друга.

«Слово и дело государево» — такими словами доносчик публично заявлял о том, что хочет сообщить властям о совершенном или готовящемся государственному преступлении. Это знаменитое выражение, появившееся в начале XVII века, говорит об особой важности политических дел. Государственные преступления были действительно «государевым делом». Только царь мог решить судьбу преступника, казнить его или помиловать, причем руководствуясь не законом (закон самодержцу был не писан) и не конкретной виной данного человека, а собственными соображениями, подозрениями или капризами. Принцип самовластия, сформулированный еще Иваном Грозным: «Жаловать есьмы своих холопов вольны, а и казнить вольны же», — оставался в силе и века спустя.

Все самодержцы XVIII века (за исключением младенца-императора Ивана Антоновича и юного Петра II) лично ведали делами тайного сыска и любили это занятие. В принципе ни одно политическое дело не должно было миновать самодержца. Однако на практике рассматривать все дела царь не мог, поэтому он поручал своим доверенным людям провести расследование. Так было в течение всего XVIII века: органы политического сыска — Преображенский приказ (1690 — 1729 гг.), Тайная канцелярия (1718 — 1726, 1731 — 1762 гг.), Тайная экспедиция (1762 — 1801 гг.) — работали под полным контролем самодержца, выполняя его поручения по расследованию государственных преступлений. «Важные» дела руководители сыска подавали государю, «неважные» преступления рассматривало само сыскное ведомство.

Сыск был не только важным государевым делом, но и тайным делом. Отсюда — названия сыскных органов: Тайная канцелярия, Тайная экспедиция. «Тайное», «секретное» — это то, что может знать только государь и сыскное начальство. «Тайное» всегда есть принадлежность высшего. Напротив того, у подданого не должно быть ничего тайного. Тайное подданного может быть только преступным, темным. Люди, собиравшиеся по ночам, уже только поэтому вызывали у власти подозрение и представлялись опасными.

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ

В 1698 г. велось дело одной помещицы и ее крепостного, говоривших о царе: «Без того-де он жить не может, чтоб ему некоторый день крови не пить». В подтверждение этой мысли помещицу и ее холопа казнили.»

* * *

Унікальність праці Євгенія Анісімова — в узагальненнях. У книжці «Русская пытка» привертає увагу не опис «технології» катувань, яким піддавали нещасних в’язнів російського самовладдя (хоч відповідні розділи у книжці є), — а саме аналітичний підхід, прагнення, зовні не виходячи за межі хронології XVIII ст. (1697 — 1796 рр.) і за межі заявленої теми, дати методичну, продуману, системну картину (до того ж, змальовану точною, науково вивіреною та водночас вивіреною мовою; автор вивчив сотні й тисячі матеріалів слідчих справ тієї доби) внутрішнього, не лише політичного, а й психологічного устрою тиранічної держави.

І що цікаво: чим більше знайомимось із фактами, наведеними у книжці Є. Анісімова, тим більше паралелей бачимо не лише з лютою добою 1920 — 1950-х рр., а й із хронологічно ближчими до нас подіями.

Ведучий сторінки «Iсторія та «Я» — Iгор СЮНДЮКОВ.

Телефон: 303-96-13.

Адреса електронної пошти (e-mail): [email protected]