Уйгуры: между терроризмом и национализмом

«Сторителлинг» победоносно шагает мировыми медиа, заменяя собой все другие виды журналистики - от репортажей и расследований до информации и аналитики. Логика медийников соответствует трендам эпохи - «делай проще и интереснее, продавай свой продукт более эффективно», зачем «нагружать» и «напрягать» читателя, если можно просто рассказать ему красивую эмоциональную историю? Но это явление имеет и негативные последствия. Так как при этом нарратив становится не только центральным элементом общественного дискурса, но и ключевым аргументом любой дискуссии, подменяя рациональное восприятие реальных фактов эмоциональным сопереживанием главному герою, который - как вдруг оказывается - зачастую не имеет реального прототипа. Эмоции, даже самые естественные и человечные, не должны заменять знания и служить базой для принятия ни коммуникационных, ни политических решений. Отказ от рациональных аргументов, основанных на знаниях и универсальных критериях, в пользу персонализированных эмоций приводит к примитивизации и хаотизации общественного дискурса, распространению фальсификаций и одобрению ложных псевдо-аргументов, является благоприятной почвой для различных манипуляций, в частности, популистской демагогии и информационных воздействий.

В течение последнего года, а особенно в последние несколько месяцев в мировой прессе появилось много историй о репрессиях уйгуров (народ тюркского происхождения) со стороны китайского правительства. Большинство этих историй, которые рассказывают о массовом политическом насилии, концлагерях, негуманных методиках религиозного и идеологического перевоспитания, ущемлении свободы вероисповедания, ограничениях прав собственности, передвижения, свободы слова, тотальном шпионаже и других спорных методах социального конструирования, применяемых китайскими властями против уйгуров, являются по большей части правдивыми. Они вызывают не только справедливое возмущение жестокостью власти, но и страх перед тем, как далеко может зайти репрессивный аппарат технологически продвинутого государства в контроле своих граждан. Страх, кстати, значительно преувеличенный, вызванный не так реальным положением дел, как нашей любовью к антиутопиям, описывающим «цифровые концлагеря будущего».

Впрочем, дело не в том, насколько правдивы истории свидетелей политических репрессий уйгуров в Китае, а в том, что все они - только часть большого общего контекста, длительной и наполненной ошибками и преступлениями истории, которая включает формирование национально-освободительных устремлений уйгурского народа, возникновения и формирование политических движений, их развитие и радикализацию, попытки центральной власти бороться как с проявлениями радикализма, сепаратизма и терроризма, так и с национальным сознанием.

Корректно понять вне этого контекста текущие события в довольно отдаленном регионе, а тем более - сформировать адекватные оценки на основе отдельных ярких эмоциональных картинок не представляется возможным.

История пребывания Синьцзяна («новых владений») под властью Китая - это почти три века поисков путей ассимиляции местных особенностей и универсализации моделей политического управления и социальной модернизации. Но в то же время - это история почти непрерывного жестокого сопротивления уйгуров китайском господству. Китайские историки считают, что после завоевания Джунгарии и Кашгарии на землях уйгуров каждые пять лет происходят значительные беспорядки, а каждые 10 лет - мощное восстание. Если же принимать во внимание все проявления борьбы уйгуров против китайских властей, то получится еще более впечатляющая цифра: только за период с момента завоевания императорами династии Цинь Синьцзяна в конце 1750-х и до провозглашения КНР в конце 1940-х произошло более 400 различных уйгурских беспорядков, то есть около двух раз в год.

Интересно, что в основном уйгурские восстания происходили под религиозными лозунгами, главным образом потому, что понятие этноса и особенно нации в той местности исторически имело несколько размытый смысл. Итак, как и в большинстве мусульманских стран, именно ислам всегда служил основой для построения местной идентичности, был движущей силой социальных и политических процессов в среде десятимиллионного уйгурского народа, более 9 миллионов из которых проживают в Китае.

Мощным катализатором социальных и политических процессов в уйгурском обществе стали региональные процессы 1980-90-х годов - война в Афганистане, реформы Дэн Сяопина, коллапс СССР и появление новых центрально-азиатских государств, антиколониальные и антиимперские процессы на постсоветском пространстве, исламизация и радикализация новых государств, возникшие на обломках СССР.

Гибкая и умеренная реформаторская политика Дэн Сяопина привела, среди прочего, к ренессансу ислама в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, или Восточном Туркестане по определению уйгуров. Благодаря частичной либерализации существенно возросло количество мечетей: если в середине 1970-х их было чуть больше 2 тысяч, то в 1999 - уже более 23 тысяч. Вместе с количеством мечетей и медресе среди традиционных для уйгуров суннитов росло и количество сторонников ваххабизма. В конце 1990-х их насчитывалось уже более 11 тысяч человек, которые были сосредоточены в более чем 90 мечетях.

Пользуясь удобным географическим положением, исламские радикалы из Восточного Туркестана уже в начале 1990-х попадали на территорию Пакистана и Афганистана, где присоединялись к талибам и муджахидам Исламской партии Афганистана.

Следует отметить, что наемничество и «военная миграция» уйгуров в 1990-х были обусловлены не только радикальным способом построения идентичности, а и их искусственной обособленностью от процессов бурного экономического роста и социального развития Китая. В китайском обществе традиционно сильными являются предрассудки и предубеждения, согласно которым уйгуры являются недостаточно предприимчивым, мало квалифицированным и непригодным для работы персоналом. Вследствие этих предубеждений уйгурам гораздо труднее было и есть найти себе место на рынке труда, они существенно экономически отставали от других слоев китайского общества, что побуждало их к поискам социальной справедливости и пробуждало национальное сознание.

Это привело к реанимации и существенной радикализации созданной еще в 1940-х Туркестанской исламской партии, формированию на ее базе Исламского движения Восточного Туркестана и началу радикального сопротивления террористическими методами, борьбе за создание исламского государства. Один из основателей Исламского движения Восточного Туркестана Хасан Махсум, прежде чем объявить джихад против китайского правительства, проходил обучение в школе, организованной бывшим руководителем Туркестанской исламской партии Абдулом Хакимом после освобождения того из тюрьмы в 1979. Именно Хасан Махсум и Уддин бин Юсеф организовали первые значительные акции Исламского движения Восточного Туркестана - восстание в Барене и Яркенде в 1990, в Кучи в 1991, подрывы рейсовых автобусов, универмагов, гостиниц и рынков в Урумчи, Кашгаре, Кучи и Аксу в 1992. В 1996-97 после освобождения из китайской тюрьмы, Хасан Махсум посещал Пакистан, Саудовскую Аравию и Турцию, где встречался с представителями аль-Каиды и Талибана. После этого в течение следующих пяти лет произошло более полусотни терактов, среди которых более 10 убийств политических, религиозных деятелей и правительственных чиновников, более 15 поджогов, в том числе с использованием ядовитых химических реагентов, 16 взрывов в общественных местах, несколько серий нападений на китайские учреждения и делегации за рубежом, в том числе на китайское посольство в Турции, похищения китайских туристов и бизнесменов, а также три существенных случая массовых антиправительственных беспорядков.

Антитеррористические меры китайского правительства заставили лидеров и активистов Исламского движения Восточного Туркестана эмигрировать в Афганистан, где они присоединились к талибам и поддерживали связи с аль-Каидой, продолжая вербовать и готовить сторонников, и искать союзников. В частности, один из эмиров Движения Абдула Кариаджи заявлял о своих постоянных контактах с Усамой бин Ладеном и участии своих бойцов в операциях аль-Каиды. В то же время, талибы и аль-Каида не спешили оказывать помощь лидерам Движения в их борьбе с Китаем. В частности, Мулла Омар, по воспоминаниям Абдулы Салам Заифа, отказал Махсуму в помощи, а не разделяя его антикитайских целей и не желая воевать на несколько фронтов.

Новый импульс деятельность Исламского движения Восточного Туркестана получила после 11 сентября 2001 года, когда борьба между исламским фундаментализмом и западным миром вышла на новый уровень. После того, как Китай поддержал США в «борьбе с мировым терроризмом», аль-Каида и Талибан предоставили свои ресурсы Движению, а уйгуры взамен заняли свое место в рядах воинов джихада.

Хасан Махсум погиб в октябре 2003 во время совместной операции вооруженных сил Пакистана и США вблизи городка Ангур Ада в Южном Вазиристане, что вызвало значительное паузу в деятельности Исламского движения Восточного Туркестана. Но уже в 2005 лидером Движения стал Абдул Хак, которой стал членом Шуры аль-Каиды, а также предложил несколько политических изменений, в частности, объявил новое название - Исламская Партия Туркестана, реформировал политическую структуру движения, начал издавать журнал «Туркестан аль Исламийя» и реорганизовал террористическую деятельность. Теперь террористические атаки были направлены в первую очередь на представителей власти и против китайской промышленной инфраструктуры. За период 2001-2012 произошло более 30 нападений, включая подрывы на заводах в Гуанчжоу, Шанхае и Фучжоу, нападения на полицию в Хотане, Аксу и Кашгаре, угоны самолетов, а также атаки за рубежом - в Кыргызстане и Казахстане.

В феврале 2010 Абдул Хак был убит беспилотником западной коалиции в Северном Вазиристане. Его место во главе Исламской Партии Туркестана занял Абдул Шакур аль-Туркистани. О нем известно, что в 1996-98 он учился в тренировочных лагерях в Пакистане, а в 2001-2005 сам организовывал лагеря для обучения боевиков. Именно в таком тренировочном лагере в Северном Вазиристане Абдул Шакур аль-Туркистани и был убит в результате американского авиаудара в августе 2012, а его место занял главный редактор журнала «Туркестан аль Исламийя» Абдулла Мансур.

В 2013-2014 начался новый этап борьбы Исламской Партии Туркестана, связанный не только с активизацией и улучшением планирования террористической деятельности, но и с распространением активности уйгурского движения на весь исламский мир, а также с определенной диверсификации и соответствующей эволюцией идеологии.

Идеология уйгурского движения сделала определенную эволюцию от построения локальной идентичности на основе ислама к восприятию себя неотъемлемой частью общего мусульманского мира. Впрочем, сейчас появляются признаки того, что идеология имеет шансы вернуться к национализму. В деле развития национального сознания немало помогли не только репрессивные усилия китайских властей, но и разногласия радикальных движений, в которых участвовали уйгурские боевики в 2013-2018.

По разным оценкам сегодня в рядах различных террористических и экстремистских организаций находятся за пределами Китая около 20 тысяч уйгурских боевиков. Только в рядах аффилиированного с аль-Каидой движения Джабхад ан-Нусра в сирийской провинции Идлиб в районе городов Джиср-эш-Шугур, Арих и аль-Занбаки находятся около 8 тысяч уйгуров. Еще от 5 до 7 тысяч находятся на тренировочных базах аль-Каиды и Талибана в Афганистане и Пакистане. Более 4,5 тысяч уйгуров воюют в рядах ИГ в Сирии, Афганистане и Юго-Восточной Азии.

Отношения между различными группировками боевиков, как это обычно бывает в течение длительного конфликта, являются неоднородными и противоречивыми, хотя всех их объединяет ненависть к китайскому правительству и стремление к построению своей свободной страны.

В феврале 2017 ИГ обнародовало несколько видео, где уйгурские боевики демонстрировали свою выучку и объявляли джихад Китаю. В одном из них боевик произнес речь: «О вы, китайцы, которые не понимают человеческого языка! Мы, солдаты Аллаха, заставим вас понять ислам с помощью нашего языка и нашего оружия. Мы приедем к вам, чтобы пролить реки крови, чтобы отомстить за угнетенных. Сегодня мы боремся с оккупантами по всему миру. Вскоре черный флаг таухид (Единство Аллаха) будет развеваться над столицами США, России и Китая », после чего обезглавил пленника. При этом, уйгурские боевики ИГ считают аль-Каиду отступниками и подвергают беспощадной критике, хотя обе группировки сходятся в том, что считают Китай противником.

В своих пропагандистских материалах уйгурские боевики не скрывают, что целью их участия в рядах иностранных радикальных группировок является накопление опыта войны, чтобы вернуться на родину и завоевать свою независимость. Бесспорно, китайское правительство расценивает эту угрозу как очень серьезную. И кроме военно-политических усилий в регионе, интенсификации отношений с Индией, Малайзией, Пакистаном, Афганистаном, Казахстаном, Туркменистаном и Узбекистаном, усиление военного присутствия в чувствительных зонах, таких как Ваханский коридор, он прибегает к мощным и жестоким мерам по укреплению внутренней безопасности, направленным на ликвидацию социальной базы сепаратизма, религиозного экстремизма и терроризма.

Нечеловеческое упорство китайских властей в устранении негативных последствий опасных социальных процессов, как это всегда бывает, существенно усиливает причины явлений, которые их вызывают. Борьба с терроризмом насильственными методами в условиях глобальных социальных трансформаций существенным образом увеличивает и укрепляет социальную базу радикализма и экстремизма. Поэтому предсказать результат этой деятельности пока не представляется возможным.

Но отдельные тенденции являются заметными. В частности, очевидно, что пропаганда Исламской Партии Туркестана настойчиво проталкивает аналогию между уйгурами в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая и арабами-палестинцами в Израиле. Этот дискурс является понятным и привлекательным для левой прессы правозащитного направления, поэтому охотно распространяется мировыми СМИ. Но реальность сложнее, и ее намеренное упрощение является опасным. Защищая права человека перед слепой и безжалостной государственной машиной, нельзя освобождать от ответственности радикальные террористические организации, которые используют свои народы в качестве заложников, пусть даже эти народы только находятся на стадии построения нации. Ведь именно на примере Талибана, аль-Каиды и ИГ мы видим к чему могут привести радикальные идеи. В то же время, «палестинизация» также является опасным автостереотипом: восприятие себя вечной жертвой является бессмысленной и опасной ошибкой, которая мешает самосознанию нации и государства, как об этом ярко свидетельствуют примеры палестинцев и курдов.

Следует быть особенно осторожными, когда мы говорим о радикальных движениях в среде народов, не имеющих государственности. Ни в коем случае нельзя переносить сочувствие, которое мы имеем к стремлению порабощенных народов к самоопределению, на оправдание террористической деятельности отдельных движений, которые возникли в конкретных социальных и политических условиях. Так же нельзя оправдывать «борьбой с терроризмом» массовые политические репрессии властей против целых народов, находящихся в состоянии национально-освободительной борьбы.

Нельзя ни оправдывать убийцу, ни закрывать глаза на государственный террор, ни мазать всех одинаковой черной краской, ни выбирать, кто из насильников лучшей другого, - ведь если конъюнктурные интересы вступают в противоречие с принципами и ценностями, это ставит под угрозу стратегическую безопасность общества и государства. Мы должны четко и последовательно давать оценки событиям, выявляя процессы, которые их вызывают, и различая явления, которые являются движущими силами этих процессов. И при этом мы должны руководствоваться рациональными аргументами, основанных на знаниях и универсальных критериях, а не эмоциональными историями или разрозненными свидетельствами.