Радикалы судьбы Георгия Воронкова

Незабываемый, повитый туманом, июнь сорок пятого года, парад Победы в Москве...Кинокадры и фотографии сохранили эти вечные фрески истории. В первом ряду, четвертый слева, со штандартом разгромленной эсэсовской дивизии «Мертвая голова», который он сейчас повергнет к подножию мавзолея, один из солдат, штурмовавших недавно рейхстаг, двадцатидвухлетний Георгий Воронков. Он еще не представляет, как ляжет дальнейший чертеж жизни, что станет ее лампадой. Доблестный воин, отмеченный за мужество, наряду с орденами Красной Звезды, Отечественной войны І и II степени, орденом Славы, станет студентом-медиком, изберет своей профессией психиатрию, привнесет в эту сложную и тонкую сферу важные прозрения, свои оригинальные ключи. Боевые награды будет надевать редко, но в каждом мае внимание студентов и коллег будет приковываться к нему, единственному в вузовской семье участнику апофеоза справедливости в далекое утро победного года. Получилось так, что уже около двух десятилетий Воронкова нет с нами. Но путь свой, в сущности, подвижнический до самого конца, он прошел так, что, вспоминая его, обращаешься к словам песни — «И как ее не заслоняй, жива Победа!».

Будущий доктор родился 11 мая 1923 года в Симферополе, в семье лесного инженера Леонида Алексеевича Воронкова. Детство в Крыму, затем, как вехи возрастания, Сибирь, Кавказ, Москва и в 1940 году Киев. Беззаботный летний вечер 21 июня сорок первого, выпускной бал по окончании школы. А на следующее утро — военкомат. Первый бой принял под Моздоком, отражая врага, рвущегося к кавказской нефти, за уничтожение двух танков противника получил первое боевое отличие. Освобождал Украину, Белоруссию, Польшу, ее столицу Варшаву. Был дважды ранен и несколько раз контужен, но возвращался в строй. Весной 1945-го, в горящем Берлине, в звании гвардии сержанта артиллерии, командир орудия Воронков участвовал в форсировании кипящей в огне Шпрее, дальнейших завершающих боях — взятии рейхстага, рейхсканцелярии, здания Люфтваффе. В составе сборного батальона фронтов был направлен в Москву на парад Победы. Подходил для этого, как говорится, по всем статьям и ростом, и выправкой, и боевой биографией... В 1947-м поступил в Киевский медицинский институт. Окончил его в 1953-м, в выпуске, к которому принадлежал, в частности, будущий лауреат Нобелевской премии мира, реформатор кардиологии академик Евгений Чазов.

Конечно же, перед Воронковым открывался широкий спектр научных дорог, вызовы и искушения быстрых и впечатляющих медицинских эффектов. Но он предпочел психиатрию, нелегкую стезю сострадания и действенной помощи «нищим духом», как обозначаются в Новом Завете умалишенные. В украинской глубокой транскрипции — оставленные Богом. В чем же состояли мотивы не очень типичного для прославленного фронтовика выбора, что добавил Георгий Леонидович в программы больницы, вблизи которой, в церкви, с определенной музейной открытостью, и сегодня можно увидеть работы мятущегося Врубеля, напоминающие, что так или иначе вблизи дом скорби? Вместе с заведующим кафедрой психиатрии и наркологии Национального медицинского университета имени А.А.Богомольца, профессором Александром Напреенко, преемником Георгия Воронкова в руководстве кафедрой, в кабинете со старомодной мебелью, украшенном портретом учителя, мы как бы входим в течение неповторимой повести.

— Киев в определенной степени причастен к прологу психиатрии как пространству бескорыстной любви к ближнему, — задумывается Александр Константинович. — Ведь уже в «Изборнике Святослава», в ХI столетии, в этой удивительной энциклопедии истин, упоминаются «недуги душевные», описан бред преследования, алкогольный делирий с явлениями устрашающей «нечисти». Шли столетия, и как бы в добродетельном противостоянии ужасным актам инквизиции на Западе, сотнями сжигавшей «ведьм», несчастных женщин с психическими отклонениями, или даже без них, просто по злокозненному навету, на этих землях незыблемым оставались обычаи сочувствия таким больным и заботы о них. Одним из проявлений помощи стало открытие в 1786 году, на территории Кирилловского монастыря, «дома умалишенных» на 30 кроватей, отошедшего в ведение Приказа общественного призрения. Это и был прообраз «Кирилловки», нынешней больницы имени И.П.Павлова, с ее историей, полной драматизма.

— В Киеве работала блестящая плеяда психиатров. Кто из них, исходя скажем из изданной в минувшем году вашей примечательной работы, посвященной 100-летию кафедры, как бы побудил к этой миссии и Воронкова?

— В немалой мере, пусть, конечно, лишь опосредованно, думается, профессор Валентин Михайлович Гаккебуш, кстати, способствовавший учреждению в Киевском медицинском институте психоневрологического факультета, возможно, и сегодня не лишнего. Наименования некоторых трудов В. Гаккебуша, хотя появились они довольно давно, «Новое в изучении эмоций», «Опыт изучения личности с помощью гипнотического торможения», «Опыт изучения музыкальной одаренности» — говорят сами за себя. Однако прямым наставником Воронкова явился профессор Яков Павлович Фрумкин, также, как и Гаккебуш, яркий представитель московской психиатрической школы. Его завораживающие лекции, где почти исчерпывающе представали черты шизофрении, эпилепсии, инфекционной и алкогольной психиатрической патологии, психозов позднего возраста, эти своеобразные психиатрические спектакли в аскетичной, нередко холодной больничной аудитории, не оставляли слушателей равнодушными. Так Воронков оказался в студенческом кружке при кафедре, вошел в круг удивительной, преимущественно умозрительной диагностики психической патологии, а затем был принят в клиническую ординатуру. Кандидатскую диссертацию — об особенностях электроэнцефалограммы при лечении больных шизофренией методом инсулинотерапии — подготавливает и защищает довольно быстро. Но куда больше Воронкова заинтриговывают проблемы эпилепсии, где он, например, впервые предлагает свой прогностический радикал, свою формулу предотвращающего внимания в отношении возможных манифестных стадий судорожного синдрома. Вообще в исканиях этой клинической больницы вопросы эффективного лечения больных эпилепсией, с ее разрушительными последствиями, вплоть до создания специализированного центра, во многом благодаря усилиям Георгия Леонидовича, заняли достойное место.

— В мои студенческие годы, протекавшие в тот же знаменательный период, когда на факультетах мединститута, рядом с нами, недавними десятиклассниками, доминировала генерация фронтовиков, Воронков участвовал в спектаклях драматической студии, в том числе в постановках сатирического плана, имевших шумный успех. Фактически в этом увлечении пульсировало жизнеутверждение, наперекор почти гибельным испытаниям, сквозь которые прошло это поколение. Был известен как высококлассный фотограф, да к тому же и искусный ретушер. И все это сочеталось с поразительными удачами в лечебной работе и результативным научным и этическим марафоном, мир и природа через объектив фотоаппарата были его страстью.

— Действительно, Георгий Леонидович был хорошим, а быть может и уникальным по своей действенности, врачом, поскольку великолепно владел гипнозом, будучи и здесь артистической натурой. Для достижения эффекта тут нужно было и как-то особо чувствовать душу пациента. Вместе с тем Воронков был весьма востребован и в административном ракурсе, работая в клинике, он являлся одновременно заместителем начальника отдела специализированной помощи Минздрава Украины, отвечая, в частности, за развитие психиатрической службы в республике, а затем в течение восемнадцати лет был главным психиатром Минздрава. В цели главных специалистов Министерства это все же совсем особая миссия и, если хотите, почти минное поле... И как раз на этом фоне сверхзанятости он в 1972 году защищает докторскую диссертацию «К проблеме дебютов и ранней диагностики эпилепсии».

— Художником, причем и научным, он, можно сказать, был и в фотоискусстве. Так, для «Учебного атласа по психиатрии», изданного в соавторстве с Я.П.Фрумкиным, Г.Л.Воронков весь впечатляющий фоторяд выполнил, как известно, сам. Как рассказывал мне профессор Владимир Григорьевич Коляденко, ныне проректор Национального медицинского университета, видный дерматолог, а в те далекие годы, выпускник медицинского училища, лаборант кафедры, фотолабораторию Георгий Леонидович оборудовал и дома. Ведь день его, учитывая многообразие обязанностей, был скрупулезно расписан, и снимки он печатал поздними вечерами. Но обратимся все же к теме эпилепсии, к оригинальной мелодии Воронкова в ее видении.

— Она, эта тема некоей стигмы, для психиатрии извечная. «Падучей» страдал, например, царевич Димитрий, а диагноз ретроспективно поставил А. П. Чехов, чем весьма гордился... После войны данная патология значительно возросла, на фоне частого черепно-мозгового травматизма, и не только в боевых схватках, но и среди мирного населения, нередко, в силу обстоятельств, оказывавшегося под взрывами и орудийной пальбой. Ведь безымянные высоты только в песне безымянные... Владея энцефалографическими методиками в сочетании с тонкой врачебной интуицией, Воронков обратил внимание и на дебюты эпилепсии в детском возрасте, в виде определенных форм поведения, и даже двигательных реакцийвыделив свои «радикалы». Понятно, насколько актуальны такие диагностические разгадки и предвосхищения в профилактическом отношении, когда алгебра диагноза поверяется и даже инициируется гармонией наблюдательности.

— В 1975 году, по предложению Я.П.Фрумкина, Г.Л.Воронков возглавил замечательную кафедру. Но руководил этим форпостом научной психиатрии лишь до 1991 года, совершенно добровольно предложив этот пост вам, и оставшись лишь профессором в кафедральном составе. Ныне такой поступок, в расцвете творческих сил и при необходимых регалиях — просто редкость...

— Я был, после недавней защиты докторской диссертации, немало смущен такой переменой ролей, неожиданной идеей кадровой ротации, но желание учителя оказалось непреклонным. Чем он руководствовался? Стремлением к творческой раскованности. К «Справочнику врача-психиатра», вышедшему двумя изданиями, «Таблицам и схемам в психиатрии» мечтал присовокупить и клинические записки, а, быть может, и фронтовые воспоминания. Говорить о войне Воронков не любил, но она ведь жила в нем. Увы, все сложилось не так...

Жизнь солдата Победы оборвала автокатастрофа...

— Георгию Леонидовичу как ветерану войны была предоставлена возможность приобрести автомашину «Волга», а это, в свою очередь, стало поводом для приобретения дачи в одном из сел на Полтавщине, в благословенном краю Украина. Казалось, сбылись мечты. И вот в августовский вечер 1992 г. он, за рулем, вел машину в Киев. Действовал, очевидно, квалифицированно, фронтовая осторожность была с ним. Однако при обгоне, по рассказам очевидцев, вдруг приблизилась угроза столкновения со встречной автоколонной, и Воронков, приняв, чтобы избежать катастрофы, единственно возможное решение, резко свернул, получив при ударе о бетонную опору фатальное повреждение груди. Невестка и внучка, на заднем сидении, остались невредимы. По словам родных, последним утешением на секунды пришедшего в себя героя войны, явилась фраза — «Вы живы?». Что же, и этот миг встает символом его одиссеи, ее волнующим радикалом, сверхсуммой жизненных принципов.

Поколение воинов-фронтовиков, только в Киевском медицинском, живая капелька в море самопожертвования — например, профессора Василий Милько, Александр Грицюк, Макар Черенько (также кавалер ордена Славы за уничтожение танка «Фердинанд»), Игорь Савицкий, ровесники Георгия Воронкова, как и он, пришедшие на студенческую скамью из огня битв. Их коллеги, воевавшие врачами или фельдшерами — Василий Братусь, Андрей Шуринок,Семен Лаврик, Николай Ситковский , Андрей Ромоданов, Александр Грандо, Александра Сокол, Александра Киселева, Николай Данилевский, Михаил Ковалев — о каждом можно написать свою повесть, и этот этюд и в их честь.

Фотографии предоставлены автором