«Книжый» человек – по специальности и натуре

Не знаю кого-то другого из литературоведов, у кого было бы такое элегантно точное, взвешенное слово, как в Элеоноры Соловей. Никто не сделал больше для увековечения памяти удивительного поэта Владимира Свидзинского ...

«СТАЛО ЧУТЬ ЛИ НЕ МОДНЫМ ПРИЗНАВАТЬСЯ В НЕЧТЕНИИ ...»

— Без каких книг не представляете своей жизни?

— Без любимых — давно и недавно — сборников поэзии и поэтических антологий, которые так хорошо открывать наугад и читать с той страницы дальше или уже прицельно кого-то искать, как бы вспомнив, в  ком именно нуждаются сегодня ... Сознательно не назову имен — их много. Также особенно люблю теперь мемуары и семейные хроники, рада, что такого появляется немало: существует потребность это писать, осмысливать, спасать от исчезновения в небытие. Существует также, хотя несколько в меньшей степени, и запрос на такие тексты.

— 57% украинцев, по статистике, не читают книг. Ваш комментарий ...

— То есть 43% процента читают? Не очень оптимистичная статистика? Ведь выглядит иначе. Стало чуть ли не модным признаваться в нечтении, почти хвалиться этим. Мне особенно обидно не только как человеку «книжному» по специальности и по натуре: мои детство и юность пришлись на времена, когда чуть ли не все общество читало, библиотеки были местом многолюдным, а плакаты в магазинах уверяли, что «книга лучший подарок», и с этим были удивительно солидарны очень многие люди. Но это было так давно, еще до телевизоров: они еще только появлялись, и то где-то, не у нас, и человечество беззаботно впустило их в свои дома. Однако это уже немного другая история.

— Хотелось когда-нибудь написать письмо любимому писателю — даже в безвременье?

— Нет, почему-то никогда. Когда работала в «Молодому буковинці», одна моя автор-школьница написала Валентину Катаеву: тогда все читали в «Новом мире» его воспоминания «Алмазный мой венец» (литературный ландшафт был совершенно иной — всесоюзный). Катаев ответил — несколько общих фраз, но ребенок был без ума от счастья. Зато мне и потом никогда не хотелось приближаться к кумирам, должна даже признаться, что избегала этого.

«ПОТРЕБНОСТЬ В МОРАЛЬНЫХ АВТОРИТЕТАХ ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ...»

— Какие, по вашему мнению, новые литературные тенденции проявились в последнее время?

— О тенденциях именно последнего времени говорить сложно: они еще не вполне проявились, с большего расстояния наши впечатления могут не подтвердиться. Зато продолжается уже много лет досадная разобщенность, «расслоенность» современной украинской литературы на отдельные и несовместимые между собой «тусовки». Очень условно обозначим это как «тусовка» Национального союза писателей и сегодняшнего украинского ПЕНа. Конечно, диффузность есть, в ПЕН вступило немало членов НСПУ, кто-то из них при этом печатается в двух литературных газетах, и это ничего не меняет: литература разобщенная, разъединенная, словно разорваная, и это, безусловно, не идет ей на пользу. Зато это очень «по-нашему». В определенной степени объединил и «сшивал» эти литературные резервации журнал «Кур’єр Кривбасу», но он, к сожалению, прекратил существование, а временем не все это даже заметили.

— В своих исследованиях вы делаете акцент не только на эстетических категориях, но и на ответственности — в слове и поступках писателя. Не кажется ли вам, что сейчас это понятие считается «старомодным»?

— В єпоху «постправды» это нисколько не удивительно. Старомодным, вероятно, можно уже провозгласить и «золотое правило этики», и саму этику заодно. Знаменательный курьез: суперпопулярный израильский профессор, автор мировых бестселлеров Юваль Ной Харари в книге «21 урок для 21 века» один из «уроков» посвятил именно постправде, иллюстрируя это явление российской аннексией Крыма. Однако в русском переводе с согласия автора путинская версия этих событий ( ??»ихтамнет») была заменена ... Трампом, который, по подсчетам газеты Washington Post, допустил невероятное количество ложных публичных заявлений. Как говорится, комментарии здесь излишни.

— Вы писали о творчестве тех, кто был бесспорной элитой, шестидесятниках в частности. Отпала ли сегодня необходимость в моральных авторитетах?

— Наоборот, необходимость в них очень высокая, особенно у нас. Потому что мы ведемся на корыстную пропаганду, потребляем некачественный информационный продукт, позволяем манипулировать нами, никак не вырастем из патерналистских представлений: ожиданий кого-то, кто придет и все нам «порешает». И знаете, такое «состояние умов» напрямую с нечтением связано ... А тем временем отошли в мир иной наши мудрецы из группы «Первое декабря» — Любомир Гузар, Евген Сверстюк, Мирослав Попович, Владимир Панченко. Если бы они оставались с нами — кто знает, возможно, не оказались бы мы в ряду стран, которые когда-то, до изобретения «политкорректности», неофициально именовались «придурковатыми» ...

— Проявляете особую, так сказать, верность творчеству Владимира Свидзинского и Василя Стуса. Почему именно они?

— На самом деле круг любимых поэтов у меня широкий: Мыкола Зеров, Максим Рыльский, Евген Плужник, Леонид Первомайский, Савва Голованивский, Василь Мысык, Игорь Муратов, Мыкола Бажан, Лина Костенко, Ирина Жиленко, Василь Герасимьюк, Марианна Кияновская, Мирослав Лаюк, Галина Крук — должна остановиться, хотя это далеко не все. А еще хотя бы главенствующая троица поэтов-классиков: Шевченко, Леся Украинка, Франко. Там столько «недочитанного», там столько всего резонирует с современностью, требует перечтения! Но названные вами поэты увлекли меня особой созвучность моим запросам к поэзии, но и возможностью осуществлять какие-то «первопрочтения», способствовать распространению их наследия, донесению до читателей. В случае со Свидзинским — возможностью реализовать запоздалое возвращение первоклассного поэта в литературные каноны.

«ПАНОРАМА НАШЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ И КУЛЬТУРЫ В ОБЩЕМ НЕ СТОЛЬ БЕЗРАДОСТНА — И ЭТО НЕСМОТРЯ НА СТРАШНЫЕ РЕПРЕССИИ»

— Акцент на особой роли памяти. Вы — автор блестящей книги воспоминаний «Притча про поетів». Воспринимает ли нынешнее поколение литераторов уроки предшественников?

— На это не очень похоже. В свое время всем показалось, что надо безоглядно перевернуть страницу, отбросить все советское, что там ничего нет ценного, только корнийчуки и поздние тычины. Потом оказалось, что панорама всей литературы и культуры в целом далеко не столь безрадостна — и это несмотря на ужасающие репрессии! К тому же существенно дополнили картину писатели из диаспоры. Тем не менее преемственность так и не была восстановлена, до сих пор есть любители упрекать писателей того времени (не всегда даже и основанные на фактах), демонстративное «неразличение» их стало чуть ли не правилом. А они в то же время довольно разные.

Недавно мне сказала молодая исследовательница из России: она открыла для себя военную прозу и публицистику Саввы Голованивского и считает это явление беспрецедентным — это при том, что у них, а не у нас, была потом «окопная правда» (Бондарев, Бакланов, и и Виктора Некрасова там били беспощадно, но считают теперь своим) ... Тем временем у нас разве что «Дикий мед» Первомайского рассказывал о войне не так, «как положено», — ну, только после публикации в Москве автор смог его издать и здесь на языке оригинала. Владимиру Панченко удалось в 2011-м осуществить переиздание «Дикого меду» (издательство «Либідь»), но ведь открытия произведения по-новому в так и не произошло...

— Возможно ли возрождение литературной критики?

— Разве что при существенном изменении общей ситуации в литературе, в культуре. Сейчас героически держат планку несколько сайтов, прежде всего Литакцент, Читомо, а также журнал «Критика», но этого мало. Решающей является и литературная периодика, а с ней, скажем так, не все в порядке. С изменением ситуации, наверное, изменятся и формы критики, хотя мне трудно представить какую-то альтернативу добротной рецензии и аналитическому обзору.

— Какие произведения, по вашему мнению, могли бы претендовать на Шевченковскую премию?

— Скажу о тех, за которые болела при моей каденции в Шевченковском комитете: жалею, что не получили эту награду публицистическое трехкнижье Виталия Портникова ( «Богородиця у синагозы», «Тюрма для янгелів», «Дзвони Майдану»), «Щоденник» Осипа Зинкевича, «Книга змін» Андрея Цаплиенко, «Охоранителі діви» Василия Портяка, роман Владимира Рафеенко «Довгі часи». Но это, пожалуй, неизбежно, поэтому быть в уважаемом жюри морально тяжело и убыточно.

«ТАЛАНТЛИВО НАПИСАННЫЕ БИОГРАФИИ ИВАНА МАЗЕПЫ ИЛИ ЛЕСЯ КУРБАСА МОГЛИ БЫ СТАТЬ БЕСТСЕЛЛЕРАМИ»

— Что особенного могли бы украинские писатели рассказать миру?

— О, многое. Например, невероятно драматичную историю украинской церкви, ту, веками скрываемую, до сих пор отчаянно фальсифицируемую оппонентами правду, те головокружительные перипетии героического стоицизма и самопожертвования — с одной стороны, и обмана, подвоха и подкупа, измены и низости — с другой. Талантливо написанные биографии Ивана Мазепы или Леся Курбаса могли бы стать бестселлерами. Украинцы в Сибири, на Дальнем Востоке, на Соловках, Норильское восстание ...

— Как преодолеваете постоянное давление токсичнойинформации? Что посоветовали бы читателям «Дня»?

— Должны культивировать информационную «разборчивость», даже «снобизм»: только авторитетные и ответственные источники, в любом случае не потреблять «что попало», «что дают», осознавать эту токсичность, а не бродить по сетям наугад — там много «заразы». С другой стороны, есть опасность замкнуться в своем информационном «гнездышке», уютно обустроиться в кругу друзей-единомышленников. Некий информационный карантин. А как же те соотечественники, которые потребляют информационный яд, которые победили нас численно, отбросили на годы и годы назад и до сих пор стоят на своем? Оппонировать им необходимо, а для этого, по крайней мере профессионально, призванные люди должны заглядывать и в эти мусорники — знать врага по имени и в лицо. В этом смысле работа наших политических обозревателей, журналистов и блоггеров — невероятно сложная, но и чрезвычайно важная.