Драматический оптимизм Теодозии Заривной

Теодозия ЗАРИВНАЯ — поэт и прозаик, автор многих поэтических сборников и романов: «Каміння, що росте крізь нас...», «Солом’яний вирій», «Полювання на птахів небесних», «Вербовая дощечка». Родилась на Тернопольщине. Лауреат литературных премий.

— Теодозия, недавно на встрече с читателями одного из районов Киевщины меня спросили: почему критика молчит о твоем романе «Вербовая дощечка», тогда как о подобном этому произведению «Музеї покинутих секретів» Оксаны Забужко говорят все. На это я заметила: не гоже противопоставлять одного автора другому. И объяснила также: наша критика любит брать на щит «раскрученные» имена, обходя, а часто и вовсе не принимая во внимание стоящие вещи по той же причине. Впрочем, определенную рецепцию твое произведение получило, и отзывы о романе, можно сказать, восторженные.

— «Вербовая дощечка» — не первая попытка подступится к трагической теме из истории Украинской повстанческой армии. Помню, в журнале «Киев» в 1989 году прочитала повесть Бориса Харчука «Вишневі ночі» из времен УПА. С писателем не была знакома, возникло определенное чувство ревности: кто этот автор? Откуда? Открыла справочник и прочитала, что он родом с Тернопольщины, следовательно, земляк. По возрасту — намного старше, то есть все успел застать и пережить. Тогда еще такую тему не трогали: преследовал страх, его нужно было переступить.

Мне не нужно было сидеть в архивах. Архивы сидели в нас. Все мои, на поколение старшие земляки были «ходячими документами». Меня удивила мода среди наших писателей: за правдой об УПА, оказывается, нужно ехать в Канаду или в Америку, а не в глухое село на Тернопольщине, Волыни или же Гуцульщине.

Впервые тему борьбы украинцев за свободу я затронула в романе «Солом’яний вирій», написанном свыше 10 лет назад. Произведение о телевизионной ведущей, старых фотографиях, из которых оживает освободительное движение в Надсянье, и жизнях путешествующего философа начала ХVІІІ века. Роман в новеллах и в трех часовых пластах.

— Когда ты писала роман о телевидении, сама уже несколько лет работала телеведущей. Это, так сказать, правда из первых рук. Но никто и не думал, что правда окажется еще и трагикомической.

— Телевидение у нас всегда было очень сложным механизмом, где с каждым годом все больше уважали не интеллектуалов, а «носителей». Если ты выпадал из этих «правил игры», тебя, в лучшем случае, терпели (что отражалось на качестве продукции, потому что она коллективна, и большинство коллег шли на спонсорские программы, оставались единицы, и то — на время), в худшем — рано или поздно съедали. Моя героиня выпадала из этой схемы зарабатывания денег. И труд для нее стал драмой, потому что она совмещала любовь к делу и страданию, ведь всю человечную продукцию выжирало постепенное и неуклонное зарабатывание денег. Со временем это приобрело уродливые формы и в настоящий момент достигло апогея... А последствия этого намного страшнее, чем выглядит снаружи.

— Вернемся к теме УПА в твоих романах.

— Тема УПА, которая прозвучала в «Солом’яному вирі», задумана как полифония. Она, как лакмусовая бумажка, проявляет человека. Его, скажем, христианскую позицию, украинскую, человеческую, его знание собственной истории. Когда-то меня поразило, как сказала о своем негативном отношении к повстанческой освободительной борьбе талантливая писательница-западенка, недавний лауреат Шевченковской премии. Сначала я задохнулась от неожиданности. До тех пор мне казалось, что так может говорить лишь чужая пропаганда. А затем подумала: все не так просто, это же какую отвагу нужно иметь, чтобы сказать подобное во время, когда уже будто бы все разрешено, когда сложилась даже своеобразная конъюнктура. И мне в новом романе захотелось попробовать подать тему с точки зрения силы и слабости человеческой. По совести говоря, для меня было странным, что авторам рецензий мой любимый герой показался изменником. Полковник никому не изменял, он просто не хотел бессмысленно умирать, потому что такая смерть никому не нужна. А все остальное, что с ним произошло, — это обычная человеческая жизнь, не предательская и не героическая, а ежедневная и рутинная, и это еще большая драма и ловушка, чем то, что ему кое-кто из критиков предъявил. Возможно, он предавал только себя.

А за этим стоят сотни судеб наших земляков, которые десятилетиями живут за рубежом. Это можно многим объяснять: и бедностью государства, и коррупцией, и отсутствием пространства для самовыражения, и правилом: лучше увидеть немного мира, чем пропасть в этой провинции. Можно вообще ничего не говорить. Но они — там. В лучшем случае бросают этой земле какую-то десятину, интеллектуальную или материальную, и все. А Украина проходит мимо них. И нам без них намного хуже, чем было бы с ними.

— Пойдем дальше путем сопоставлений двух названных в начале разговора произведений. Очень много сюжетно проблемных совпадений в двух романах: тема УПА, преломленная через женские судьбы, тема музеефикации памяти как фиксации цивилизационного среза конкретного народа, тема малости потомков против зрелости и мудрости предков. В стилистическом плане оба произведения тяготеют к приему, который я бы назвала «монологизацией». То есть рассказ ведется преимущественно от первого лица или способом несобственно прямой речи. Что бы ты на это сказала?

— Мой роман «Вербовая дощечка» вышел раньше, чем роман Оксаны Забужко, — в 2008 году. Тернопольский союз писателей выдвинул его на получение Шевченковской премии, но книгу не допустили в список. Она стала одной из трех лучших книг 2009 года в рейтинге известного сайта «Литакцент» и одной из шести лучших книг того же года на литературном конкурсе «Астра».

Относительно совпадений. Действительно, лишь женщина может точнее всего сказать именно о женщине. Мужчина никогда не может знать того, что знает о себе она сама. Поэтому и не удивительно, что две женщины пишут то, что лучше всего знают — женскую судьбу.

Относительно монологизации рассказа, то это тоже распространенный ход. Писатель, как правило, дорастает до рассказа от первого лица в зрелости, когда он начинает доверять себе и перестает оборачиваться на чужую мысль.

Относительно предков и их мудрости, то они не имели стольких искушений и путей к их воплощению, щедро демонстрируемых сегодняшней жизнью, много читали, уважали тысячелетние традиции и верили священникам, которые тогда еще не догадывались о купленных приходах. В каждом селе была хата-читальня. Уважение к собственной истории, этого наилучшего учителя, было хорошим тоном. Все это вместе учило их не портить в себе образ Божий.

В настоящее время я, проехав через всю Украину, практически не нашла украинской книжки. Так, единицы, а остальные — чтиво. Но и тех единиц почти никто не ищет. На значительном количестве лучших произведений современной отечественной литературы в Центральной киевской библиотеке им. Леси Украинки я не увидела ни одного читательского номера. Телевидение подменило и подмяло все. Такая же приблизительно ситуация и с памятниками культуры, архитектуры: они рассыпаются на глазах. Местечки пахнут секонд-хендом и пивом. Местные интеллигенты мечтают выучить своих детей за рубежом, западники, по большей части, работают в Польше. А оттуда они, как правило, не возвращаются.

— Что-то ты преисполнена негативных впечатлений... Где черпать оптимизм?

— Наши интеллектуалы то голосуют против всех, то готовы избавиться от востока страны и Крыма, потому что с ними только хлопоты. Кто устал от такой независимости, тот пусть отдыхает. Нужно начинать сначала. Пока есть хоть одно семечко, есть надежда на будущее. А нас в действительности много. Я очень надеюсь на молодежь, одинаково умную и на востоке, и западе. Она выросла в свободе и никаких империй не собирается терпеть. Когда-то, работая над фильмом об Ольжиче, я выписала себе слова Горлис-Горского: «Наше дело еще не проиграно! Не проиграно! Мы еще вернемся! Это помни! Мы здесь забыли свою трубку. Они сюда придут. Это факт. Они наставят своим героям и нашим холуям памятников... Но мы вернемся за трубкой и все эти памятники сметем на мусорник. Это произойдет». Меня эти слова задели, так как будто бы говорили о живых и близких мне людях.