Писатель и его маски

Владимир Григорьевич был и остается одним из наиболее интересных писателей-шестидесятников, особенно в своем позднем творчестве, которое он сам охарактеризовал как такое, когда «уже есть что сказать и знаешь, как сказать» (из интервью). «Глубоко убежден, — отмечал писатель при вручении премии Фонда Антоновичей, — что народы, молчать которых заставляют тоталитарные режимы, конденсируют в себе, несмотря на репрессии, войны, голодоморы, свободолюбивую силу, передавая ее в наследство детям и внукам своим». Все эти тематические пласты, которые определяют драматичную историю украинского народа, освящены свободолюбивой силой украинского народа, присутствуют в творческой наработке В. Дрозда.

В украинскую литературу он вошел вместе с целой плеядой шестидесятников, заняв в ней свое особое место, и уже в двадцать три года издал первую книжку новелл и рассказов «Люблю синие зори» (1962), которая привлекла внимание критики. Позже, уже в 1996 г., писатель искренне сознается: «Из написанного, напечатанного самые дорогие для меня  — первые рассказы. Как первая любовь. Самая серьезная моя вещь — действительно, наверное, эпический роман «Листья земли» (из интервью) — за эту эпопею (книга первая и вторая) писатель получил Государственную премию Украины имени Т.Г. Шевченко (1992) и им фактически венчал свой земной и творческий путь, который оборвался 23 октября 2003 г.

Тоталитарная система ломала, калечила судьбы и таланты. Распятый между двух эпох, В. Дрозд на склоне своей жизни не уходил от ответов на неудобные вопросы относительно отношений с властью, официальными структурами: «...И понял: машина меня легко сломает — я не состоюсь как писатель. А состояться, реализоваться должен был, это было помимо моей воли. «Я их обману...» — подумал я, как мой конь Шептало — конюха Степана». И искренне признавался: «Я их действительно обманул, много в чем состоялся, реализовался, но и они меня — обманули, потому что не во всем я реализовался, не на полную силу. Полностью беспроигрышных игр с Сатаной просто не бывает. Но это теперь я уже понимаю. Жизнь прожив...» Трагичность собственных трансформаций сознания он экстраполировал и во внутренний мир своих героев. Человек для писателя всегда был специфической психологической «лабораторией», опытной площадкой, где вступают во взаимодействие разные психологические «ингредиенты», настоянные на субстанции добра и зла, и от степени их активизации и миксования зависит мера порядочности/непорядочности, моральности/аморальности человека.

С одной стороны, В. Дрозд благодаря своей художественной автобиографистике — едва ли не самый открытый среди прозаиков ХХ — нач. ХХІ в., а с другой — едва ли не самый таинственный, мистифицированный, затененный многочисленными масками автобиографичных (и не только) героев. Путь самореализации он превратил в напряженный поиск — резонансных тем, адекватных замыслу жанров, ярких персонажей, убедительных характеров, необычных сюжетных линий, острых коллизий, красноречивых деталей. И часто представлял читателю неожиданный, гротескно окрашенный результат, приперченный иронией, самоиронией, едким сарказмом. Одержимый творческой целью писатель обычно позиционирует себя одиночкой, «одиноким волком» — отсвет этой метафоры В. Дрозда (по названию его произведения «Одинокий волк» (первое название «Вурдалака»), который подвергся сокрушительной критике) падал и на модель его существования. Очевидный внутренний конфликт между позицией художника, отгороженного от перипетий внешнего мира в башне из слоновой кости (в реальности это был «халепьевский рай» —  сельская хата-дача в живописном селе Халепье, где родилось не больше ли всего его произведений), и растворенностью в социальности и ее карьерных искушениях (В. Дрозд работал в редакциях газет, был секретарем НСПУ, трудился на издательской работе, долгое время возглавлял журнал «Киев») не навредил творческой самореализации.

Парадигму литературных поисков В. Дрозда можно вложить в тезис о борьбе добра и зла, причем анатомировать второе ему было значительно интереснее. Из-под его пера родились выразительные характеры персонажей, олицетворяющих и персонифицирующих зло, которое всегда идет в паре с грехом. Тонкая линия разграничения между злом (грехом) меньшим и злом (грехом) большим наполняла его образы убедительными деталями, которые дарила сама жизнь. Писатель не сосредоточивается на метафизической природе зла — он придает ему преимущественно социальную, идеологическую окраску, ставя в контекст новейших общественных деформаций, которые влекут тенденции приспособленчества. И таким образом переводит его в плоскость экзистенциальную: как основную проблему выбора. Эта тенденция особенно выразительно проявилась в творчестве 1990 гг.

Целый ряд произведений репрезентируют особенную склонность писателя к автобиографизму: «Как я родился. Из веселой автобиографии», «Музей живого писателя, или Моя длинная дорога в рынок», «Пришествие», «Остров в вечности». Собственно, это художественно-духовная биография писателя, которую он сам называл внутренней биографией. Все они обозначены саморефлексией, внутренним психологизмом, самоиронией — доминантой авторской манеры повествования.

Авторская концепция человека, которую привнес в украинскую литературу В. Дрозд, далека от модели, где герой искусственно приспосабливается к «подкрашенному» миру в его идеализированном формате. Его герой — человек сотканный из противоречий, часто с раздвоенной душой, пораженный на ментальном уровне всевозможными моральными болезнями. Однако проза писателя — не борьба против своего героя, а борьба за героя, за освобождение — пусть и болезненное — от притворства болезненного самовозвышения, от моральной коррозии и самой иллюзии жизненного успеха за счет преодоления в себе себя истинного.

Семейный творческий тандем двух ярких личностей — Владимира Дрозда и Ирины Жиленко (тяжело пережив преждевременную кончину мужа, она пошла вслед за ним за земной горизонт 3 августа 2013 г.) — дал украинской литературе двух лауреатов Шевченковской премии. Ирина Владимировна признавалась, что «особым образом» на нее влияет «безумная Володина работоспособность»: «Жизнь ему нужна только ради писания. Иначе она его не интересует. /.../ Он трудится буквально осатанело»...