Заслуживают ли сталинские полководцы монументов в Киеве?

Дискуссия о судьбе памятников советских времен продолжается. В одном из фокусов общественного внимания оказались монументы погибшим во время Второй мировой войны генералам Красной армии. Сносить их? Переносить? Оставить ли на месте? Ведь идет речь о тех, кто воевал против Гитлера (пусть и на стороне Сталина) и погиб в этой войне; а разве гитлеровский режим не был одним из оплотов «мирового зла»? Однозначно был, а в придачу судьба распорядилась так, что СССР после 22 июня 1941 года оказался на стороне сил мировой демократии, Объединенных Наций (хотя если бы в ноябре-декабре 1940 года Гитлер и Сталин договорились о разделении Евразии, все было бы совсем иначе, с точностью до наоборот...). Поэтому и получается, что — не глорифицируя особенно этих генералов — памятники им в центрах украинских городов все же нужно оставить, не так ли?

Как по мне, ответ здесь должен быть таков: «нет». Однако не потому, что павшие генералы Красной армии априори не заслуживают посмертного почета, а потому, что в этом деле недопустим «валовой», стандартный подход. Для примера возьмем памятники генералам Кирпоносу и Ватутину, установленные в украинской столице, — проблема их снесения или сохранения сегодня является предметом дискуссий между политически активными киевлянами.

НИКОЛАЙ ВАТУТИН СОГЛАСИЛСЯ С ИДЕЕЙ НАСТУПАТЬ НА УКРАИНСКУЮ СТОЛИЦУ С БУКРИНСКОГО (КАНЕВСКОГО) ПЛАЦДАРМА. ПЕРЕПРАВУ ЗДЕСЬ НАЧАЛИ В НОЧЬ С 22 НА 23 СЕНТЯБРЯ. СРЕДИ УЧАСТНИКОВ ОПЕРАЦИИ БЫЛ РЯДОВОЙ ВИКТОР АСТАФЬЕВ, КОТОРЫЙ ПОТОМ СТАЛ ИЗВЕСТНЫМ РУССКИМ ПИСАТЕЛЕМ. ОН ВСПОМИНАЛ, ЧТО ТАКИХ СТРАШНЫХ БОЕВ НЕ БЫЛО С НАЧАЛА ВОЙНЫ, «КОГДА С ОДНОЙ СТОРОНЫ В ДНЕПР ВХОДИЛО 25 ТЫСЯЧ БОЙЦОВ, ТО НА ПРОТИВОПОЛОЖНОМ — ВЫХОДИЛО НЕ БОЛЬШЕ 5—6 ТЫСЯЧ»

Генерал-полковник Михаил Кирпонос командовал советским Юго-Западным фронтом с 21 июня (именно тогда по решению политбюро ЦК ВКП(б) этот фронт был сформирован) до 20 сентября 1941 года, до смерти в бою в урочище Шумейковом (Полтавская область). Имея на момент немецкого вторжения количественное преимущество над вражеской группой армий «Юг» по всем параметрам, в том числе в танках и самолетах — в несколько раз (только Т-34 и КВ у Кирпоноса было больше, чем всех немецких танков, а количество только новейших самолетов равнялось всему числу боевых единиц «Люфтваффе»), Кирпонос с большими потерями проиграл пограничную битву, потеряв на протяжении двух недель почти 4000 танков (немецкая 1-я танковая группа состоянием на 4 сентября 1941 года, уже выйдя на Днепр, необратимо потеряла только 186 танков). Правда, взять Киев с ходу Вермахту не удалось — помешала только что сформированная 37-я армия генерала Власова (того самого); а вот 6-я армия генерала Музыченко и 12-я армия генерала Понеделина в начале августа были окружены и вдребезги разгромлены в районе Умани; в плен попало свыше 100 тысяч воинов Красной армии, немцы захватили 317 танков и 858 пушек. Ну, а дальше в сентябре угроза окружения нависла над всем Юго-Западным фронтом; ситуацию могло спасти организованное отступление от Киева на рубеж реки Псел, но этого не случилось; и как следствие, 15 сентября кольцо сомкнулось, 20 сентября прекратил существование штаб фронта, 27 сентября бои в окружении прекратились. Немцы захватили 3718 пушек, 884 танка и 665 тысяч пленных. Свыше 100 тысяч бойцов разбежались по селам. Из окружения вышла только 21 тысяча бойцов.

В роли командующего фронтом генерал Кирпонос проявил себя бездарностью и ничтожеством; он панически боялся Сталина и Берии — и жертвовал сотнями тысяч человеческих жизней, чтобы спасти себя. Начштаба фронта генерал Тупиков пытался убедить генштаб в необходимости отведения войск из района Киева — но Кирпонос отказался подписать соответствующий документ. А 11 сентября в разговоре со Сталиным Кирпонос — вопреки позиции военного совета фронта — заверил, что будет удерживать Киев и другие рубежи до последнего. Этим он подписал смертный приговор приблизительно полумиллиону человек. Даже больше: когда 17 сентября генерал Баграмян на самолете прорвался к окруженным и привез приказ маршала Тимошенко организовано отходить, Кирпонос отказался выполнить этот приказ — мол, он не оформлен в письменном виде, — и целые сутки были упущены, пока не поступило подтверждение. Вот таким полководцем был Кирпонос.

ИМЕЯ НА МОМЕНТ НЕМЕЦКОГО ВТОРЖЕНИЯ КОЛИЧЕСТВЕННОЕ ПРЕИМУЩЕСТВО НАД ВРАЖЕСКОЙ ГРУППОЙ АРМИЙ «ЮГ» ПО ВСЕМ ПАРАМЕТРАМ, В ТОМ ЧИСЛЕ В ТАНКАХ И САМОЛЕТАХ — В НЕСКОЛЬКО РАЗ, КИРПОНОС С БОЛЬШИМИ ПОТЕРЯМИ ПРОИГРАЛ ПОГРАНИЧНУЮ БИТВУ, ПОТЕРЯВ НА ПРОТЯЖЕНИИ ДВУХ НЕДЕЛЬ ПОЧТИ 4 000 ТАНКОВ (НЕМЕЦКАЯ 1-Я ТАНКОВАЯ ГРУППА СОСТОЯНИЕМ НА 4 СЕНТЯБРЯ 1941 ГОДА, УЖЕ ВЫЙДЯ НА ДНЕПР, НЕОБРАТИМО ПОТЕРЯЛА ТОЛЬКО 186 ТАНКОВ)

В отличие от Кирпоноса, генерал армии Николай Ватутин имел хорошее военное образование, проявил себя как опытный штабист, но в критический момент оказался таким же безвольным и боязливым командующим. Вот как это случилось. В середине сентября 1943-го, после выигрыша битвы на Курской дуге, Красная армия открыла себе путь на Киев. Реальные шансы с ходу взять столицу Украины имел Центральный фронт генерала Рокоссовского, а Воронежский фронт генерала Ватутина отставал на сотню с лишним километров. Но Сталин изменил разграничительную линию между фронтами, отодвинув направление действий Рокоссовского севернее Киева. «Я считал своей обязанностью позвонить по телефону Сталину, — вспоминал Рокоссовский. — Сказал, что не понимаю причины такого изменения разграничительной линии. Ответил он коротко: это сделано по настоянию товарищей Жукова и Хрущева, они находятся там, им виднее». Ревнивое отношение Жукова к более талантливому и более образованному Рокоссовскому общеизвестно. Первый секретарь ЦК КП(б)У Хрущев, понятное дело, хотел, чтобы Киевом завладел фронт, где он был членом военного совета, но Ватутин должен был сказать свое авторитетное слово! Однако не сказал. Или настолько захотелось получить маршальские погоны, что это желание перевесило совесть? Между тем Ватутин — в отличие от Сталина, Жукова и Хрущева — не мог не понимать, что ниже Киева по течению Днепра условия для форсирования реки несравненно хуже, чем выше Киева, однако согласился с идеей наступать на украинскую столицу с Букринского (Каневского) плацдарма. Переправу здесь начали в ночь с 22 на 23 сентября. Среди участников операции был рядовой Виктор Астафьев, который потом стал известным русским писателем. Он вспоминал, что таких страшных боев не было с начала войны: «когда с одной стороны в Днепр входило 25 тысяч бойцов, то на противоположном — выходило не больше 5—6 тысяч». Состоянием на 30 сентября после жестоких боев Букринский плацдарм составлял 11 км по фронту и до 6 км в глубину. Между тем на сутки раньше войска Рокоссовского значительно легче форсировали Днепр в районе Чернобыля, и уже 23 сентября создали там плацдарм глубиной 35 км и шириной 30—35 км. Южнее Днепр также был успешно форсирован. На участке устье реки Тетерев, Дымер, Лютеж 30 сентября существовал плацдарм глубиной 12—15 км и шириной 20 км. Местность позволяла использовать здесь большие массы танков, тогда как в районе Букрина холмы, овраги и леса делали местность, как говорят, танконедоступной. Однако Ватутин попробовал наступать именно с этого плацдарма, хотя предварительно понимал обреченность такой попытки. После провала первого наступления Сталин приказал Рокоссовскому передать Ватутину те две армии, которые форсировали Днепр выше Киева, и... приказал Ватутину осуществить новое наступление с Букринского плацдарма. Которое стало тоже провальным.

Квинтэссенцией идиотизма советской системы и полководческого ничтожества Ватутина стала высадка воздушного десанта 24—25 сентября. Должно было высадиться, для того чтобы помочь прорыву вражеской обороны на Букринском плацдарме, свыше 10 тысяч отлично подготовленных бойцов и командиров. Реально была десантируема половина из них. Операция провалилась, а десантники испытали страшные потери, поскольку уровень секретности зашкаливал: даже командиры десантных бригад получили задание перед вылетом; летчики тоже узнали обо всем тогда же; карты, которые получили командиры десантных рот и взводов, не содержали информации даже о том, в какой части СССР будет идти высадка, и не охватывали всего пространства будущей операции. Участник десанта лейтенант Григорий Чухрай, после войны известный кинорежиссер, вспоминал: «Выпрыгивали из самолета в секторе зенитного огня. До сих пор мне пришлось попробовать немало военной беды: был дважды ранен, воевал в Сталинграде, но такого — падать навстречу сверкающим трассам пуль, сквозь пламя пылающих в небе парашютов товарищей, — такого еще не пробовал...»

Сколько погибло воинов Красной армии в районе Букринского плацдарма — точно неизвестно. Официальные советские данные — 20 тысяч; украинские историки приводят в десять раз большую цифру, а порой говорят и о 250 тысячах. Но, так или иначе, генерал Ватутин должен был прекрасно понимать бесперспективность попыток наступления с этого плацдарма на Киев и преступный характер приказов Сталина и Жукова, однако так боялся за себя, что не делал попытки действовать иначе. Так должен ли стоять в центре Киева памятник соучастнику — наряду со Сталиным и Жуковым — убийства сотен тысяч людей? Можно ли уважать боязливого полководца, для которого (как и для Кривоноса) не существовало офицерской чести?

...А Киев был взят с Лютежского плацдарма — на месяц позже, чем это можно было сделать, и ценой страшных бессмысленных потерь под Букрином...