«Дiдова українська»
Сначала было слово. Оно стало началом мира, людей и истории. Слов становилось больше, как и людей. Природа создавала жару и снег, каждая местность наполнялась инакшими* звуками — леса и реки, гор и ущелий, тысяч птиц и миллионов насекомых. Звуки собирались в новые слова, складывались в разнородные предложения, выстраивая новые языки новым народам. Молитвы и проклятия, признания и объяснения, шутки и сомнения — все оживало наделенным речью.
Мы часто говорим о кражах истории — древней и новейшей, искажении фактов, фальсификации причинно-следственных связей. Страждущий Мазепа, 300 лет как мертвый, до сих пор заклятый враг до сих пор советских школьников. Хотя сначала было слово. Его первым хотели у нас отобрать. Не вдаваясь в цитирование бесчисленного количества указов о запрете, царских и советских, не оплакивая тысячи писателей, иногда даже исключительно детских, расстрелянных в тридцатых годах, я вспоминаю спор с дедом.
В первом классе мы играли с ним в школу после школы. Я учила его только что выученному. Он отвечал по-разному — когда слушал, когда безобразничал, переключая каналы телевизора новейшим по тем временам пультом. А потом неизменно спрашивал: «Хочеш чаю з цукериком?».
«Скiльки можна, дiду, — возмущалась я. — «З цукеркою, з цукеркою» треба казати».
Я исправляла деда, хотя это ему следовало бы исправлять меня. После сворачивания украинизации двадцатых, сотни родных слов выбросили из словарей и статей, большую часть искусственно уподобили российским, репрессировали и обеднили, лишили терминов и длинных синонимических рядов. Исчезли «ґави» и «бiлявки», «книгарнi» и «автомобiлярнi»; нет «мiрила» и не видно «обрiю», нам смешныы «кляси» и «катедри», мы не поедем в «Атени» осенью, чтобы сесть перед морем в «мiжгiр'ї»**.
Не будем о грустном, ведь сегодня «мова» у нас есть, калиновая и компьютерная, изысканная и вульгарная, каждому по вкусу. Из ссылки вернулась буква «ґ», как признак современных реформ (читай двусмысленно), экскурсоводы и делопроизводители отвечают на украинском, в Бердичеве и Батурине он звучит везде. Книги и слова Хвылевого, Кулиша, Курбаса, Полищука*** не убиты вслед за авторами, их можно читать и слушать, возвращать богатства и оберегать сокровища. «Сперечатися» и «пробачати», «вчити» и «лiкувати», «римувати», «спiвати», «лаяти», «голосувати» i «запитувати» можно на родном. Не стоит отказываться от нее в скрипниковском Харькове или политическом Киеве, по телефону в ответ на русское «привет», в разговоре с кузиной или профессором. За мову умирали, мовой убивали, переписывали историю и уничтожали самооценку, потому что и правда границы моей мовы означают границы моего мира. Нам нужны крепкие границы, ведь сначала было слово.
Для иллюстрации статьи добавлю снимки тетради деда. В начале сороковых, в далекой Аргентине он изучал украинский, чтобы оставаться украинцем. И не говорите, что это не было важно.
* Инший — по нормам украинского языка (Скрипниковское правописание, словарь Гринченко) многие украинские слова начинаются на «И». После свертывания украининзации «И» убрали из начала слов ради искусственного уподобления русскому языку.
** Примеры написания слов согласно Скрипниковскому правописанию, принятому в 1928 году в столице советской Украины — Харькове.
*** Лишь несколько из тысяч представителей «Розстрiляного Вiдродження» (термин Ежи Гедройца) — духовно-культурное и литературно-художественное поколения 20-х гг. XX века в Украине, которое дало высокохудожественные произведения в области литературы, философии, живописи, музыки, театра, и которое было уничтожено сталинским режимом.
