Молчание ягнят
Кражи мобильных телефонов и кошельков в общественном транспорте почему-то давным-давно никого не удивляют. Никто уже не бежит в милицию с заявлением о грабеже средь бела дня, о бюро находок забыли после распада Совка. Мы знаем, что нужно крепко зажать свои сумку/чемодан/клатч и не выпускать их с поля зрения. Я всегда была уверена, что даже если и случится кража, то кто-то из рядом едущих заметит вора, потом дружно всем вагоном мы ополчимся на неприятеля и справедливость восторжествует. Но, как показывает практика, хеппи-енд бывает только в голливудских фильмах.
Несколько дней назад, выходя на станции метро «Вокзальная», я заметила впереди мужчину с распахнутой сумкой для ноутбука. Ноутбука там не было, а оставшиеся скудные бумаги норовили вывалится при каждом его шаге. Сзади него шло еще пару человек. Они не могли не заметить этого, но никто не реагировал. Я догнала его и обратила внимание на открытую молнию. Человек застыл с грустным выражением лица. Чем кончилась история я так и не узнала – толпа понесла меня к выходу минуя сокрушающегося мужчину. Жизнь вынесла его на обочину, даже для воров он не представлял теперь интереса. Меня не удивило само происшествие, но реакция людей. Никто не обратил внимание этого мужчины на случившееся с его багажом, все молчали. Молчание, как знак согласия со случившимся.
Ладно еще, когда дело касается взрослого человека, самостоятельного, который, я надеюсь, сможет заработать на новый ноутбук. А что же делает общество, когда видит перед собой беззащитных детей?
Представьте себе обычное утро рабочего дня. Переполненные вагоны поезда на красной ветке метро потихоньку пустеют после станции «Вокзальная». Я по обыкновению читаю книгу. На «Шулявке» в мой вагон заходят двое мальчиков и становятся рядом со мной. Старшему около десяти, младшему – не больше пяти. Дети держатся за руки, но на братьев не очень похожи – тот, который побольше, темноволосый, с зелеными глазами, а малыш – голубоглазый блондин. «Милые дети», - думаю я, но тут моя мысль наталкивается на какой-то барьер. Чего-то не хватает. И тут я понимаю – дети совсем одни. «Берестейская», напротив освободились сидения, дети усаживаются, и я могу их разглядеть. Лица и руки вымыты, но одежда грязная и старая. Ношеная обувь. Старший держит в руке пакет с какими-то банками. На них обращаю внимание уже не только я. Две бабушки сокрушенно кивают головами и переговариваются между собой. Женщина, сидящая рядом с мальчиками, чуть-чуть отодвигается. А в моей голове вихрем проносятся мысли – потерялись? убежали из приюта? неблагополучная семья? попрошайки? Дети ведут себя скромно, ничем не привлекают внимание взрослых. Старший прячет взгляд, поэтому я улыбаюсь младшему. Он улыбается в ответ. Казалось, что прошла целая вечность, но всего лишь объявляют «Нивки». Я пытаюсь заговорить с ними, ничего навязчивого «привет, как дела», «как тебя зовут», «куда едете». Брюнет искоса на меня взглянул, ничего не сказав и одернул меньшего, когда тот издал непонятный звук своим почти беззубым ртом. «Может вы есть хотите», - я решила использовать как мне казалось козырь в нашей беседе, но тут прозвучало «Святошино», двери вагона открылись и старший потянул малыша к выходу. Я ничего не успела сделать. И опять таки все молчали и ехали дальше. Вот уже который день меня это просто переворачивает изнутри. Я не знала, что делать. Звонить в милицию? Чтобы их заперли в детдоме, из которого они возможно и убежали? Мальчики точно не потерялись – слишком целеустремленным и уверенным был старший. А если так ... то, что можно было сделать?
Этот вопрос я поставила одному своему знакомому. И вот что он мне ответил. « Ты могла вызвать милицию и терзаться, что малым тот украинский детдом ничего хорошего никогда не даст, а твое лицо они запомнили на всю жизнь, как врага; могла оставить все как есть и надеяться, что дети не станут добычей педофилов или эксплуататоров и терзаться, почему ты не вызвала милицию; могла оставить все как есть и думать, сбежали ли они из детдома, став жертвой насильственной системы государственного воспитания, или они бежали от каких других извращенцев, или от собственных родителей, став жертвой их антигуманных притязаний, и чьей жертвой станут они дальше; могла оставить все как есть и думать кто стал, а если не стал, то кто станет жертвой этих малых сейчас и кто, когда они вырастут. Все это можно менять местами – разницы пока никакой – так что – не расстраивайся».
И вот вся эта тотальная тишина и глухость общества вдруг напомнила мне фильм «Молчание ягнят». В особенности момент, когда главная героиня, молодая слушательница академии ФБР Клариса Старлинг, рассказывает Ганнибалу Лектору один эпизод из своего детства – как она бежала из дома её приёмных родителей, пытаясь спасти от забоя ягнёнка. И вот я подумала – почему некоторых ягнят, этих слабых жертв, которые не выдержали законов бетонных джунглей, общество обрекает на забой своим молчанием? Не рискуем ли мы превратиться в холоднокровных рыб, молча созерцая проблему, не желая даже раскрыть рта?...
