Умереть за Тартус
Военный конфликт, в отличие от массовой драки, является соревнованием структур и потенциалов. Когда мы говорим о потенциале, мы имеем в виду постоянство и гибкость враждующих систем, а также их обеспеченность ресурсами. Когда же мы говорим о структурах, то мы говорим о планировании, организации и управлении. Именно с этого, а не с пропагандистской трескотни, следует исходить при анализе угроз и рисков военных конфликтов.
Победа и поражение определяются соотношением затраченных ресурсов (при выбранной модели планирования и управления) к полученному политическому результату. Таким результатом может быть как реализация собственных планов, так и недопущение реализации планов противника.
Поэтому лучшим воином является тот, кто достиг если не максимально возможного, то нужного на данный момент результата, не залив все вокруг своей и чужой кровью, а по возможности вообще не вступая в бой. Да, это противоречит архетипическому образу «эпического героя», но и общество с мифологических времен существенно изменилось. Победить — это не устроить Армагеддон и уйти в Вальхаллу по дымящимся трупам врагов, а достичь максимального политического преимущества с минимальными военными расходами.
Именно в этом смысле интересно наблюдать, как западная коалиция собирает группировки для операции в Сирии, тактические задачи которой остаются не определены, но при этом различные стратегические цели постепенно достигаются в процессе подготовки.
Нам, очевидно, интереснее всего следить за поведением российской стороны левантийского конфликта, в частности, за эволюцией кремлевской концепции «глобальной войны России с США».
Это маргинальное конспирологическое безумие вытащили из пыльного угла после того, как Кремль окончательно погряз в украинской кампании, и стало ясно, что «окончательного решения украинского вопроса» по кремлевскими лекалам уже не получится. После вторых Минских соглашений, которые подвели черту под концепцией гибридной войны РФ на Донбассе, и кровавых провалов ряда попыток наступательных операций оккупантов, стало ясно, что ценой потраченных ресурсов поставленных целей в Украине Кремль не достиг, а большую цену Россия платить не способна. Это было очень похоже на политическое поражение, признавать которое было невозможно.
Чтобы выйти из этого политического тупика, в сентябре 2015 года Кремль влез в другую военную авантюру — сирийскую. Это сразу породило шквал конспирологической истерии на тему «Украину обменяют на Сирию», которая пару лет кормила непритязательную украинскую журналистику. Хотя, даже не принимая во внимание политические аспекты принятия решений, сразу было понятно, что на удаленном театре, с уязвимой логистикой, без четко поставленных целей — вопрос поражения Кремля в этой авантюре был делом времени. А при таких союзниках как Асад и Иран — очень короткого времени, с потерей остатков репутации.
Два с половиной года войны в условиях засекреченных бюджетов и потерь привели к 89 официальным погибшим, двум сбитым и трем самоутопленным самолетам, 6 подбитым вертолетам и 3 потерянным беспилотникам. Кроме непрерывных потоков сообщений о непризнанных погибших наемниках, эта война запомнилась эпическим походом авианесущего крейсера «Адмирал Кузнецов», невозможностью комплексов С-300/400 работать в условиях неплоской Земли, освобождением двух территорий Сирии от террористов, двумя полными разгромами ИГ и тремя выводами войск из Сирии. Ну, и разумеется, безудержным потоками пропаганды о глобальном противостоянии с США.
И наконец, настал тот день, когда это противостояние актуализировалось: западная коалиция решила «наказать» Асада за использование химического оружия, лишив его «возможности нести стратегическую угрозу в регионе», и недвусмысленно предложила России определиться со своей ролью в конфликте.
После двух суток милитаристского угара, вызванного такими резкими изменениями сирийского ландшафта, до российского руководства стали доходить строгие очертания реальности. А реальность такова, что при любом сценарии военного конфликта с западной коалицией у России нет шансов.
Подсчет кораблей и техники даже не имеет смысла при такой разнице в технологиях, которую продемонстрировал разгром российской группировки под Хишамом. Ресурсы коалиции и фактически лишенной союзников России также несопоставимы. Весь оборонно-промышленный комплекс РФ производит в год меньше ракет «Калибр», чем несет один корабль ВМС США.
Поэтому при актуализации угрозы конфликта военные корабли ВМС РФ были спешно рассредоточены с базы в Тартусе, самолеты начали срочную передислокацию на другие аэродромы, в том числе в Иран, военные были эвакуированы из районов возможных ударов, а также наемников-«ихтамнетов» начали выводить и скрывать. Никто оказался не готов умирать в реальном бою с реальным противником, вместо того, чтобы бодро рапортовать перед камерами о разбомбленных поселках. В российских СМИ поубавилось глупой дали, а стали рассказывать о бомбоубежищах и сроках хранения продуктов.
Собственно, в апреле 2018 года российские власти оказались в ситуации, которую они пыталась смоделировать весной 2014 года для мирового сообщества. Тогда кремлевские пропагандисты с насмешливо патетикой спрашивали западного обывателя, готовы ли они умирать за Нарву. Сегодня западный мир интересуется у Путина: готов ли он умирать за Тартус? Судя по судорожным метаниям — не готов.
И это уже важный результат военной операции западной коалиции в Сирии, достигнутый еще на этапе ее подготовки.
Следующим на повестке дня, в среднесрочной перспективе, неизбежно станет вопрос, готов ли Путин умереть за Торез и Енакиево? Ответ, разумеется, будет такой же. Однако цена, которую нам придется заплатить за то, чтобы узнать этот ответ, может оказаться другой.
Четыре годы войны в Украине и Сирии показали, что российская армия в ее сегодняшнем военно-техническом, технологическом, управленческом уровне предназначена преимущественно для проведения карательных и террористических операций против неприятеля, который очевидно уступает ей по военно-техническим показателям; в первую очередь — против иррегулярного противника и мирного населения. С любым равным, а тем более с превосходящим по уровню технологий, ресурсов, планирования, организации и управления противником успешно и долго воевать она может только на территории пропаганды, в условном телевизоре.
Россияне развязали конфликт в Украине и стали его активными игроками, когда наша армия представляла собой набор иррегулярных отрядов, ресурсов критически не хватало, а система планирования, организации и управления находилась в катастрофическом состоянии. А остановилась Россия ровно в тот момент, когда ситуация изменилась, и мы достигли уровня, на котором риски для агрессора стали неприемлемыми.
Собственно, в этом и заключается основная угроза и основной путь минимизации этой угрозы: не позволить привести наше общество, государственные институты и структуры безопасности в хаотизированное состояние, которое даст возможность использовать России свои военно-технические особенности как преимущества.
