Геродотово море
Две недели я не видел людей, кроме кассирш в ночном маркете и бомжей на рассвете в парке, а теперь вот — они. Стоило земному шару набрать обороты и разогреться как следует: аккумулировать грозовые облака и собрать косяки комаров в нимб тропосферы — сразу появились французы и потащили меня в Зону.
Собрались серьезно: запасли протеиновых баров и рулоны антимоскитной сетки, разливали Grey Goose в двухлитровые пластиковые бутылки и большие железные фляги, неуклюже матерились на русском, беззаботно заснули в такси, а весь следующий день — стонали под тяжестью рюкзаков и паровыми прессами жары.
Когда понемногу спустилось к горизонту разгоряченное Солнце, я вывел их к пересохшему пруду-охладителю возле ЧАЭС. Именно туда, где из воды торчат ржавые лодки, густой слой дрейссен хрустит под ногами, а костлявые великаны опор ЛЭПов — тают в густом тумане.
Французы недоумевают:
— Это есть что?
— Высохшее море.
— Море? Мэр? Вы рассказать нам про мэр!?
— Ладно, обезьяны. Расскажу вам о мэр.
Они передают мне флягу, я сбрасываю рюкзак и говорю: слушайте сюда! Давным-давно, когда ледники отступали на север, талая вода не подчинилась воле Божьей, осталась среди этих неплодородных земель — обильно раскрасила озерами равнину, расплющенную тушей большого льда. И осталась здесь жить.
Но отступающая ледяная стена была столь высока, что с ее вершины можно пустой бутылкой до Базеля добросить. Один мой друг часто так делал, знакомые викинги его потом похоронили в кургане на острове неподалеку.
Викинги сошли со стены, когда лед исчез за горизонтом. Они приходили вместе с водой и тащили за собой снеккары с малой осадкой и плоскодонные струги — заплывать в каждый закоулок этого захолустья, облагать данью тех чумазых жителей болот, до которых иначе чем по мелководью и не доберешься.
У нас здесь Геродотово море — страна мутной воды и густых туманов. Да-да, небритые хипстерские обезьяны, Геродот писал о море в этих бесконечных лесах. Море, из которого ввысь торчали огромные секвойи: щекотали вершинами небо, и оно смеялось, хохотало до слез, и эти слезы обильными потоками падали на землю, а море от этого — становилось еще шире.
Мы как раз на его берегу. Вот вам его рыхлые, соленые почвы. Вот его ржавые якоря — вон где они торчат из сухой земли. Сбрасывайте рюкзаки, поищем остатки лодок и истлевшие рукоятки двуручных мечей: вывезем за границу и продадим на eBay, после реставрации.
Видите, под ногами? Это дрейссены — морские ракушки. Местные собирают их, приносят домой, обтирают тряпками, кладут возле триптиха и вспоминают славные времена, когда Черное море заканчивалось здесь, так как упирался в ледник.
Вы, говорю, видели Полесье на раннемодерновых гравюрах? Страна на берегу большой воды. Северная Венеция на бамбуковых шестах у океана. Тот океан в глубину достигал подземного царства, а морские чудовища лизали шершавыми языками стопы тех, кто в стиле пророка рискнул эффектно пройтись по воде.
Какой там Геродот? Триста лет назад просветители писали, что здесь не вымерли еще смертоносные виверны. Они до сих пор не вымерли — так что осторожнее. Мы сейчас на открытой местности, кстати.
Да и вообще — осторожнее нужно. Это вам не пуатийские трясины, здесь жижа из болота такие, что пиявки дохнут. Комары? Разве это комары? Вы знаете Боплана? Вы точно о нем должны были что-нибудь слышать. Вы, французы, все друг друга знаете, все между собой родственники и вчерашние аристократы. Так вот, он писал о славных временах, когда Киев был похож на Припять, а саранча в этих лесах развелась такая, что хватала за рукава опрометчивых паломников, поднимала и относила в небо — кормить маленьких саранчат на острых Житомирской скалах.
Боплан, говорю, тоже писал о море: в древности оно подступало к левому берегу Днепра. Писал о старых якорях в полях в ста километрах на Восток. И писал не просто так. Знаете, спрашиваю, о Каспийской трансгрессии? То-то же.
К только соленые воды Каспия отступили, по высохшему дну с Востока пришли кочевые племена трипольцев на мохнатых слонах и на берегу Полесского моря основали столицу. Ее мы здесь и ищем. Зачем, думаете, я вас сюда притащил?
Какой там, в конце концов, Боплан? Сорок лет назад ударил такой паводок, что от остального мира отрезало города, и трупы с высунутыми языками кучами плыли на Юг. И никто из спасателей не мог с ними справиться, только вертолетчики и варяги на снеккарах с малой осадкой.
Но мы не жалуемся. Когда приходит вода, когда призраками нависают ледники, когда смывают деревянные подмости и крушат сваи бурные слезы весны — это не бедствие для нас и не беда. Это законное право воды. И даже маленькие дети знают: землю на спине держит гигантская рыба. Раз за разом она движет ее на другое место, чтобы спина отдохнула — тогда наступает паводок и суша исчезает на год.
— А что быть там, на другой стороне? — спрашивают французы.
— Вот если бы у вашего пра-пра-прадеда, простого ловца омаров из Сан-Мало, кто-нибудь спросил, что с другой стороны Атлантики? Что бы он ответил? Правильно, что море там закипает, а Кракен топит караки тех смельчаков, которые решились слишком далеко заплыть за Геркулесовы столбы. Этого не знал даже Геродот. Что же вы от меня хотите?
Французы глубоко вдыхают соленый воздух и оглядываются на остатки моря. Я надеваю рюкзак и затягиваю лямки. Напоследок пускаем флягу по кругу. С неба на наши головы быстро падает ночь.
