Что осталось от конфуцианства?

Чрезмерная показная демонстрация сострадания и открытости китайского правительства в ответ на разрушительное землетрясение в провинции Сычуань, кажется, укрепила его власть и его связи с простыми китайскими людьми. Правительство и армия работали рука об руку с легионами добровольцев и частных ведомств, чтобы спасти жертв землетрясения. Эмоциональные слова утешения, которые сказал премьер-министр Вэнь Цзябао оставшимся в живых, расположили к себе даже закоренелых циников.

Но героические спасательные операции не смогут всегда помогать правительству, так что стоит задать вопрос: что может обеспечить политическую законность в долгосрочной перспективе? В конце концов, коммунизм утратил свою способность вдохновлять китайцев. Так что же должно заменить его?

Большинство жителей Запада считают, что ответом является либеральная демократия, как считали и многие китайские либералы в двадцатом веке. Но есть и другой ответ, который возвращает к старой и почтенной традиции конфуцианства, которое возрождается правительственными чиновниками, пытливыми интеллектуалами и простыми гражданами.

Церемония открытия Олимпийских игр подчеркнет это возрождение: она представит не цитаты Маркса, а высказывания из сборника афоризмов Конфуция. Такие высказывания, как «Все люди в мире — братья» и «Неужели это не одно из величайших удовольствий в жизни, когда к тебе приезжают друзья издалека?», будут сиять для миллиардов людей во всем мире, выражая лучшее, что может предложить китайская культура.

Однако здесь мы сталкиваемся с неприятностями. Начиная с династии Ханьшуй (более 2000 лет назад), китайские правительства использовали самые известные политические интерпретации конфуцианства в своих собственных целях. Конфуцианство объединялось с легализмом, другой главной политической традицией Китая, чтобы оправдать такую практику, как слепое повиновение правителю, подчинение женщин и использование жестоких наказаний. «Официальное» конфуцианство, возрождаемое в настоящее время, может быть менее опасным — оно подчеркивает социальную гармонию, означая мирное разрешение конфликтов — но оно остается консервативной этикой.

Но есть еще одна интерпретация конфуцианства — давайте называть ее «левое крыло конфуцианства» — которая подчеркивает обязательство интеллигенции критиковать плохую политику, обязывает правительства обеспечивать материальное благосостояние людей и поддерживать тех, кто не может опереться на семейные отношения; и призывает правительства принять более открытое в международном смысле мировоззрение и полагаться на моральные нормы, а не на военную мощь для достижения политических целей. Она оставляет открытыми основные метафизические обязательства и предлагает терпимое отношение к разнообразию религиозной жизни. Она подчеркивает равенство возможностей в образовании, так же как и меритократию в правительстве, при которой руководящие должности распределяются между самыми благородными и компетентными членами сообщества.

Такие ценности обязаны своим происхождением «подлинному конфуцианству» Конфуция, Мэнцзы и Сюньцзы, который существовал до того, как конфуцианство установилось в качестве государственной ортодоксальной системы. В имперские времена критическую традицию продвигали такие ученые, как Хуань Цонгкси. В настоящее время представители нового конфуцианского левого крыла, такие, как Гань Ян, призывают к созданию «конфуцианской социалистической республики».

Конфуцианские ученые, такие, как Цзян Цин, открыто признают, что их интерпретация конфуцианства наиболее близка социалистическим идеалам: не «фактически существующему социализму» в сегодняшнем Китае, а социалистическим идеалам, которые отстаивали Карл Маркс и другие. Эта конфуцианская традиция стремится влиять на современную политику, но она также остается отделенной от государственной власти и ортодоксальности, всегда готовой указать на расхождение между идеалами и действительностью.

Действительно, отступление левого крыла конфуцианства от статус-кво как раз и является таким моментом: оно предназначено для того, чтобы обеспечить моральную норму для общественных критиков и чтобы рождать представления о более желательном политическом будущем. В отличие от коммунизма, оно предлагает будущее, которое легализовано традицией и опирается на то, что может предложить прошлое, в том числе и социалистическая традиция — вместо того, чтобы разрушать будущее.

Так что левые конфуциане одобряют институционные реформы, утверждая, что для долгосрочной стабильности и законности политических учреждений необходимо, чтобы они были основаны на китайских традициях. Цзян Цин выступает за трехкамеральную законодательную власть — демократически избранный Народный Дом, представляющий интересы простого народа, Дом Образцовых Людей, чтобы гарантировать благо всех тех, кого затрагивает политика правительства, включая иностранцев и группы меньшинств, и Дом Культурной Непрерывности, который поддерживал бы разные религии и традиции Китая.

Такие конкретные предложения в отношении политической реформы, вдохновленные конфуцианскими ценностями, редко публикуются на китайском материке. Фактически, на публичные обсуждения либерально-демократических учреждений наложено меньше ограничений именно потому, что немногих китайцев вдохновляет либеральная демократия западного стиля. В настоящее время самой жизнеспособной альтернативой политическому статус-кво Китая является левое крыло конфуцианства.

Даниэл А. БЕЛЛ — профессор политической теории в Университете Цзинхуа в Пекине. Его последняя книга — «Новое конфуцианство Китая: политика и повседневная жизнь в меняющемся обществе».